— Я дам вам вооруженную охрану.

— Еще раз благодарим, великий, за предложение, а также за твое гостеприимство, но мы превосходно обойдемся теми тремя отрядами, которые у нас есть, — сказал Гаспар. — Мы не хотели бы выглядеть неблагодарными, но это, несомненно, было бы пустой…

— И все же я дам вам вооруженное сопровождение.

Этот разговор происходил вечером того дня, когда Иосиф и Мария понесли младенца к рабби, чтобы был совершен обряд обрезания[52], так что теперь вы можете видеть, как опаздывали астрологи, добираясь до скромного священного места рождения Мессии. Обряд обрезания происходил не в Иерусалимском Храме, как часто утверждают, а в вифлеемской синагоге. Рабби быстро обрезал крайнюю плоть младенца, и тот громко закричал.

— Через это деяние он входит в семью Израилеву. Он получает имя и будет наречен… — Рабби посмотрел на Иосифа.

— Иисус.

— Иисус. Бар-Иосиф.

«Бар-Иосиф? Мой сын? Так ли это на самом деле?» Иосиф мгновение колебался, затем утвердительно кивнул:

— Бар-Иосиф.

— Благословение Всевышнего. Все. Боль скоро пройдет.

Когда Святое Семейство — теперь их удобнее называть именно так — покидало синагогу, к ним, еле волоча ноги, подошел какой-то ветхий, почти слепой старик. Он словно бы почуял, кто стоял перед ним. Слабо вскрикнув, старик опустился на колени и, хотя от него можно было ожидать нечленораздельного бормотания, заговорил очень отчетливо:

— Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов, свет к просвещению язычников, и славу народа Твоего Израиля[53]. — Затем он встал, пристально всматриваясь в их лица, и произнес: — Хвала Господу! Мои глаза действительно видели, и все еще видят, и будут видеть — хотя мне недолго осталось жить, совсем недолго. Вы смотрите на меня так, будто я безумный. Но священное знание от Бога часто называют безумием. Я — Симеон, старый человек, который долго ждал своего спасения. И теперь я вижу дитя, которое лежит на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий[54].

При этих словах Мария вздрогнула, а Симеон, обращаясь к ней, сказал:

— И Тебе Самой оружие пройдет сердце. Твое собственное сердце.

Мария крепче прижала к груди плачущего ребенка и приникла к Иосифу, который обнял ее. Симеон продолжал:

— А теперь я могу умереть с радостью, зная, что видел Его. Пусть Твой раб, о Боже, уйдет с миром, по Твоему слову, по Твоему слову.

Иосиф, несколько стесняясь, произнес краткую молитву от имени своего сына — да, можно сказать, нужно сказать «сына», — а рабби грустно качал головой, глядя на бедного старого Симеона. Затем Святое Семейство отправилось в свой хлев, где они уже начинали чувствовать себя как дома.

Тем временем несколько человек Ирода вели довольно тихий, а может, и шумный разговор с чиновниками, которые занимались переписью населения. Сирийский офицер говорил:

— Мы хотим знать все имена. Даже имена новорожденных.

— Новорожденных?

— Да, если хотите знать, именно новорожденные нас прежде всего и интересуют.

— Любой запрос, какой вы пожелаете сделать относительно всего процесса регистрации… — произнес тощий лысый чиновник. — Что ж, мы, естественно, будем рады сделать все от нас зависящее…

— Мы не занимаемся запросами, — резко оборвал его сириец. — Мы приказываем. И я приказываю вам постоянно сообщать нам все подробности.

— Да-да, конечно, приказ. Вы сказали — дети. И новорожденные в особенности. Я все понял.

Было уже за полночь, когда Иосифа разбудил скрип открывшейся двери хлева. Мария с сыном спали. Пламя светильника, наполненного бараньим жиром, было совсем слабым, но тут в дверях замелькал яркий фонарь, и послышался чей-то извиняющийся голос. За стеной хлева можно было различить звуки шагов и звон металла. Не успел Иосиф встать и быстро одеться, как перед ним появился обладатель голоса. Мария тоже проснулась, но младенец продолжал спать. Вошедший оказался мужчиной высокого роста с очень смуглым лицом. Увидев младенца и его мать и отца, он заговорил:

— Можете представить себе, как мы поражены, святейшая из женщин, благословеннейший из мужчин! Мы не ожидали, что найдем его здесь. Но мы понимаем справедливость этого. Не могло быть другого места. Не во славе, но в бедности и смирении. И бремя всей грязи мира будет возложено на него.

