Забегая вперед, отмечу, что с 1903 года замечательным общественным деятелем, ученым-геологом Борисом Захаровичем Коленко, бывшим в то время директором 10-й петербургской гимназии, был создан большой шахматный кружок, вначале пользовавшийся помещением гимназии. На его базе было оформлено «Санкт-Петербургское шахматное собрание». Вскоре оно переехало в помещение «Собрания педагогов», а затем получило прекрасное обиталище в «Финансовом клубе» – в самом центре столицы на Невском проспекте.
«Шахматное собрание» просуществовало до революции, проведя ряд всероссийских турниров и даже два международных с участием лучших шахматистов мира. Чигорин с самого возникновения собрания был избран его почетным членом, но, к сожалению, не дожил до полного расцвета наиболее сильной шахматной организации дореволюционной России. Международный турнир, организованный собранием в 1909 году, был посвящен памяти Михаила Ивановича.
В 1902 году Чигорин принял участие во втором турнире сильнейших шахматистов Петербурга, результаты которого по странной случайности совпали с предыдущим: первые два места вновь поделили Чигорин и Александр Митрофанович Левин – талантливый шахматист, для которого этот турнир оказался прологом к завоеванию звания маэстро в очередном турнире Германского шахматного союза, после чего он вскоре отошел от игры.
В том же году Михаил Иванович дважды выступил в международных турнирах, и оба раза без большого успеха. В обоих соревнованиях молодежь уверенно оттесняла стариков.
На очередном турнире в Монте-Карло в феврале первое место завоевал Мароци. За ним шли Пилсбери, Яновский, Тейхман, Вольф, Тарраш, Шлехтер и лишь потом Чигорин, получивший, правда, снова приз «за красоту игры», продемонстрированную им в партии против Тарраша.
На международном турнире в Ганновере, состоявшемся в июле, первым был Яновский, за ним следовали Пилсбери, Аткинс, Мизес, Вольф и Нэпир. Чигорин завоевал только седьмой приз. Теперь уже в его игре ничьи не были столь редкими гостями, как прежде. Так, в Ганновере из семнадцати сыгранных партий он выиграл шесть, проиграл пять и шесть свел вничью.
Играя с молодыми, полными энергии лидерами турнира, Михаил Иванович теперь уже должен был напрягать все силы и то не всегда добивался успеха. Садясь после такой партии на следующий день снова за шахматный столик, он чувствовал себя переутомленным и не ощущал былого задора и подъема. «Если не можешь быть первым или вторым, то не все ли равно, за какой приз зацепишься», – печально рассуждал Чигорин. И если раньше он негодовал, когда осторожный партнер сразу начинал массовые размены, то теперь уже не мог любой ценой осложнять борьбу.
В декабре 1902 года Михаил Иванович снова посетил Московский шахматный кружок и наряду с другими выступлениями выиграл красивую партию у гастролировавшего в Москве Пилсбери.
Несколько раньше Чигорин побывал в Киеве, где провел несколько сеансов одновременной игры и две консультационные партии. Заодно он посоветовал местным энтузиастам провести в Киеве очередной, Третий всероссийский турнир, что и было осуществлено в следующем году. В Киеве у Чигорина произошел инцидент, имевший печальные последствия. Там в роскошном дворце проживал не у дел некий светлейший князь Дадьян Мингрельский – один из последних кавказских феодалов, продавший русскому царю за огромную сумму свои наследственные права. Но пышный титул «светлейшего князя» Дадьян Мингрельский сохранил и считал себя историческим человеком. И он был таковым, но в ином смысле, – в таком, как писал Гоголь: «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек.
Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории…»
Светлейший князь был шахматистом, причем утверждал, будто никогда никому не проигрывал ни одной партии! При каждом удобном случае князь приглашал к себе приезжих известных шахматистов и щедро платил им – но не за выигрыш, а за проигрыш! На многих международных турнирах в Монте-Карло князь от своего имени назначал призы «за красоту игры». Короче говоря, это был подлинный «шахматный графоман», самовлюбленный, назойливый и опасный для тех, кто перед ним не раболепствовал.
