Увидев Марию, люди расступились и с необычной для назарян учтивостью жестами дали понять Иоанну, что они ценят сказанное, но считают, что теперь им лучше уйти, поскольку ему и матери его учителя, несомненно, есть о чем поговорить. А мать его — вот она.

Когда они остались вдвоем, Мария спросила:

— Как он сейчас?

— В порядке. Здоров, но похудел. Очень загорел на солнце. Думаю, тебе известно, что его очень любят.

— А также сильно ненавидят. Я боюсь за него. Мы увидимся в Иерусалиме?

— Да, на Пасху. Не бойся за него. С ним двенадцать крепких друзей.

— А против — несчетное число врагов. Не зайдешь ли ко мне перекусить.

Я отказываюсь признавать правдивым рассказ, который до сих пор передается некоторыми и в котором утверждается, будто Иоанн, молодой и здоровый человек, был очень тронут красотой матери своего учителя и оказывал ей робкие знаки внимания. Рассказ этот носит абсолютно клеветнический характер и совершенно неправдоподобен. Связанные с этим мотивом ассоциации вынуждают меня перенестись во дворец тетрарха Ирода, где в это время, лежа в большой постели, царь и царица вели разговор об Иисусе. Лежать-то они лежали, но не касались друг друга. Фигурально выражаясь, между ними на ложе покоился меч, и мечом этим было упорное нежелание (или неспособность) Ирода вступать с женой в интимные отношения. Впрочем, Иродиада уже почти перестала обращать на это внимание. Все помыслы ее были о власти.

— Это абсурд, когда человек должен заботиться об охране, чтобы обезопасить себя от нападения собственной охраны. Этот Иисус и его так называемые зелоты…

— Нет, моя дорогая, ты не совсем верно это понимаешь. Зелоты — одно, а Иисус — совсем другое. Хотя они и объединились в обличении нашего прелюбодейного образа жизни — ах, как мало им известно! — который эта публика называет еще и кровосмесительным. Нет, я действительно должен отослать тебя назад к моему брату Филиппу, хотя сомневаюсь, узнает ли он тебя сейчас. Не думаю, чтобы он узнавал кого бы то ни было, — слишком много пьет. Совсем погряз в пьянстве. Жаль. Он, несомненно, проявлял определенные, хотя и не очень большие, способности к управлению государством.

— Опять возвращаемся к старому, да?! Ты знаешь, каков будет мой ответ. Он идет следом за Иоанном, но после него уже не придет никто! На сей раз это действительно будет конец!

— Еще одна окровавленная голова в мешке? Нет. Я никогда тебе этого не прощу, никогда. Хотя должен признать, что в определенных кругах это создало мне репутацию сильного правителя. Жизнь полна неожиданностей. Нет, моя дорогая. Что касается Иисуса, достаточно будет выдворить его из Галилеи в Иудею. А там о нем сможет позаботиться римский прокуратор. Хотя зачем? Он как раз проповедует справедливость и любовь к врагам. А тебя, моя дорогая, которая понятия не имеет о справедливости и не любит даже своих ближайших родственников…

— Да, мой господин?

— Не обращай внимания. Я думаю, нам следует вызвать его сюда. Эта опухоль у меня в паху… Прости, что я снова говорю о чем-то, что тебе неприятно, но, видя ее, лекари просто качают головами. Этот Иисус лечит людей, ты знаешь об этом? Делает слепых зрячими и все такое прочее. Давай пригласим его к нам. Пусть он хотя бы взглянет на опухоль. Может быть, даже разрешим ему проповедовать маленькой группе… хорошо, хорошо, если хочешь, маленькой группе, составленной из таких людей, на которых его учение вряд ли подействует. Подобных, к примеру, тебе, моя дорогая. Заставим его совершить чудо. Ну так что, ты не против?

Ирод и Иродиада не знали еще, что в это самое утро маленькая Саломея, не замеченная стражей, тихо покинула дворец и примкнула к группе женщин, которые, как она слыхала, жили в Цемере, небольшом торговом городке неподалеку от Назарета. Эти женщины следовали за Иисусом, и среди них была Мария Магдалина, бывшая блудница.

Пережив страшное потрясение, Саломея терзалась сознанием вины за недавно содеянное, и чувства ее сплелись в мучительный, запутанный клубок. Тот ее танец был, конечно, последним.

