Капабланка в тяжелые моменты партии накренял стул и почти припадал лицом к столу. Зато, когда у него было хорошее положение, он расхаживал по сцене и бросал благосклонные взгляды на публику. Таких «примет», помогающих определить настроение противника, можно привести очень много, и они, конечно, дают возможность наблюдательному партнеру ориентироваться в ходе партии.

В матче вы изучаете одного противника детально, в турнире – многих, но не так основательно.

В турнире, если вы идете во главе его и неожиданно проиграете партию, это не значит, что вы утратили лидерство наверняка. Ведь в том же туре ваши соперники тоже могут проиграть или сделать ничью, и картина турнирной гонки не изменится. В матче же потерянное очко стоит дорого: так как не только вы его утратили, но оно перешло в актив вашего противника. В турнире можно потерпеть два–три поражения подряд и потом наверстать упущенное. В матче же, если противники имеют равное или почти равное количество очков, проигрыш двух–трех партий подряд означает верный проигрыш всего матча. Этим и объясняется то, что исход почти всех матчей на мировое первенство вырисовывался еще до финиша. Крайне редко судьба мировой шахматной короны решалась в последней партии матча, тогда как в турнире победитель часто выясняется лишь в последнем туре.

Большая разница даже в таком с виду мелком вопросе, как ничья в турнире или в матче. В турнире ее можно делать без опасений – в порядке «передышки» или просто чтобы не рисковать в яростной схватке потерей лидерства. В матче же ничья выгодна тому из противников, кто имеет преимущество в очках, поскольку приближает заветную победу. А при равенстве очков ничья выгодна играющему черными, так как он ею «выигрывает цвет», то есть в следующей партии имеет преимущество выступки и дебютную инициативу.

В матче Чигорина со Стейницем и сказалось знание чемпионом мира всех этих как будто несущественных, но на самом деле имеющих большое значение в шахматной практике «мелочей», которые Чигорин недооценивал.

Стейниц был прекрасно подготовлен теоретически, поскольку он следил за достижениями теоретиков всего мира и испытал во встречах с Цукертортом и другими первоклассными маэстро все – как старинные, так и новые – дебюты. Стейниц внимательно изучил дебютный репертуар и стиль игры Чигорина и приготовил наименее знакомый противнику и наиболее неприятный для того дебютный репертуар.

Стейниц учел также основную творческую черту Чигорина – отвращение к ничьим. Он знал, что в равной позиции Чигорин начнет искать выигрыш во что бы то ни стало, рискнет необоснованно нарушить позиционное равновесие и навредит самому себе больше, чем самый опасный противник.

И действительно, из семнадцати партий матча Стейниц – Чигорин только одна партия закончилась вничью, именно – последняя!

Отвращение Чигорина к осторожной борьбе, к ничьим, к отказу от творческого риска хорошо было известно и его позднейшим «товарищам по оружию». Вот что говорил немецкий маэстро Тейхман, встречавшийся постоянно с Чигориным в турнирах начала нашего века:

«Единственное, что мешает практическим успехам Чигорина, – это стремление создавать в каждой своей партии бессмертный памятник шахматного искусства, не учитывая ни своего положения в турнире, ни психологии куда более практично рассчитывающих противников. Эта черта Чигорина стоила ему большого количества очков и еще гораздо большего – полуочков!»

Полвека спустя Ботвинник иначе выразил ту же мысль: «Слабостью Чигорина являлось то, что он не всегда учитывал психологию партнеров, недостаточно интересовался психологическим элементом в шахматной борьбе. Чигорин, проводя задуманные им стратегические планы, нередко шел напролом, не чувствуя настроения партнера, не считаясь с возможной опасностью. Вот почему в решительные моменты борьбы у него и получались иногда творческие катастрофы».

