17 января 1943 года, еще до разгрома под Сталинградом, управление связи вермахта пришло к выводу о вскрытии «Энигмы» советскими криптоаналитиками. Захват шифрмашин, ключей к ним и связистов-шифровальщиков позволял радиоразведке СССР читать шифрперехват из некоторых немецких линий связи. Сталинградская битва предоставила дополнительные возможности для развития советского прикладного криптоанализа. В распоряжении окруженных под Сталинградом немецких войск было, как минимум, двадцать шесть шифровальных машин «Энигма», а в условиях окружения многие из них уничтожить было просто невозможно. Вместе с ними в руки Красной Армии, вероятно, попали и некоторые ключевые установки. Не менее важным оказалось и то, что среди почти ста тысяч захваченных под Сталинградом военнопленных были и связисты, и шифровальщики, и наверняка не все из них смогли противостоять настойчивым предложениям помочь советской радиоразведке. Отдавая должное достижениям советской радиоразведки, в решении конференции офицеров связи в 1943 году немцы записали: «Запрещается каким-либо образом выделять передаваемые по радиосвязи послания Гитлера». Однако при наличии блестящих специалистов-криптографов КГБ и ГРУ явно не хватало своих «бомб» и «колоссов», которые имелись в распоряжении их коллег из ЦПС.
Весной 1943 года советские дешифровальные службы нанесли свой главный удар не по вершинам, а по основам немецкого шифровального искусства. Они занялись вскрытием ручных шифров противника, а не «Энигмой» и «Тритоном». В конце 1942 года советская Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение о создании радиобатальонов специального назначения. Историки СССР, не решаясь нарушить запрет, наложенный на тему радиоразведки, рассказывали о роли этих батальонов в создании радиопомех и в операциях по дезинформации, но «забывали» упомянуть, что на каждый радиобатальон специального назначения приходилось от восемнадцати до двадцати приемников для перехвата и четыре пеленгатора. Хотя формирование радиобатальонов специального назначения началось уже в конце Сталинградской битвы, значительно больший вклад они внесли позже, во время Курской битвы. Их успеху способствовала низкая радиодисциплина немецких связистов.
ДЕМЬЯНОВ, ОН ЖЕ МАКС, ОН ЖЕ ГЕЙНЕ
В 1942 году КГБ удалось наладить непродолжительное, но очень продуктивное сотрудничество с одним из руководителей шифровальной службы Абвера полковником Шмитом. До своего разоблачения он успел передать в Москву ряд ценных материалов, полученных Абвером из советской столицы от осведомителя по кличке Макс.
Шмит был связан и с англичанами. Через него те получили расшифровку ряда сообщений Макса, которые абверовцы оформляли в качестве ориентировок для штаба вермахта. В апреле 1943 года в Москву через миссию советской разведки в Лондоне поступило переданное англичанами в сильно сокращенном виде изложение одного из сообщений Макса в Берлин, якобы перехваченное агентами Англии в Германии. В действительности же источником этой информации был английский радиошпионаж.
Когда завершилась Вторая мировая война, в Германии появились розыскные группы англо-американских союзников для «отлова» сотрудников немецких шпионских спецслужб. Делалось это исключительно из стремления перевербовать немецкую агентуру для борьбы против нового противника — СССР. Особенно рьяно американские и английские офицеры искали легендарного немецкого осведомителя по кличке Макс. По их сведениям, донесения Макса стали поступать в Абвер из Москвы в 1942 году по радио. Сведения касались важнейших решений Ставки Верховного Главнокомандования и суждений крупных советских военачальников. Информация Макса ценилась в Германии настолько высоко, что многие высшие военные Нины не принимали никаких решений, пока не получали от Абвера донесения Макса. Он был для них единственным источником данных стратегической важности.
Под кличкой Макс немцам был известен Александр Петрович Демьянов. Его отец, офицер царской армии, умер от ран в 1915 году. Мать пользовалась широкой популярностью в дворянских кругах Петербурга. В 1929 году Александр был арестован КГБ по ложному доносу. Дело против него прекратили при условии добровольного сотрудничества с органами в целях — как ему объяснили — предотвращения диверсий и шпионажа со стороны известных его семье деятелей белой эмиграции. О Демьянове вспомнили в июле 1941 года, когда советская разведка искала кандидатуру на роль члена мифической антисоветской группы, которого затем планировалось «подставить» немцам. Операции было дано кодовое наименование «Монастырь».
