Я заерзал на месте и незаметно подвинул руку к карману, где лежала ракета. Однако в карман я не залез, потому что Ивао и Сумико стали наперебой рассказывать, как они испытывали шлюпку, как Сумико вывалилась за борт и как я бросился спасать ее.

Они опять забыли упомянуть, что это я чуть не перевернул их шлюпку. Вместо этого они попросили разрешения подарить мне рыбку.

— Первый русский, который сделал японцу добро, — сказал Кимура, — но он еще не вырос… — Кимура поклонился в мою сторону и добавил по-русски: — Я весьма благодарен вам. — Он выговаривал «л», в отличие от других японцев.

Я опустил глаза и увидел свои ноги, уже покрытые мелкими трещинками. Летом у меня не бывает без цыпок. Я весело пошевелил большим пальцем ноги. Теперь дело в шляпе.

Но тут старик Ге отвлек Кимуру.

— Кимура-сан, — громко сказал Ге, — когда ты отвезешь меня на пустой остров?

Кимура пружинисто встал и пошел на веранду. Сумико махнула мне рукой в сторону аквариума. Мы с нею поднялись и подошли к рыбкам.

Сумико взяла щепотку крошек с фанерки позади аквариума и посыпала в воду.

— Надо плыть на маленький пустой остров, — говорил старик Кимуре и показывал трубкой в дымчатую даль, — на большом острове жить опасно.

— На чем мы уплывем, Ге-сан? — отвечал Кимура, качая головой. — Вспомни, что стало с моим сейнером, баржей и кунгасами…

Я наморщил лоб, улавливая смысл разговора Кимуры со стариком. Японец обозвал Загашникова подлецом за то, что купец загрузил сейнер Кимуры своими товарами, а беженцев на Хоккайдо не взял. И за это судьба наказала купца: сейнер наскочил на мину.

— Какое несчастье, что Загашников выплыл! — воскликнул Кимура, сжимая острые кулаки.

Я приложил ладони к лицу. Сумико забеспокоилась и перестала сыпать крошки. Она тихо попросила меня не бояться Кимуру. Он-де сердится на одного плохого человека. А так дядя хороший, он работает в порту — узнаёт погоду.

Глаза у Сумико блестели, как у плюшевого медвежонка. Она сказала, что Кимура дарит мне рыбку.

— Мне бы вот эту. — Я наугад ткнул пальцем и попал в самую пузатенькую, что притаилась между камнями на дне.

Сумико принесла из соседней, левой комнаты стеклянную банку с водой и погрузила в аквариум руку. Золотые рыбешки подплыли к ее позеленевшим пальцам и ткнулись в них.

Я рассмеялся.

Сумико сомкнула пальцы вокруг выбранной мною рыбки и в этой пещерке перенесла ее в банку с водой. Рыбешка повиляла рыжим хвостом и успокоилась. Сумико протянула мне банку. Я сглотнул слюну и прижал банку к груди.

Ивао сверкнул в меня очками. Кимура вернулся с веранды, поднял картину с самураями и айну и протянул ее мне.

— Дарю вам мою картину в знак благодарности, — сказал Кимура.

Я принял картину, хоть у меня своих боев было много. Мне бы тут и бежать, но я стоял как истукан и бормотал:

— Я тоже нарисую вам… У меня есть альбом. Хорошая бумага — в пупырышках. Что вам нарисовать? Хотите — бой матросов с япон… — Я прикусил язык и поправился: — Нет, скажите, что нарисовать?

— Море, — ответила Сумико, — и маренький остров.

Рядом с домом заурчала машина. Я повернул голову к многорамному окну.

В кузове машины блеснула плюшевая тужурка Дины. Рыбин крутил головой во все стороны. Мама показывала белой, словно бумага, рукой на поляну перед домом и что-то горячо говорила бабушке.

Наверняка мама советовала бабушке посадить на клумбах табак.

Сквозь стекло кабины я различил усы Семена. Он держал на коленях Юрика, замотанного шалью.

Я решил не выходить пока на улицу. Может, нашим тут не понравится и они проедут дальше.

Однако машина остановилась. Внизу задребезжала резко отодвинутая дверь.

Кимура уже спускался по лестнице.

— Коннити ва, — раздался тягучий голос Семена.

— Здравствуйте, — ответил Кимура. — Чем могу служить?

— Принимайте русскую семью, — сказал Семен. — Утром мы тут с хозяином договаривались… Дом большой. Поместитесь. Вам все равно скоро на родину уезжать…

— Прошу оставить нас в покое, — ответил Кимура, отчеканивая слова.