Вероятнее всего, однако, что Чигорин шел «напролом» не из-за недооценки психологии, а совершенно сознательно, полагая, что силой своего таланта совершит «чудо» и преобразит даже худшую позицию в выигрышную. Михаил Иванович был чужд всяким «спортивно-тактическим» расчетам вроде изучения дебютного репертуара противника, чтобы избирать именно те дебюты, в которых тот слаб, или играть практически незнакомые тому варианты. Характеру Чигорина было несвойственно стремление к достижению победы не чисто шахматными средствами, и ему даже было бы неприятно поймать противника на заранее заготовленный вариант. Он походил на древнерусского князя Святослава, который гнушался нападать на врагов врасплох я поэтому сам предупреждал их: «Иду на вы!»

Чигорин не допускал даже мысли о том, чтобы по спортивным соображениям (например, чтобы сохранить лидерство в матче или «выиграть цвет») сознательно играть «на ничью» и вообще уклоняться от острой борьбы «до последней капли крови».

По размерам и многогранности своего яркого дарования, по «рентгеновской» глубине комбинационного зрения, по искусству позиционного маневра, по точности расчета и мастерству анализа Чигорин явно превосходил чемпиона мира в двух стадиях партии – в миттельшпиле и эндшпиле.

В дебютной эрудиции Чигорин также превосходил Стейница, но только в области открытых начал, в которых оба противника первый ход делают королевскими пешками на два поля вперед. Особенно силен Михаил Иванович был в старинных дебютах, бывших в большой моде почти до конца девятнадцатого столетия: в королевском гамбите и в гамбите Эванса, сразу ведущих к головоломной борьбе. Именно на них он вырос и сформировался как шахматный маэстро.

Но закрытые и полуоткрытые дебюты, ведшие тогда к осторожной маневренной борьбе, были в восьмидесятых годах ахиллесовой пятой Чигорина. Он не был теоретически и практически знаком ни с ферзевым гамбитом, ни с дебютом ферзевых пешек, которые уже занимали видное место в дебютном репертуаре Стейница и Цукерторта и были практически освоены чемпионом мира в их матче.

Уступал Чигорин Стейницу также в состоянии здоровья. Нервная система Чигорина и связанные с нею спортивная выдержка и хладнокровие были явно не на высоте, что сказывалось в торопливых, непродуманных ходах, в просмотрах и грубых ошибках – «зевках».

Чемпион мира при подготовке к матчу учел все эти спортивные недостатки Чигорина, о которых ему заранее «любезно» сообщил из Петербурга Алапин, добровольно и охотно взявший на себя непривлекательную роль осведомителя. Детальное знакомство со спортивным и творческим обликом Чигорина в сочетании с плохим физическим состоянием русского маэстро, утомленного морскими треволнениями и страдавшего от непривычной жары, принесло Стейницу победу в матче.

Предопределила исход борьбы хитрая дебютная тактика чемпиона мира. Играя белыми, Стейниц всегда делал первый ход королевским конем, а второй – ферзевой пешкой. Это начало в те времена носило название дебюта Цукерторта. Теперь оно в зависимости от дальнейших ходов может перейти в дебют ферзевых пешек, ферзевый гамбит и т. п.

Стейниц с самого начала, зная чигоринский стиль и темперамент, думал не об атаке, даже не о получении дебютного преимущества, а лишь о непробиваемой обороне королевского фланга. Позже у одного из последователей Стейница А. И. Нимцовича такая тактика, примененная уже не только к королевскому флангу, а вообще к любому угрожаемому пункту, получила оригинальное название – «избыточная защита» и была им разработана в целую систему. Выражаясь образным языком, Стейниц начинал войну с Чигориным со строительства неприступных «противотанковых укреплений»!

Будь Чигорин таким же спортивным психологом и умей поступаться своими принципами, он мог бы перехитрить Стейница. Если бы он довольствовался созданием столь же крепкой равной позиции с вероятной быстрой ничьей, он бы добивался упомянутого выше «выигрыша цвета», то есть, играя черными, сводил бы партию вничью с тем, чтобы белыми играть на выигрыш.

Любопытно, что почти сорок лет спустя аналогичная ситуация повторилась в другом матче на мировое первенство: между великим мастером позиционной стратегии, преемником Стейница и Ласкера – Капабланкой и прямым творческим преемником Чигорина – Алехиным. Но Алехин оказался практичнее Чигорина. Впоследствии он так писал о своей матчевой тактике: