Юрик выскочил из корзины — и навстречу Сумико. Она сразу отдала ему банку.

— Рыбка! Рыбка! — завопил Юрик и побежал показывать ее бабушке и маме. На его груди колыхался светлый кружок воды.

— Беренький марчик, — сказала Сумико.

Смешно было слушать, как они говорят. Юрик картавил, а Сумико, наоборот, не могла произнести букву «л».

Юрик поставил рыбку на веранду, а сам вернулся к нам.

— Юрик, это Сумико, — сказал я.

Сумико погладила его волосы мягче пуха.

— А я умею на голове стоять, — ответил брат и тут же притулился к стене вниз головой. Рубашка на его животе задралась, и я хлопнул по белому бугру ладошкой.

— Встань, — приказала мама, — кровушка прильет к голове — опять заболеешь.

— Нехай вертится, — возразила бабушка. — Это ему в пользу.

Юрик не удержал равновесия и упал. На стенке покачнулась фотография деда. Юрик сейчас же отполз к своей корзине, порылся в ней и вынул коробку, где хранил фантики от конфет, сушеных жуков и мою картинку. Юрик вынул картинку и показал Сумико.

— Это Герка нарисовал, — стал объяснять брат. — Белый пароход называется «Оранжад». Там золотых рыбок уйма. Ребятишки едят галеты с конфетами. «Оранжад» скоро приплывет сюда. Я на нем вылечусь… Пока он вон на том острове. — Юрик потащил Сумико на веранду и показал пальцем на Птичий остров с розовой от заката верхушкой.

— Там пустой остров, — ответила Сумико. Она не замечала моих отчаянных сигналов: — О-ран-жад — это сок, мидзу, вода…

Юрик повернул ко мне голову, сморщил нос и захныкал:

— А Герка сказал…

— «Оранжад» выбирает себе стоянки в пустынных местах, — стал выкручиваться я. — Где живут люди, там рано или поздно будет война. Понял?

— Значит, сюда не приплывет? — спросил Юрик, шмыгнув носом.

— Приплывет, — заверил я брата. — Война прошла… Больше войны не будет. Верно, Сумико? — И я подмигнул ей.

Она перевела взгляд с Юрика на картинку, потом на меня. Видно, поняла меня.

— Да, — ответила Сумико.

— А вы с ребятами хотели воевать с… — начал Юрик выкладывать военную тайну.

Тогда я взял рисунок и перебил брата, рассказывая, где на «Оранжаде» сады, где озера, где кукольный театр, где столовая…

Юрик отвлекся, задумчиво поковырял в носу и вдруг объявил:

— А я стихи знаю. — И, не дожидаясь приглашения, подкатил глаза к потолку, забубнил:

Ах, попалась, птичка, стой!

Не уйдешь из сети…

Он читал так, что жилка налилась на виске. Закончив, Юрик попросил Сумико спеть ему песню. Она кашлянула, вложила руку в руку и запела «Катюшу». Юрик стал подпевать ей. Голос его напоминал звон балалаечной струны и забивал тихий, как шорох волны на песке, голос Сумико. Я ущипнул Юрика, чтобы он не орал. Но его рот стал открываться еще шире.

Про того, которого любила,

Про того, чьи письма берегла…

Когда они спели «Катюшу», Юрик попросил Сумико спеть еще и японскую песню. Она откашлялась и запела:

Моси, моси камиэ-е…

На лестнице застучали сапоги. Отец всегда поднимался быстро, словно за ним гнались.

Сумико смолкла, опустила голову и прислонилась к стене рядом с печкой.

— О, у нас гостья, — сказал отец, вынырнув. Веки его поднялись, точно занавес в театре.

— Сумико пришла ко мне, — похвастался Юрик и побежал показать банку с рыбкой. — Рыбка плавает по дну — не поймаешь ни одну.

— Как раз у нас будет чем угостить, — сказал отец и вынул из оттопыренного кармана брюк бумажный кулек.

Юрик оставил банку и запустил в кулек обе руки. Он вынул горсть конфет в синих обертках. Конфеты были дорогие, шоколадные. Юрик развернул одну и засунул ее в рот. Потом он протянул конфеты Сумико.

— Угощайте гостью чаем, — посоветовал отец и включил свет, хоть было еще светло.

Бабушка не заставила ждать с чаем. Она скоренько подогрела и выставила наш большой чайник на середину японского стола. По краям расставила синие фарфоровые чашки. Я предложил Сумико сесть за столик и сам опустился рядом на татами.