На золотую удочку Дадьяна Мингрельского попался Шифферс, побывавший в его дворце и потом напечатавший в своем «Самоучителе» наряду с партиями лучших шахматистов мира и две партии князя: одну с анонимом, другую – с неким Попкиным. Читатель от этих убогих, плохо сочиненных партий не получил ничего, но кое-что получил Шифферс, а сам Дадьян Мингрельский прыгал, как кузнечик, от радости, что пробрался черным ходом в храм шахматной славы.
Мало того, в 1903 году на средства самого князя в Киеве вышел на французском языке (русский, очевидно, по его мнению не годился для столь знатной особы) сборник «Шахматные окончания светлейшего князя Дадьяна Мингрельского». Это была роскошно оформленная книга, содержавшая сто концовок, изображенных на цветных диаграммах. Во всех концовках, конечно, неизменно и эффектно «побеждал» глубокоуважаемый самоиздатель.
Предисловие к сборнику и примечания к концовкам были написаны Шифферсом за соответствующий рекламе гонорар. Там же были помещены шахматные задачи Алапина и немецкого проблемиста Байера, посвященные князю.
Концовки, игранные почти все против неизвестных шахматному миру партнеров, заканчивались несложными, известными любому квалифицированному шахматисту «типичными» комбинациями, которые могли импонировать только таким несведущим игрокам, как сам князь. Многие из них были сочинены князем, а не играны на самом деле. Именно потому Дадьян и выпустил сборник «окончаний», а не партий (как обычно полагается), поскольку когда рассматриваешь партию, уже по дебюту и по миттельшпилю легко судить и о мастерстве шахматиста, и о том, насколько органично вытекает из предшествующей игры финальная комбинация. Подделать партию, как мы увидим дальше, чрезвычайно трудно, концовку же – гораздо легче.
В Киеве Чигорину рассказали про светлейшего князя очередную «историю». Когда Киевский кружок, руководивший в местной газете шахматным отделом, напечатал в нем партию, проигранную Дадьяном, его светлость изволили учинить скандал в редакции и вызвать на дуэль составителей шахматного отдела, – конечно, не осуществившуюся.
А вскоре к Чигорину пожаловал «посол» от светлейшего князя – один из кормящихся возле того подхалимов и подсел к нему в ресторане.
– Эх, многоуважаемый наш Михаил Иванович, – начал он издалека, сокрушенно покачивая головой. – Зря вы обижаете князя. Ведь он ваш поклонник, даже последователь, можно сказать, в красоте игры. Могучий человек, денежный, добро помнит, ну и зло, конечно. За что вы его?
– Что «за что»? – удивленно спросил Чигорин.
– Его светлость очень, очень обижены.
– Да чем? Говорите не так таинственно.
– Вы, наш дорогой маэстро, в своих популярных шахматных отделах не раз критиковали комбинации в партиях князя.
– Ну что ж! Значит, партии неважные, да и комбинации тоже.
– Не всем же играть, как знаменитый чемпион России! И вовсе не такие уж «неважные», а есть даже совсем хорошие. Да вот недавно во французском шахматном журнале появилась партия Сикар – Дадьян Мингрельский. С примечаниями известного шахматного журналиста Гоффера. И этот авторитет, не жалея восклицательных знаков, восхищается игрой князя и считает партию очень красивой.
– Гоффер – слабый аналитик, – возразил Чигорин. – Для вас с князем он, может быть, авторитет, а по мне – круглый невежда, не видящий элементарных возможностей. Да позвольте! Я помню эту партию и даже напечатал ее в «Новом времени».
– В том-то и дело! Но не с гофферовскими, а со своими примечаниями. И в них доказываете, что Дадьян Мингрельский вел атаку неточно, что был красивый выигрыш с жертвой ферзя, но князь его не заметил, что его противник мог спастись, если бы не играл, как заяц на гитаре.
– Так ведь это правда. Разве Дадьян нашел ошибки в моем анализе?
– Увы, не нашел. Все правда-истина. В этом и беда! Эх, Михаил Иванович! А Бобров еще подлил масла в огонь. Напечатал эту же партию в своем «Шахматном обозрении» одновременно и с вашими и с гофферовскими примечаниями. Где Гоффер ставит восклицательный знак, тут же ваш вопросительный. Где он восхищается, вы льете холодную воду и вариантами доказываете его ошибку. И ни одного комплимента. Вот и вышло, что все читают, и смеются и над Гоффером (ну, да черт с ним) и, главное, над князем. Его светлость как получил номер журнала, так ночей не спал.