После тщательной подготовки Александр, получивший агентурное имя Гейне, в декабре 1941 года перешел линию фронта. Первоначально немцы отнеслись к Александру с недоверием. Однако вскоре их подозрительность рассеялась, и его стали готовить к заброске в тылы Красной Армии. Демьянов должен был осесть в Москве и организовать собственную агентурную сеть для проникновения в армейские штабы и учреждения.
После возвращения в Москву Демьянов быстро освоился в роли немецкого резидента. Для него в КГБ готовились тексты, представлявшие смесь информации и дезинформации. Первая не должна была угрожать действиям советских войск, вторая предназначалась для введения в заблуждение высшего немецкого военного командования. К концу войны престиж Макса в глазах руководства Абвера вырос настолько, что он получил высокую немецкую награду — Железный крест. Советская разведка тоже не осталась в долгу перед Демьяновым, наградив его орденом Красной Звезды.
Эти события, связанные с проведением операции «Монастырь», представляют несомненный интерес для истории радиошпионажа по нескольким причинам. Во-первых, работа с источником в шифровальной службе Абвера принесла советской разведке «плоды» в виде фальсифицированных ею же разведданных. Во-вторых, эту собственноручно приготовленную для немцев «дезу» советская разведка получала еще и в результате взаимного обмена разведывательной информацией с англичанами. И в-третьих, нежелательные побочные эффекты нескольких в целом удачно проведенных операций (вербовка Шмита, чтение шифрпереписки Абвера англичанами, введение в заблуждение немецкого командования Демьяновым) имели также свои плюсы. Сравнив тексты, умело составленные дезинформаторами в Москве, с полученными обратно от Шмита и от англичан, можно было выяснить, как информация препарировалась Абвером для доклада своему руководству и как — английской радиошпионской спецслужбой для доведения до сведения советского командования. Скорее всего, наибольшее количество искажений в исходные данные, источником которых служила наша разведка, внесли все-таки наши союзники во Второй мировой войне. Ведь, поддерживая с нами союзнические отношения, они всеми силами старались утаить тот факт, что вскрывают немецкие шифры, уже тогда предвидя превращение СССР из союзника в опасного и сильного противника.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ УБЕЖИЩЕ И МИЛЛИОН В ПРИДАЧУ
27 августа 1945 года заместитель резидента КГБ в Турции Константин Волков, работавший под «крышей» советского вице-консула, направил английскому вице-консулу просьбу о безотлагательной встрече. Не получив ответа, 4 сентября Волков явился лично, чтобы попросить политического убежища для себя и своей жены, а также пятьдесят тысяч фунтов стерлингов (по ценам 1990 года это составляло около миллиона фунтов). В обмен он предлагал важные досье, документы и собранную им лично информацию. Волков утверждал, в частности, что один из самых важных советских агентов в Англии исполнял обязанности руководителя отдела контршпионажа в Лондоне. Волков настаивал, чтобы о его действиях сообщили в английскую столицу не по радиосвязи, а дипломатической почтой, поскольку, по его данным, все шифрованные радиосообщения между Москвой и Лондоном в течение последних двух с половиной лет дешифровывались в СССР.
19 сентября из дипломатической почты, поступившей из Стамбула, Филби с ужасом узнал о попытке Волкова. Упоминание Волковым руководителя отдела контршпионажа недвусмысленно указывало на Филби, занимавшего этот пост. Вечером того же дня Филби известил о Волкове Москву, а через день московское консульство Турции выдало визы двум сотрудникам КГБ, которые отправились в Стамбул под видом дипкурьеров. 22 сентября в Лондоне решили, что Филби необходимо лично разобраться с делом Волкова. Задержавшись в пути, Филби прибыл в столицу Турции только 26 сентября. За два дня до прибытия Филби Волков и его жена, накачанные лекарствами до беспамятства, были доставлены на самолет и отправлены в Москву под конвоем «дипкурьеров».