После проповедования ученики Иисуса возвращались усталые, но настроение их было далеко от прежнего уныния. Найти Иисуса было просто — достаточно было спросить у людей, где собираются большие толпы. Когда вернулся последний из его учеников, Симон, бывший Зелот, — говоривший, что ему нужно больше времени на подготовку, но сделавший, с Божьей помощью, свою работу лучше, чем сам того ожидал, — учитель и друзья (в городке Йедид, не то чтобы это название имело какое-то значение) встретили его объятиями. По сему случаю Матфей предложил, чтобы все собрались на ужин. Решено было приготовить жареное мясо, хлеб, маслины, вино и, возможно, овощи и фрукты. Празднество такого рода им не повредит, а их желудки заслужили небольшую награду. Ужин устроили на постоялом дворе.

Все много говорили, а Иисус слушал их очень внимательно. Он не расспросил Иоанна о Назарете и о своей матери, чему Иоанн был несколько удивлен. У Иисуса был только один вопрос, который он задал, обращаясь ко всем ученикам:

— Проповедуя слово, вы обошли всю страну, и я хочу спросить: говорили ли обо мне какие-нибудь мужчины или женщины?

— Твое имя у всех на устах, — ответил Иаков.

— И за кого люди почитают меня?

— Некоторые полагают, что ты — Иоанн Креститель, — сказал Варфоломей. — Они не хотят верить, что Иоанн погиб.

— Некоторые знают, что он погиб, — вступил Андрей, — но думают, что Иоанн воскрес и что ты — это он. Конечно, я вынужден был поправлять их и старался объяснить, что ты — тот, кто ты есть.

— Я тот, кто я есть, — повторил Иисус. — Хорошо.

— Называли Иеремию, Иезекииля… — продолжал Андрей. — В воскресших пророках недостатка не было.

— А за кого почитаете меня вы, мои последователи?

У Иуды уже был готов ответ на этот вопрос, но какой-то инстинкт подсказал ему, что нужно выждать — пусть ответит кто-то другой. Очень стесняясь, Симон Петр все же сказал решительно:

— Я говорю, что ты — Мессия, Помазанник Божий, Христос. Я говорю, что ты — Сын Бога Живого.

Иуда Искариот улыбнулся, довольный тем, что эти слова были произнесены, и Иисус тотчас обратился к нему:

— Иуда, сын мой, что это значит, если вообще что-то значит, — Сын Бога Живого?

— У нас еще нет слов, учитель, чтобы объяснить это, — отвечал Иуда. — И едва ли у нас есть средства для осмысления такого понятия, но, если ты не осудишь мое неумение, я все же попробую объяснить. Бог — это Дух, и он не может зачинать детей, как их зачинают мужчины. Но, посредством некоего чуда зачатия, он послал в мир свою собственную субстанцию — субстанцию, которая целиком и полностью человек, но в то же время целиком и полностью Бог. Мы можем говорить о Боге Отце, но мы должны теперь говорить и Боге Сыне. Еще раз, прости меня за мое…

— Здесь нечего прощать, сын мой. Ты хорошо сказал. Ты действительно веришь. Но позволь мне теперь поговорить с Симоном, которого мы называем Петром, поскольку он, хотя и не обладая твоей способностью к рассуждениям, тоже дошел до истины и, не обладая твоим красноречием, также нашел верные слова. Сын Живого Бога. Говоря так, Симон Бар-Иона, Симон Петр, ты обнаруживаешь себя блаженным среди людей. Не кровь и плоть открыли тебе истину: она снизошла на тебя от Отца моего, сущего на небесах. И отныне имя твое не Симон, не Симон Петр, но просто Петр — имя, под которым тебя должен знать мир. Петр означает «камень». И на сем камне я должен создать то, что я называю церковью моей, и врата ада не одолеют ее. Говорю вам: Петр сказал истину, и теперь вы знаете ее. Но вы не должны говорить об этом ни одному человеку. Еще не пришло время. Должен ли я теперь объяснить вам что-то?

У Петра не было вопросов, поскольку в этот момент он совсем лишился дара речи. Но Фома спросил:

— Что это такое — церковь? Что ты подразумеваешь под словом «церковь»? Я думаю — хотя ты, может быть, и Сын Божий, — что ты должен говорить попроще — без этих слов о вратах ада, ключах и всем таком прочем — и объяснить нам все. Не сочти за грубость, конечно. Но я думаю, мы имеем право знать, что за человек теперь этот Петр, бывший Симон. Со всем почтением, конечно, всегда с почтением.