Я уткнулся лицом в песок. В нос мне попала песчинка, и я чихнул. Корма баржи качалась на волне, поднятой взрывом. Баржа скрипела. Юрик задумчиво ковырял пальцем в носу.

— А ну, оставь нос! — закричал я ему и шлепнул по руке.

У брата наморщился подбородок. Сумико подползла к нему на коленях и прижала к себе. А сама исподлобья смотрела на круглые волны, что расходились по бухте.

— Дети, вы должны себя беречь, — сказал Кимура по-японски. Его рябинки темнели на лице, как свинцовая дробь. Он повторил свое изречение и по-русски, глядя сверху мне в глаза.

Ивао и Сумико давно уже знали, что я понимаю по-японски. Значит, они ему не говорили, что я понимаю по-ихнему.

— Кимура-сан, — сказала Сумико, — мы рыли туннель в Японию и нашли гранату.

У Кимуры застыло лицо, как у японской куклы. Он, видно, долго не понимал, но в конце концов улыбнулся, да так, будто у него болели зубы.

— Не надо туннель, — ответил он, вставая, — за нами пришел пароход. Вы не забыли, что мы уезжаем?.. Идемте.

Ивао сходил за гэта дяди. Он поставил их Кимуре под ноги. Тот всунул пальцы ног под полоски кожи.

— Может, мы поплывем на другом пароходе? — спросила Сумико, пересыпая песок из одной руки в другую.

— Мы плывем сегодня, — ответил Кимура и кивнул на рыбачьи фанзы. — Может быть, ты хочешь остаться с русскими, как эти наши голодранцы?

Мочки ушей Сумико налились кровью. Она вскочила и пошла к сетям, на ходу надевая легкое кимоно. Песчинки налипли на ее шоколадные икры.

Кимура двинулся за ней. Гэта пришлепывали по белым пяткам.

Ивао насадил очки на приплюснутый свой нос и показал мне рукой на мутное пятнышко за кормой баржи.

— Рыба, — сказал он и замахал в воздухе руками, будто плыл в ту сторону. — Собирай и кушай! — Он повернулся и побежал за своими, переваливаясь в песке.

Когда они скрылись за фанзами, Юрик захныкал.

— Перестань! — прикрикнул я на него и обследовал на коленях лунку. Там больше ничего не было, кроме стреляной гильзы и обломка панциря краба.

— Говорил, как на белом пароходе, а тут гранаты… — прогнусавил брат. — Я думал, она игрушечная.

— Такими делами не шутят, — сказал я.

— Виноват я, что ее тут зарыли? — оправдывался Юрик, набирая в кулак песку и выпуская его тоненькой струйкой.

— Ты, конечно, не виноват, — согласился я, но тут же сдвинул брови. — В следующий раз без меня не смей вертеть!.. Иначе будешь сидеть в своей корзине.

— Смотри, сколько рыбы оглоушило, — облегченно сказал Юрик, показывая на грязное пятно, где плавали словно бы клочки бумаги. — Люблю жареную рыбу.

Я завязал свою выцветшую майку с одного конца и с этой сумкой вошел в воду. Тут я вспомнил, что Сумико нет, снял трусы и швырнул Юрику. Теперь можно было купаться так, чтобы вся кожа загорела. Хотя теперь уже не загоришь — конец лета. По ночам море закутывалось туманами и с неохотой раскрывалось по утрам. Через два денька — в школу.

Я повернул голову, чтобы посмотреть на школу. Она желтела на склоне тесаными своими стенами. Ее построили недалеко от нашего дома. Быстро смастерили. Навезли бревен. Пришли плотники — японцы, корейцы, русские, — и только щепки засверкали. Старая школа японцев была такая ветхая и холодная, что в ней запретили заниматься. А в новой сложили печи из кирпича и назвали ее в честь Семена. Школа имени Семена Ивановича Щавелева. Трудно мне придется: надо будет на четверки учиться. Нельзя же в школе Семена тройки и двойки получать. И перед японцами не хочется быть слабаком. А их много будет учиться у нас. Некоторые рыбаки совсем не хотят переезжать в Японию. И япончата ходят гурьбой осматривать новую школу. Я сам, когда прохожу мимо, заглядываю в классы. На хорошем месте школу поставили. Из окон море видно до самого острова Птиц и еще дальше. Если смотреть не мигая, смотреть, смотреть, то начинают в голубом просторе выступать сопки Хоккайдо. И я думаю, что скоро уплывет туда Сумико. И навсегда… А может, Кимура вдруг захочет остаться? Нет, чудеса бывают только во сне.