Нерешительно вошли еще два человека. Все трое, как разглядел теперь Иосиф, были людьми знатными, занимавшими высокое положение, и видно было, что прибыли они издалека. Гои, не израильтяне. Странно. Смуглолицый человек посмотрел на Марию и тихо произнес:

— И оружие пройдет твое сердце. Твое сердце тоже.

При этих словах Мария страшно задрожала. Другой человек, доставая из-под плаща небольшие свертки, сказал:

— Мы принесли подарки. Сейчас, в полумраке, вы не сможете разглядеть их как следует, но у вас будет время сделать это, когда вы отправитесь в путь.

— Отправимся в путь? — удивился Иосиф. — Какой еще путь?

— Золото, знак царской власти. Ладан, знак божественного происхождения. Смирна, самая горькая из трав, — знак горечи той чаши, которую ему суждено испить…

— Куда мы должны ехать? — снова спросил Иосиф.

— Так вот, теперь, когда подарки вручены, — предупреждение, — молвил смуглый незнакомец. — Вы должны немедленно покинуть Вифлеем. Покинуть Палестину. Вы должны без промедления покинуть пределы царства Ирода. Ирод знает о рождении нового правителя, нового пастыря народа и не допустит, чтобы он остался в живых…

— Ох, как близка она, эта чаша… — простонала Мария. — Горечь ее…

— Лучше всего Египет. Отправляйтесь в Египет. Поезжайте в юго-западном направлении — в сторону Газы. Держитесь берега моря. Вам нужны деньги?

— Мы всегда немного нуждаемся, — вздохнул Иосиф. — Но вы сказали, что принесли нам золото.

— Дождитесь, когда опустеют улицы. Потом уезжайте. В Египет. Это не навсегда. Дни Ирода сочтены.

Трое чужеземцев в знак преданности спящему младенцу на мгновение преклонили колена, а затем покинули Святое Семейство, унеся с собой свой фонарь. В слабом сиянии светильника глаза оставшихся мужа и жены казались огромными. Около хлева ни один из волхвов не снизошел до того, чтобы заговорить с людьми Ирода. Старший слуга Мельхиора объяснил сирийцу:

— Это не он. Как бы здесь такое могло случиться? Смрадный хлев, полный бычьего навоза. Мой господин говорит, что мы должны продолжать поиск. Он велит сказать вам, что опасается, как бы наши поиски не оказались впустую. Мир долго ждал своего Мессию. Он может подождать еще. Передайте царю Ироду — он говорит… они говорят, что возвращаются в свои царства.

Сириец равнодушно пожал плечами и, устало подняв руку, указал своим подчиненным на темную дорогу, ведущую в Иерусалим.

Той ночью Святое Семейство скрытно выбиралось из Вифлеема по тихой сонной улочке. Мария с тепло укутанным младенцем на руках ехала верхом на ослике, которого, опасливо озираясь, вел Иосиф. Младенец некстати проснулся и надрывно закричал. Мария стала его убаюкивать. Над трубой гостиницы все еще висела новая звезда. Они повернулись к ней спиной и пошли по дороге, ведущей в Хеврон, где со временем они смогут обратить свои спины к еще большей звезде, сияющей днем, и направиться в сторону Газы.

Во дворце Ирода сирийский офицер доложил о неутешительных результатах своих поисков. Ирод не спал и расхаживал по залу и, хотя выпил много вина, был ужасно трезв. Он замахнулся своим тяжелым кубком на сирийца и нанес ему удар в висок. Хлынула кровь, но офицер по-прежнему стоял по стойке «смирно» и дрожал от страха.

— Тебя надули, тупица! Идиот! Ты недостоин носить звание… — Своими острыми ногтями Ирод сорвал с груди сирийца знаки отличия. — Надули! Теперь они уже за границей, вне досягаемости моего правосудия. Умно, ничего не скажешь! Но младенец все еще здесь, я в этом уверен.