Огонь и камень и мука насаживания на вертел. Четыре вертела и добрый укол клинком, и вот вам Кафедральный собор. А также все за и против.

Ох, ну и отлично, в таком случае, если вы настаиваете, мои огненные василиски, в первую очередь алгебраически, отведите праотца в святилище слоновой кости. Нет аппетита для пасхи, что ж, ребята, будь по-вашему. Греза из линий окутала прах земной, начальные пылинки Вселенной.[200] Да! Время мое близко.[201] Вернемся в песочницу. Сложное искусство перспективы, ребята, темпера и масло, фрески и миниатюры на дереве, и камне, и холсте, интарсия и крашеное дерево, все для сказочек, гравирование железом и чеканка на меди, следуйте за человеком с кувшином,[202] чернь на серебре, эмаль золотых дел мастера и золото, и дамаск, им так хорошо вместе, ступай наверх за хозяином дома,[203] фигуры на стекле, и цветы, и еще фигурки на золотой парче, и сказки и акварельные страсти на глиняных сосудах, я ли это, прекраснейшее из вытканных на гобелене созданий, свистопляска металлов и самоцветов, я ли это. Да! Так, было бы недурственно узнать, какое отношение эта лапидарная бурда, повествующая о тяжеловесном большинстве, толкающем ядро во славу нрзб., имеет к одному-единственному херувимчику, ах драгоценному херувимчику, к краскам и акварельным кистям и смиреннейшей алтарной ступеньке. Я иду, как писано обо мне.[204] Кукиш с маслом, вот что такое твои янтарные олени, и бронзовые сосны, и мраморные фонтаны с любовным зельем, и заиндевевшие фуги, как писано обо мне, так что помоги мне, но горе тому человеку,[205] и твое скульптурное дерьмо с золочением, и расписные серебряные пластины, и крутящееся вертящееся хныкающее чудо твоих совокупностей и ипостасей, и не было со мной косматой руки.[206] Кто твои покровители? Греки? Цари? Влюбленные? К счастью для Апеллеса, похоть воина, восхитительная Кампаспа.[207] Да! Со мной на столе. Джорджа Бернарда Пигмалиона можешь оставить себе. Я свои слоновьи яички. Человек мирный со мною.[208] Неужто не слыхали, как Большой Джордж слепил обнаженную в латах? Поднял на меня пяту.[209] Страшный суд влажной извести. Что делаешь, делай скорее.[210] Руно может стать золотым. А была ночь.[211] Как ярко светит луна над Акелдамой, его ботинки трещат из-за нехватки…[212]

Простите за задержку, но только подумайте, как буйная кровь сворачивается в комки и как расседается чрево казначея.[213] В вопросах экскрементов всегда доверяйте медицинскому дьякону.

Теперь еще быстрее, с восьмицилиндровым аччелерандо, вот я и здесь, сумеречный мумиплод, с водою снеговою вместо крови,[214] застывший перед синюшным призраком диадемотонического цезариста, распоротый от Дана до Вирсавии, молчаливый, заключенный в верхнюю пыточную камеру. Равви, лимонно-желтое яйцо, неиграющий капитан в блейзере, зашитом, можете в такое поверить, спереди, там, где он должен был бы застегиваться, измеряющий невидящим взглядом поверхность операционного стола, по правую руку — его лизоблюд, разумеется, зеленый. Между этой головой и этой грудью — какая скорбь Херскритских сомнений, какой игрек перекрестков. Драгоценный мой, избавь от псов одинокую мою,[215] чей драгоценный, все ты прекрасно знаешь, от чего он там отказался, от вина со смирной на последний завтрак или от белого платка музыкального мертвенно-бледного грабителя-полиглота? На вероломного председателя, конечно, пойдет розовая краска, да, на нашего председателя, переплюнувшего в коварстве даже папский ключ, с фаллическим мешочком, зажатым в пухлых розовых пальцах, его губы разомкнуты в преддверии сада, или, быть может, то был уксус с желчью, невидимый мне нарыв на шее, глазницы как у Жиля де Ре, слишком Рио-Санто,[216] он чересчур сосредоточен на висельнической меланхолии лимона всех лимонов, так был ли то уксус, или иссоп, или губка, напоенная уксусом на трости,[217] и, разумеется, прежде чем перейти к более приятным темам, следует упомянуть багроволицего Фому с его усами бабочкой, не верующего в шерри-коблер,[218] что есть мой. Мастерское исследование, ребята, от этого не уйдешь, крупнейшей мясорубки в истории бойскаутов, одиннадцатое одиннадцатого через одиннадцать лет[219] и ни капельки Sehnsucht[220] между картонными крышками этой книги. Вспороли они тебе нёбо, Тереза Философ? Только малые губы? Что ж, рад слышать.

