Делегация под руководством «нашего» академика Б. Н. Петрова, председателя «Интеркосмоса», вылетела за океан. Только мудрый В. П. Легостаев попал в ее члены. Даже технический директор К. Д. Бушуев остался дома: у него произошли очередные осложнения с руководством. Все?таки моя презентация состоялась, доклад о стыковке «Союза» и «Аполлона» зачитал некий доцент МАИ: он оказался под рукой как сын Председателя Верховного Совета СССР…

Как уже упоминалось, сотрудничество с НАСА по проекту «Салют» — «Спейс Шаттл» оборвалось в апреле 1977 года, когда наша делегация (уже под руководством Ю. П. Семёнова — главного конструктора по программе ОС «Салют» и будущих международных программ) была готова вылететь в Хьюстон. Но нашу поездку в Штаты неожиданно задержали… почти на 20 лет.

Откровенно говоря, во второй половине 70–х годов я был очень занят различными делами и проектами: созданием 6–степенного динамического стенда, подготовкой систем стыковки по программе орбитальных станций второго поколения, а работа над диссертацией занимала все свободное время. Поэтому я не предпринимал никаких активных шагов для того, чтобы расширить сферу своей активности за рубеж. Только несколько лет спустя мне стало ясно, что следует предпринять какие?то действия, иначе связь с другим миром могла потеряться совсем.

Путь к новому зарубежному этапу оказался длинным и непростым, в каком?то смысле поучительным. В очередной раз оказалось, что игра стоила свеч.

Время от времени обо мне вспоминали мои зарубежные коллеги, знакомые и незнакомые. К тому же наши академики из «Интеркосмоса» хотели бы моего участия в составе делегаций, которым было выгодно укреплять свои чисто научные команды настоящими разработчиками РКТ.

Расскажу подробнее об одном таком эпизоде, относящемся к 1981 году, тем более что он связан с Дж. Харфордом, моим будущим хорошим приятелем, с ним мне пришлось познакомиться только через много лет. В то время он занимал пост генерального директора Американского института аэронавтики и астронавтики, известного больше по аббревиатуре AIAA. В мае этот институт отмечал 50–летие. В том далеком теперь году Дж. Харфорд написал письмо в Совет «Интеркосмос», в котором приглашал меня персонально принять участие в международной конференции. В ходе юбилейной встречи предполагалось заслушать доклады о «наиболее значительных и успешных космических проектах и кораблях, разработанных в последнее время». Далее в письме говорилось: «В силу того, что конструкция интерфейса «Союз» — «Салют», безусловно, относится к тем, которые отвечают важным критериям, организаторы сессии приглашают г–на В. Сыромятникова, как специалиста, непосредственно связанного с этой конструкцией… Хотелось, чтобы он объяснил, а затем прокомментировал особенности этого проекта и обосновал, почему было сделано так, а в конце дал рекомендации».

Люди «Интеркосмоса» ухватились за это приглашение. Казалось очень уместным, и даже удачным, подобрать небольшую смешанную делегацию и направить ее на интересное зарубежное мероприятие. Оперативно составили письмо в наш MOM с просьбой дать согласие на поездку. Путешествуя по коридорам министерства, оно в конце концов попало к другому моему приятелю… и тот, к моему удивлению, написал отказ, ссылаясь на мою большую занятость, проявив, можно сказать, заботу о людях. Третий мой приятель, которому я рассказал об этой истории, оказался, пожалуй, самым мудрым из нас троих: он сказал: «Сам виноват, надо было поговорить с кем следует и как следует».

«Сам виноват» — универсальная формула, которая заставляет корректировать свои действия, учит постоянно совершенствоваться. «Сам виноват» — учили классики мировой литературы. «Сам виноват» — рассказ Михаила Зощенко о том, что ждало молодого мужчину, когда его действия оказались неадекватными наклонностям его любимой подруги. Теоретически этому нас учили всю жизнь в курсах марксистской диалектики и исторического материализма. В этих философских курсах содержалось много полезного и поучительного из того, что накопило человечество. Беда была в другом — во многих привнесенных туда порочных догмах, а многое хорошее трактовалось произвольно или игнорировалось вовсе. Теория и практика все больше удалялись друг от друга.