Чай мы пили весело. На нас со стены глядел дед. Глаза его были печальны, но губы тянулись вслед за подкрученными кончиками усов.

Конфеты понравились Сумико. Она откусывала маленькими дольками и жмурилась.

Я пил из блюдца, как купец Загашников. Сумико смеялась надо мной. Юрик собирал фантики, разглаживал между ладонями и складывал стопкой.

— Ребятам подарю, которые на «Оранжаде», — сообщил он мне и Сумико по-свойски.

— А где, интересно, твой дядя, Сумико? — спросил вдруг отец и уставился на неё своими цыганскими глазищами.

Веселье за столом увяло, как цветок в кипятке. Сумико отложила конфету. Ямки на щеках ее разгладились.

— Ты что пристал к девочке? — тихо сказала мама. — Дети виноваты?..

— Да я того… — забормотал отец. — Я хотел сказать, чтобы он не прятался… Ну, случилось по пьянке… Так что — вечно нам в ссоре быть? Пора на мировую… В порту без него синоптики пурхаются. Ни бельмеса не смыслят в облаках и ветрах… А дело начали мы не шуточное — мол чиним. Для ихних же рыбаков… Людей высаживаем на него каждое утро, как десант… Вдруг тайфун?!

Он допил чай из своей чашки, поглядел сквозь нее на белый накал электрической лампочки и щелкнул пальцем по краю. Чашка издала чистый звон. Отец поцокал языком и сказал:

— Ах, что за чашки!

— Ты не будешь больше гоняться за Кимурой? — спросил я отца громко, чтобы поймать его на слове и успокоить Сумико.

Отец не успел ответить, потому что лестница заскрипела под тяжелыми сапогами. Я сразу узнал этот медленный шаг. Шел Рыбин. Над полом выросла щетка его белесых волос, она спускалась низко на лоб Рыбина косячком. А лоб навис над глазами большими надбровными шишками. Красная шея распирала воротничок шелковой безрукавки.

Как такого здоровяка кинул через голову тощий Кимура?

Рыбин прошел к нашему столу и сел на задники своих сапог. Он не имел привычки разуваться на лестничной площадке. Бабушка всегда выметала после него грязь и ворчала. Но гость есть гость. Да еще друг отца.

Бабушка налила Рыбину чаю. Сосед развернул конфету и метнул ее в рот, который был чуть меньше поддувала в нашей железной печке.

— Как вы не боитесь пускать их к себе?.. — сказал Рыбин, отдуваясь.

Сумико, конечно, поняла. Она сидела ни жива ни мертва. А я думал: что будет, если вылить кипяток из чайника Рыбину на голову?

— Мы гостям рады всегда, — ответила бабушка, и я понял по ее задрожавшим губам, что она негодует.

— Дина теперь их боится ужасть, — сказал Рыбин и вытер пот со лба тыльной стороной руки. — Ночью ей кто-то мерещится под окном… И я беспокойно стал спать. Мечусь во сне, вскакиваю…

— Ну, а выходил? — усмехнулся отец.

— Из окна вчера смотрел, — ответил Рыбин и, скосив глаза на Сумико, добавил: — Вроде он, Кимура. Кому еще быть?

Сумико встала.

— Аригато, — поблагодарила она и поклонилась, не поднимая ресниц. — Сайонара.

Я вскочил. В горле застрял горячий чай. Но Сумико уже сбежала по лестнице.

— Мстительные они, злобные, — продолжал Рыбин, задумчиво опуская конфету в рот. — Сожгут как пить дать.

— Хитрого мало, — сказал отец.

— Ты по-человечески к ним, они тоже добром ответят… — возразила бабушка.

— Так они тебе и успокоились, — ответил Рыбин, выцеживая остатки заварки в свою чашку. — Ружье завалященькое иметь не мешало бы…

— У Герки вон попроси самопал, — с улыбкой предложил отец. — Целый арсенал у него заготовлен.

— Если бы и был, не дал бы, — ответил я резко.

Они засмеялись.

— Ишь ты, сурок, — сказал Рыбин, скаля зубы, похожие на семечки подсолнуха. — Вырастет — батьку бить будет.

Я поглядел на них исподлобья и закрутил конфетную обертку в синий жгутик.

— Гхе-гхе-гхе… — засмеялся отец.

— Хо-хо-хо! — вторил ему басом Рыбин. И откуда брался бас после такого тонкого голоса?

— Жених, — пытаясь погладить меня, сказал отец. — Давайте сосватаем за него японочку, а? Породнимся с ними, тогда и ружья никакого не надо будет… Согласен, Герасим, за общее дело пострадать?