— Скажу как хам: из всех сучек, — сказал он, — которые schweigen niemals im Wald[221] или когда-либо развязывали перед лицом моего незнания накрахмаленную девичью ленту и из всех почтеннейше abgeknutscht[222] (вытаскивай, вытаскивай его как пробку из сопатки: abbb-gekkk-kkknnn-nutscht) телок, которые когда-либо тратили свои тугозадые штанишки на мою бескровную беспечность, ты — чемпионка, ты — испанская королева, и плевать я хотел на кокосовые орехи, я никогда не любил кокосовых орехов.[223]

Ах Флоренс, Флоренс, что касается отрубевидного шелушения моей папулезной пустулезной оспы, сообщи об этом медику. Обсыпь меня, Флоренс, фиалковой или крахмальной пудрой. Оботри меня винным или коньячным спиртом. Гляди, как лакмус удручен моим недержанием. Положи меня на надувной матрац. Приподними меня чуть-чуть. Приспусти подстилку. Приподними фиксирующую повязку. Видишь, я дышать не могу от рвоты. На языке — гадость, кишки сведены судорогой. Я раздражителен в обращении. Я терпеть не могу, когда меня тревожат. Я не переношу свет. Кто-то заметил, что руками я хватаю простыни. Это конец. Дыхание останавливается на полчаса. Volens nolens я спускаю все под себя. Мое лицо не просто бледно, оно стало мглистым. Я обильно потею. Я постепенно угасаю. Я умираю в конвульсиях. Оберни меня, ох, оберни меня в паклю или корпию. Дважды перевяжи пуповину. Помести меня во фланелевый чехол, делай это бережно. Лучшая в мире бутылочка — с каучуковой соской. В полтора года, не раньше, начинай кормить меня мясным пюре и легким пудингом. У меня сап в третьем или четвертом поколении, очень утомительно, а ягодицы болят в отсутствие изумрудного стула. Дай мне кумыса и манны и поставь обильную клизму из Revalenta arabica.[224] Оберни меня в стерильную простынку. У Мамы, увы, пигментация маммы, clavus hystericus,[225] фантомная опухоль, ложная боль, два чана молозива, бели и белый болевой флебит. Она домашняя прислуга с бледным лицом. Осторожно узнай о ее лохиях. Кельнской водой воздай фараонову ласку ее соскам. Оботри вымя глицерином или белладонной. После маленького приятного ужина с сыром, вином и напитками покрепче меня обнаружили храпящим в сидячей позе, руки обнимают колени,[226] голова увеличена, живот раздулся, мой симпатичный родничок широко раскрыт. Остается только одно: сделай мне горячий компресс из терпентина. Кровать трясется, и я синею. Я пытаюсь выпить кипятка из носика чайника. Убери подставку для инструментов, флеботомы, ножи, лезвия, кюветы, стерилизационные коробки, подкладные судна, катетеры, зонды, проволочные петли, щупы, ранорасширители, помпы, бистури, уголь, зажим Аллингама, не забудь о зажиме Аллингама,[227] и шприц Хиггинсона.[228] Спеленай меня, ох спеленай меня суровым полотном. Телефонируй хирургу Бетти, Болсбридж, два с хвостиком.[229] Гляди, пот у меня желтый, гляди, как он пачкает пеленки. Гной доброкачественный — желтый, сладковатый и тусклый. Губкой быстро сотри с меня ночной чахоточный пот. Стерилизуй акупунктурные иглы для родимых пятен, у меня их пять. Вытри его мягкой тряпочкой, положи в стакан, предложи ему немного молока, посоли его чуть-чуть, и он извергнется, прополоскай его немного, и он снова это сделает. Нанеси немного пироксилинового коллодия из «Британской фармакопеи». Смажь меня костяным маслом. Сильно сожми мои ступни, все-таки не слишком сильно, поверти пальцы ног во всех направлениях, разотри малые мышцы, разотри большие мышцы, сожми мои ноги, по отдельности, сильно проведи рукой вверх, помассируй мышцы очень сильно, массируй, постукивая, поколачивая и поглаживая, пощипли весь живот, сожми живот обеими руками, сильно вдави брюхо аж в толстую кишку, будь тверда во всем, пощипли мне спину, несколько раз промчись рукой вниз — фьюить — вдоль расщелины позвоночника, прокатись по ягодицам, покрой синяками сгибающие мышцы, отдубась разгибающие мышцы, заверни меня в шерстяное одеяло и оставь лежать. Помазание оспенным язвам, и — угадай, в какой руке спрятано! — покрытый горгонзольным лаком я испускаю дух. Вперед, на седьмое небо.