— Эта шляпа сидит на умной голове.

— Знаю.

— А сумеет ли эта умная голова измыслить какую-нибудь коротенькую драматическую сценку?

— Вы хотите сказать…

— Что-нибудь для развлечения благочестивой публики. Может быть, пожар.

— Чтобы Тиндж и Брэдстрит на минутку покинули караульню?

— Вот именно.

— А что если среди ночи кто-нибудь завопит: «Держи вора!»? Наша стража просто обязана будет бежать туда.

— Гус.

— Что?

— Вы чудо.

И вот план был составлен. Ралф Кемпис, громко распевая, верхом отправился обратно в Мэри - Маунт. Сразу после полуночи Гусперо прокрался к дому Смирении Тилли. Как и у прочих поселенцев, окна у нее были затянуты промасленной льняной тканью, и Гус осторожно проделал кухонным ножом дыру в одном из них. Он всунул голову в отверстие и испустил несколько нечеловеческих воплей, а затем стремглав бросился прочь. Смирения в тот же миг пробудилась и,

еще не успев вскочить с кровати, закатила истерику.

— Мужчина! — кричала она на весь городок. — Ко мне в дом вломился мужчина! Грабят! Светопреставление! — Взбудораженная, она в плотной ночной рубашке выбежала из дома и, не отдавая себе отчета в своих словах, истошным голосом заорала: — Сатана! Грабят! Ох, грехи наши тяжкие! — Суматоха привела к результату, которого желал Ралф Кемпис: Сол Тиндж с мушкетом выскочил из караульни, Агата Брэдстрит, не желавшая оставаться в стороне, поспешно последовала за ним. К тому времени Смирения Тилли обнаружила дыру в окошке и лишилась чувств. Элис Коул опустилась рядом с ней на колени и закаркала молитву. Прочая братия также покинула свои жилища, и Ралф Кемпис под шумок прокрался в караульню. Приложив палец к губам, он отворил камеру и увел прочь Сару Венн.

Спустя два дня, дорогой Реджиналд, мне принесли весть, что папистская шлюха как ни в чем не бывало показывается в Мэри-Маунт. Подобно Иезекиилю, корчившемуся в собственных испражнениях, я не смог удержаться от праведного гнева. «Бесстыжий лжец! Презренный Ралф Кемпис! По нему плачет тюрьма! Вот бы проткнуть его копьем, когда он сидит в нужнике и тужится». — «Вот в это место я не стал бы вас сопровождать, сэр». Этот юнец по имени Гусперо теперь на каждом шагу злит меня и раздражает. Мне приходило в голову, что шут Кемпис заразил его римской болезнью, но я смолчал. Ожесточил против него сердце, но язык удержал за зубами. Я строил планы и действовал в одиночку.

Вскоре за тем я созвал совет, чтобы обсудить, как противостоять нашим гнусным и злонравным соседям. «Мы собрались здесь ради нашей общей пользы и безопасности, — обратился я к братьям. — По соседству находится поселение язычников, которые ныне неприкрыто стремятся уменьшить нас числом, опустошить наши владения и подорвать наш свободный дух. Кто они в сущности, эти паписты? По отношению к нашим карманам они ненасытная банда разбойников, которая постоянно грабит нас и разоряет. По отношению к нашему государству они грозят оказаться неистребимой гидрой беспокойства и подозрительности, кузницей раздоров. От них исходит опасность бунта. Они потрясают пылающим факелом общественного разлада. От интриг они перейдут к вредительству, а там недалеко и до насилия. Кто знает?»

Угодник Листер, воспламененный моей речью, поднялся с воззванием «про тесто». «Очистите старую закваску», — вскричал он. «Мистер Листер — добрый христианин, и меня весьма ободрила его цитата из Павла. И, набравшись смелости, я выскажу вам, мои коринфяне, что лежит у меня на сердце. Я думал вначале, что цивилизованное общение с папистами может быть допущено, пусть даже истинная дружба и доверительность исключена навсегда».

«Боже сохрани!» Это воскликнула славная Смирения Тилли, уже пришедшая в себя и повеселевшая после испытания, которое выпало ей в ту ночь, когда сбежала папистка. «Сохранит, добрая миссис Тилли. Теперь нам понятно: от нас ожидали, что мы станем терпеливо сносить оскорбления в адрес нашей религии, как на словах, так и в поступках. Нам предстояло пресытиться соблазнами… — Я взглянул на нее, и она громко застонала. — Без конца наблюдать акты идолопоклонства и суеверия. Подставлять уши слухам о скверных и нечестивых деяниях. Разве не наблюдали мы уже, как проворны, лицемерны и нечестивы сделались эти иезуиты?» — «Наши ворота из слоновой кости сломаны на куски!» — «Верно сказано, Элис Сикоул. Иезуиты постоянно у нас под боком, пытаются отвратить нас от правильного почитания Создателя. Для христианина это несвобода. Вам известно, что я человек мягкий по натуре, сторонящийся оружия и смуты. Но, воистину, мы не можем терпеть подобную жестокую враждебность и наглые оскорбления. — Я попал прямо в яблочко. Наступило глубокое молчание, приятное моей слепоте. — Итак, нам понадобятся форты и гарнизоны. Мы соберем вооруженную стражу. Враг не дремлет, будем и мы бдительны. Добрые братья из Нью-Мильтона, мы должны создать армию! Нам нужны собственные солдаты под водительство Христа! — Я уловил там и сям шепот, поэтому заговорил с еще большим напором. — На битву мы пока не призваны. Повторяю: пока. Но мы должны среди самых крепких братьев избрать будущих солдат и полководцев, выучить их и вымуштровать. Надо держать в постоянной готовности наше оружие: мушкеты и шпаги, порох и пули — все, что пошлет Христос. А что будет потом — кому ведомо? Не исключаю, добрые мои собратья, что Господь уготовал для нас деяния великие, о которых мы еще не подозреваем. А теперь не споете ли со мной из "Завета Благодати"?»

— Ох, вот она, Марта, у тебя на руках. Красоточка Марта. Трехмесячная Марта. Ну, малютка, что теперь с нами будет? Можно взять ее, Кейт? Кейт, мне думается, поселению грозит беда. Мистер Мильтон убедил остальных собрать армию. Он уверяет их, что Ралф Кемпис вот-вот на нас нападет. То ли он сходит с ума, то ли что-то замыслил. Это неправильно, Кейт. Неразумно. Он наполнен горечью, как яблоко из Клеркенуэлла, хотя не так свеж и сочен. Отправлюсь-ка я в Мэри-Маунт, Кейт, пока это горькое яблоко нас всех не отравило.

— Гусперо? Где вас носило? По комнате вашей супруги?

— Нет, Ралф. Вверх и вниз по лестнице. На небеса и в преисподнюю.

— А здесь, значит, чистилище?

— О нет. Мистер Мильтон не разрешает мне верить в чистилище.

— Потому что он дьявол. Идите сюда и берите упповок. Попробуйте эти вкуснейшие напитки из вина и плодов самбука. Вы видели трибуну и пурпурное одеяние? А раскрашенную зубчатую стену и зал из картона? Завтра предстоит мое коронование. Я стану королем Мэри-Маунт. Все мои придворные вам знакомы, разумеется?

— Настоящий Уайтхолл, не так ли?

— Верно. У нас имеется и теннисный корт. Причал, как на Темзе. И, как видите, пиршественный дом. Не хотите ли угоститься?

— Есть старая поговорка, Ралф: за разговор сперва, за стол потом. Можно побеседовать с вами доверительно? Вы вознамерились сделаться коронованным монархом, так ведь?

— А почему бы и нет? Чем я хуже Кромвеля, который тоже носил монарший пурпур?

— Не стану спорить, но вы ведь знаете, что наши приятели пуритане королей недолюбливают.

— И что с того? Разве я обязан угождать их благочестивым желаниям?

— Послушайте, Ралф. Я вот почему к вам явился. Джон Мильтон спит и видит собрать постоянную армию. Устроить гарнизоны и форты. Он опасный противник, Ралф, и дремать не станет.

— Вы слишком долго жили с братьями, Гус. У вас голова набита кошмарами и ужасами; удивляюсь, что вы вообще спите по ночам. Мистер Мильтон не пойдет на нас походом, обещаю. Давайте-ка выйдем на минутку. Оглядитесь. Наша колония разрослась. Мы для него теперь чересчур велики. Спокойно отдыхайте ночью, а днем милости прошу на представление.

Мне донесли об этом маскараде, дорогой Реджиналд, об этом миракле, этой мистерии, этом ритуальном представлении на следующий же день. Мой богомольный индеец, Иезекииль Кутговонк, — что на их языке означает «Иезекииль, который трубит в трубу» — служит мне агентом или лазутчиком в разукрашенной усадьбе этих папистов. Он притворяется, что исповедует их веру, а сам носит мне новости об их безумствах. И вот мне тут же стало известно о коронации — этом премилом богохульстве, устроенном в Новом свете.