Цивилизация выработала общечеловеческий контроль — мораль, эту обратную связь общества. Мораль в советском обществе постепенно падала, как, впрочем, и в остальном мире. С начала 70–х этот процесс резко ускорился. Дела все больше расходились со словами. Невозможно очень долго держаться на обмане. Гигант другой человеческой философии и политики А. Линкольн сказал, что обманывать можно лишь некоторых все время, или всех — некоторое время. Так, в конце концов, случилось, но намного позже, и далеко не с лучшим исходом.

С Дж. Харфордом мы встретились только в 1990 году, совсем при других обстоятельствах, а еще несколько лет спустя встреча с ним принесла удивительные плоды. Наверное, прошло нужное время.

Уже была защищена докторская диссертация, мои книги увидели свет, «Союзы» и «Прогрессы» успешно стыковались на орбите, разрабатывались новые проекты, а где?то по другую сторону железного занавеса встречались космические ученые и разработчики РКТ, проводились конгрессы, конференции и симпозиумы. Мы варились в собственном соку, оторванные от остального мира. Было обидно, а главное, такая навязанная изоляция ограничивала кругозор и отдаляла от многих ушедших вперед технологий.

В середине 1985 года, когда уже началась перестройка, я тоже стал воспринимать «новое мышление» и понял, что надо искать свой путь, в том числе — за рубеж. Нужно сказать также о том, что к этому времени организация поездок закрытых специалистов за границу поставили почти на «научную» основу. Система начиналась с того, что наш головной институт — ЦНИИмаш, обработав информацию со всех концов света, составлял специальную подборку с перечнем конференций и заранее, в конце каждого года, рассылал брошюру «для служебного пользования» во все заинтересованные организации. Руководство предприятий давало поручения «по инстанции», а особо активные выездные сотрудники сами подбирали себе мероприятия по специальности, составляли заявки с обоснованием и после утверждения директором посылали их в министерство. После этого ЦНИИмаш активно участвовал в утверждении уточненного списка конференций. В начале следующего года, когда подходил срок оформления, обычно — за 3–4 месяца, присылался запрос на имя руководителя организации, который мог утвердить старого кандидата или назначить нового, не обязательно того, кто подавал заявку.

Поездка за границу считалась большой привилегией. К этому времени у нас в НПО «Энергия» практически все полномочия по этому вопросу взял на себя Ю. Семёнов, который оговорил себе эти права у обоих генеральных и стал определять, кому и куда ехать.

Когда кандидат окончательно определялся, начиналась сложная многоступенчатая процедура оформления, которая насчитывала еще полдюжины инстанций и еще больше документов. Требовалось пройти несколько комиссий на предприятии, большой и малый партком, а иногда — горком, прежде чем ученый попадал на ведомственную выездную комиссию, возглавлявшуюся заместителем министра. Процедура занимала около месяца и заканчивалась тем, что нередко документы, направляемые через МИД, попадали в посольство страны–организатора конференции с запозданием. Позднее, в 1989 году, мне пришлось однажды столкнуться с этим самому, когда мои документы попали в посольство Японии с опозданием на пару дней. Японцы были очень пунктуальны и визу не выдали. А жаль, все остальное было согласовано, но увидеть Страну восходящего солнца мне тогда так и не пришлось.

Только несколько лет спустя, уже став гражданами России, люди научились сами обращаться в иностранные посольства в Москве, отстаивая в очередях или посылая туда своих доверенных родственников или знакомых. Для нас, полузакрытых советских граждан, такая практика когда?то была совершенно немыслимой, ведь территория посольства уже считалась заграницей. Не могу забыть, какие смешанные чувства мне пришлось испытать, когда я впервые попал в американское посольство и стоял рядом с беженцами, с будущими эмигрантами, моими соотечественниками.