Я взглянул на пароход, который пришвартовывался, и бросился в воду. Под рукой у меня встрепенулась полуоглушенная камбала. Я сначала испугался, дернулся в сторону, но потом подобрал камбалу. Быстро подбился к тому месту, где граната подняла со дна муть, водоросли, камбалу, бычков, налимов и окуней. Юрик бегал по берегу и кричал мне, где еще всплыла рыба.

Майка моя раздулась. Я еле подволок ее к берегу. Юрик накинулся на рыбу, взвешивая ее в руке.

— Ого-го! Еще живая…

Я растянулся опять. Песчинки впились в кожу.

Загудел японский пароход. Я вздрогнул. Вдруг перехватило горло: Сумико уплывает! Может статься, мы никогда больше не встретимся. Как же это так? Жизнь будет идти, наши ноги — топтать одну землю. Неужели нам нельзя встретиться потому, что мы будем жить на разных берегах?..

— Пойдем домой, Юр, — сказал я, — а то рыба протухнет.

— Пойдем, — ответил он. — Все равно скучно как-то стало.

Он взвалил на себя рыбу и потащил. С узла стекала тоненькая струйка воды. Юрик пыхтел, но не сдавался. Я забрал у него майку с рыбой уже на подъеме.

— С такими темпами ты и в самом деле станешь капитаном, — похвалил я его.

Брат начал ломаться передо мной. Он обегал меня, скакал на одной ноге, кидал камни, кувыркался в желтой траве.

Я хмуро улыбался, глядя на его выкрутасы.

У дома мы столкнулись с отцом, который доказывал что-то Кимуре. Он трепал Кимуру за плечо, приговаривая:

— Ано-нэ, нельзя так… Выпить на прощанье надо, твоя понимай? Кто тебе помог документы оформить на отправку? Я! В первую очередь, как обещал Семен… Семен обещал тебя в первую очередь на Хоккайдо отправить… Выпьем за Семена, и мир заключай, мир…

Кимура щерил свои полукоронки и кивал.

— Хорошо, капитан, мир, — отвечал он. — Кто старое помянет, тому глаз вон.

— А вот и жених наш пришел! — воскликнул отец, увидев меня. — Мы Сумику не отпускай… — И знал отец, что Кимура хорошо понимает его, а коверкал язык. Считал, наверно, что ближе они так друг другу.

Я прошмыгнул мимо них, поднялся к себе и высыпал рыбу в общую кучу на циновку возле печки. Мама и бабушка стучали ножами. С того дня, как мама поступила на рыбозавод, у нас в комнате запахло рыбой, солью и морской тиной. И сегодня уже шипела на сковородке рыба.

Я стоял на веранде и прислушивался к звукам нашего дома. Внизу заколачивали что-то. Удары отдавались у меня в груди.

— Надо б старичку еще ден семь повторить заговор, — сказала бабушка маме, переворачивая рыбу на сковородке.

— И ты думаешь, твои заговоры помогли? — спросила мама с хмыком.

— Кто его знает! — ответила бабушка.

А я думал, она ответит: «На все божья воля». Заскрипела лестница, и разлетелся по дому голос отца:

Пронзительным голосом отцу подпевал Юрик.

— Мать, — закричал отец, входя в комнату, — гостей встречай!

— Каких еще гостей? — Мама нахмурилась, потом беспомощно огляделась по сторонам. — Ни стола нормального, ни стульев…

— Проводины соседям справлять будем, — сказал отец и потер руки. — Вот проводим наших японцев, тогда и переоборудоваться начнем. По мне, так и с японской обстановкой хорошо.

— Циновки, — бабушка показала ножом на татами, — в пору и оставить. Светло с ними.

— Можно оставить, только стол русский заведем, — сказала мама.

— Да и с махоньким обходиться можно, — доказывала бабушка.

— Хватит спорить, — торжественно сказал отец, — гости идут.

Мама бросилась к двери на веранду и раздвинула ее до конца. Синий чад повалил пластами.

Снизу один за другим показались Кимура, Ге, Ивао и Сумико. Они поднимались бесшумно: были в носках. Ге сменил свое траурное кимоно на серый костюм. И сильно омолодил его этот рябенький костюм.