Все наблюдения принца показывали, что монархия как институт (в частности, британская монархия) внутренне преображается. Конечно, когда его родители направлялись на коронацию в Вест-Индию, корабли итальянцев и турок, воевавших тогда друг с другом в Красном море, в течение нескольких дней празднично полыхали всеми бортовыми огнями: это был великий символ могущества Империи. Но незадолго до этого король был вынужден подать в суд на одного малоизвестного писателя, чтобы положить конец легенде о морганатическом браке, который якобы он некогда заключил на Мальте. В показаниях, изложенных в письменной форме, он выразил сожаление, что ему не разрешили собственной персоной явиться на процесс.

Вспоминая сравнительно недавнюю историю своей семьи, принц Уэльский не мог не замечать контраста между критическим отношением общества к членам королевской фамилии и великолепием коронации. Он знал, что в 1891 году, перед самым его рождением, «Таймс» и другие газеты подвергали его деда яростным нападкам; общественное мнение публично осуждало деда, в его адрес даже раздавались угрозы, потому что тогдашний принц Уэльский оказался замешан в карточном скандале. Итак, парламент настолько всесилен, что может лишить лордов их полномочий. Пресса, несмотря на почтительные протесты королевского двора, расправляется с будущим королем. В чем же состояло могущество третьей власти, которая наряду с прессой и парламентом, казалось, господствует в Англии, — могущество церкви?!

Принц Уэльский знал, что часть общества негодовала по поводу поведения его матери, когда она через год после смерти своего жениха, старшего сына будущего Эдуарда VII, была помолвлена с его вторым сыном, за которого вскоре вышла замуж. Прошло время, недовольство рассеялось, но эта история — еще одно свидетельство того, насколько пристально следили англичане за частной жизнью своих королей. Разводы принцев и морганатические союзы также не одобрялись английскими подданными. Тем не менее, его собственная мать — плод подобного союза: ее дед, герцог Александр Вюртембергский, влюбился в венгерскую графиню красавицу Реди, но ему не было дозволено сочетаться с ней браком «как равному с равной».

Именно поэтому кузены из Вюртемберга больше всего понравились принцу во время его поездки в Германию. Там, в обстановке небольшой княжеской резиденции, он встретился с императором Вильгельмом II и высоко оценил его немногословность и сдержанную, благородную манеру поведения. Но когда Эдуард прибыл в столицу самого кайзера Вильгельма, когда увидел образ жизни этой диктаторской империи, ее роскошь, которую в Берлине любили выставлять напоказ незадолго до войны, когда на гостя обрушился поток слов, выдававших амбиции кайзера, а в глазах зарябило от блестящих шитых золотом мундиров, — тогда принц понял, насколько непрочен мир в Европе, да и европейские троны. Он увидел первый цеппелин, присутствовал на воинском параде, демонстрирующем грозную мощь Германии, и хотя Эдуард не мог знать, что эти войска и этот дирижабль будут сражаться против него уже в будущем году, он все-таки словно почувствовал опасность и был мрачен.

Может быть поэтому он был рад, когда отец распорядился обучить его азам солдатской службы. Эдуард носил мундир цвета хаки и солдатский ранец на спине, научился обращаться с винтовкой и готов был отправиться на фронт, если бы это потребовалось. Шел июль 1914 года.

Четвертого августа 1914 года, когда объявили о начале войны, вся европейская молодежь была счастлива сознанием того, что приближается нечто неизведанное, нечто «великое»: молодые люди грезили о приключениях, жертвенности, славе. Это одновременное и бурное пробуждение юных душ стало следствием затянувшегося мира. Даже Англия, которая в последний раз воевала пятнадцать лет назад, считала ту войну с бурами слишком незначительной. Чтобы заставить молодежь ценить мир, в 1914 году не хватало свежей эпопеи о недавней войне, не хватало рассказов о калеках, пережитых на фронте ужасах и голоде в тылу, зрелища инвалидов и статистических данных о погибших.

Подобные настроения господствовали повсюду, и не удивительно, что оба старших принца испытывали страстное желание участвовать в войне, лично с оружием в руках сражаться на фронте. Братья хотели участвовать в боевых действиях, тем более что от их исхода зависела судьба наследия юных принцев. Но провидению угодно было удерживать их от непосредственного участия в боях, и лишь изредка им выпадала возможность проявить себя.

В начале войны принц Альберт, как нам сообщает Болито, писал другу-офицеру: «Я неплохо стрелял в этом сезоне и теперь в хорошей форме для охоты на самую крупную дичь… если придется воевать. Я вам напишу, чтобы сообщить о своих успехах». Эта бравада — типичный стиль молодого человека эпохи начала той войны; в конце войны никто бы не осмелился на такую бойкую и ребяческую фразу. Чтобы проявить свою военную сноровку, принцу пришлось ждать два года. Большую часть войны он проболел.

Когда в сентябре плавучий госпиталь прибыл в порт Абердина, доставив раненых и больных, второго сына короля тоже снесли на берег на носилках. Врачи короля — обычно их выбирают из лучших в стране — диагностировали кишечное заболевание, требующее оперативного вмешательства, и прооперировали Альберта. В феврале не вполне вылечившийся принц снова поднялся на борт своего судна, которое, кстати, стояло на якоре в порту, и с большим трудом прослужил на нем девять месяцев. В течение этого времени множество моряков задавали себе вопрос: где же враг? Целые флоты находились в состоянии полной боевой готовности все четыре года, хотя служившие на них матросы так и не услышали настоящего грохота орудий и сами не произвели ни одного боевого выстрела. Молодых моряков можно было сравнить с гостями, возвращающимися с пира домой трезвыми, потому что им не дали сделать ни глотка вместе с остальными. В течение этих двух лет принцу Альберту напоминала о войне лишь отдаленная канонада, доносившаяся из Франции до Виндзора при благоприятном ветре. А еще о тяготах войны свидетельствовали спиленные во дворе замка древние деревья: страна испытывала нужду в дровах.

Принцу Альберту повезло, ибо так принято говорить о человеке, чье участие в авантюре заканчивается удачно; иначе пришлось бы говорить о его ужасном невезении. В самом деле, в мае 1916 года, как только здоровье его улучшилось, и принц снова вернулся на корабль, тут-то все внезапно и началось. Первое и последнее большое сражение войны состоялось в те несколько недель, что принц провел в действующей армии. 30 мая англичане увидели, что к ним на приливной волне приближается немецкий флот, и все корабли в Скапа-Флоу, в их числе и принадлежавший к пятому дивизиону первой эскадры «Коллингвуд», на борту которого служил принц Альберт, получили приказ: «Prepare for action!»[10] Поначалу этот приказ ничего кроме раздражения не вызвал, поскольку их слишком часто поднимали по ложной тревоге. Но на этот раз им действительно угрожал неприятель, и внизу, в орудийном отсеке, принц Альберт услышал, как кто-то сказал: «Ну вот! Наконец-то настоящее дело после двух лет ложных тревог!»

Ютландское сражение, состоявшееся 31 мая 1916 года, описывалось множество раз, однако, настолько по-разному, что никто так и не смог определить, кто же вышел из него победителем. Адмирал Джеллико однажды с улыбкой сказал автору этих строк: «О том, что с нами действительно произошло, я узнал только спустя несколько лет из немецких рапортов!» Думаю, он едва ли преувеличивал скудность своих знаний. Весь мир с удивлением увидел итог десятилетнего строительства военных флотов, вызывавшего бесконечные дискуссии в парламентах, клубах, газетах и среди штатских лиц и обошедшегося в миллиарды, которые граждане обеих стран как налогоплательщики вкладывали в укрепление морской мощи держав, — флотилии ограничились единственным двухчасовым сражением. В нем участвовали сто сорок кораблей, в том числе самые большие в мире, но исход этого сражения остался неясен! Никто не знал, смеяться или негодовать, и участники баталии, возвращаясь в свои порты, кипели от ярости.