Семен стал втолковывать ему, что, пока японское правительство не заберет своих граждан с Южного Сахалина, русские переселенцы и японцы будут жить вместе. А по нашим законам не может быть такого, чтобы четыре человека жили на двух этажах, а другая семья ютилась где попало.

— Японцы и русские не могут жить в одном доме, — отчеканил Кимура, как по бумажке.

— Земля наша разве не один дом? — спокойно возразил Семен.

— Да что ты его убеждаешь? — вмешался горловой голос Рыбина. — С такими надо покороче…

— Не кипятитесь, — сказал Семен. — Человек сам поймет. Грамотный. Видишь, как по-русски шпарит… Ано-нэ, уступайте один этаж! Я ведь только сегодня утром договорился с хозяином…

— Он невменяем, — упорствовал Кимура.

— Да, но мы с ним дотолковались, — не отступал Семен.

Подарки жгли мне руки. Ну не мог Семен выбрать внизу дом или дальше? И наши прилипли к этому, точно он медом обмазан.

— Мы поселимся на верхнем этаже, — проскрежетал внизу голос отца. — У меня ребенок легочник. Ему надо, чтоб видел море… Давай, ано-нэ, потеснись, и без разговоров! Долго ли вам тут жить осталось? Скоро Хоккайдо ходи…

— Надо плыть на остров Птиц, — сказал Ивао сестре. Она вслушивалась в разговор, прижав руки к груди. Ее стрельчатые ресницы вздрагивали от резких выкриков.

Я пошел вниз по крутой лестнице. Отец чуть не сбил меня с ног. Он отодвинул Кимуру в сторону и поскакал наверх.

Я пошире расставил ноги.

— Отец, — забормотал я, — у них больной старичок. Он смотрит на море и на островок… Лучше останемся, где жили…

— Ты откуда здесь взялся? — опешил отец и стал боком, чтобы пропустить меня вниз. — Мы его по всему городу ищем, а он в гостях. И у кого!.. Я тебе вот всыплю сейчас! — Он сделал вид, что расстегивает ремень с бронзовой рамкой пряжки.

Я поставил к точеному стояку перил банку и картину и приготовился нырнуть под руку отца.

— Не тронь вояку, — вступился Семен, у него шевельнулись усы. — Ты вот что, Василий, может, в самом деле пока внизу поживешь?

И в это время к лестнице подошли мама и бабушка.

— Вася, нам бы лучше нанизу, — сказала бабушка, развязывая косынку. — Здесь подполье сделаем. А наверху где картошку держать будем?

Отец свел воедино брови и растерянно поглядел на кончики своих сапог. На него упала сверху тень. Ге-сан спускался вниз. Шуршало черное кимоно. Во рту дымилась трубка. В одной руке была подушечка для сидения. Другой рукой он прижимал к себе темную жаровню.

— Конец миру, конец, конец, конец…

Отец посторонился.

8

Мы поселились на верхнем этаже, где на стенах дымились вулканы. На светлой стене, рядом с верандой, мы с бабушкой повесили фотографию деда. Однако радости в нашей семье не прибавилось. Все, кроме бабушки и Юрика, ходили надутые.

Юрик целые дни играл с золотой рыбкой. Он разглядывал ее на солнце, кормил крошками, менял воду в банке. Во всем доме свободно звучал лишь его смех.

А внизу будто не жили.

Я старался ходить по лестнице около перил, тогда она не скрипела. И вышмыгивал на улицу из прихожей, как заяц из клетки. Иногда все же я смотрел на стеклянную дверь.

Посреди темноватой комнаты перед жаровней сидел Ге и курил трубку. Перед окнами нижнего этажа над обрывом стеной разросся крыжовник. Он закрывал море и съедал солнце.

Ивао и Сумико я не встретил ни разу, точно они уплыли на свой пустой остров. А увидеть их так хотелось, что ныло сердце.

В первые дни переезда на гору я не очень-то хотел с ними встречаться. В конце концов, прав отец — чего с ними чикаться. И ребята наказывали не церемониться… Конец миру… Пустой остров… Язык победителей… А если бы они нас победили? Поплыли бы к нам на материк наводить мир и порядок. Я читал, как после войны 1905 года они устроили на Южном Сахалине гетто для русских… Нам бы, партизанам, срубали б головы самурайскими мечами… Ну хорошо, мы с ребятами не тронем Ивао и Сумико. Я скажу ребятам, что Ивао и Сумико находятся под моей защитой. Надо это еще в письме оговорить. Но зато другие потомки генерала Сиродзу держитесь!..