— Право на борт! Так держать! — скомандовал он, радуясь ненастью, клочьям тумана, проносившимся низко над водой, маскировавшим головку перископа. Можно надеяться, что до атаки его не обнаружат.
Лунин неотрывно следил за темными громадами транспортов. Маневрирование слишком затянулось, а тем временем транспорты стали удаляться. Тогда он решил пуститься вдогонку. Но лодка под водой имела слишком малый ход и никак не могла состязаться с надводными кораблями.
Конвой уходил. Расстояние между лодкой и гитлеровскими кораблями быстро увеличивалось. Теперь в перископ виднелись лишь одни верхушки мачт. С каждой минутой шум винтов все больше заглушался привычным рокотом моря...
Было горько сознавать свое бессилие: из-под самого носа ушла ценная добыча. Лунин никак не хотел в это поверить. Был дан отбой. Никто не сошел с места. Всем казалось совершенно невероятным, что упущена такая счастливая возможность. Точно опасный Морской зверь, пойманный в сети, снова вырвался на свободу.
— Прохлопали атаку, — признался Лунин своим товарищам, на лицах которых отразилась досада.
Никто ему не ответил, потому что все знали: на исходе двадцать седьмые сутки плавания.
Топливо, пресная вода, продукты — все уже кончается, и надо возвращаться в базу. Только торпеды остались целехоньки. Длинные металлические сигары лежали в своих желобах, напоминая о непростительной ошибке...
Пришли ни с чем в такое страшное время, когда пал Смоленск и армия врага катилась к Москве. А другие лодки вернулись с победами. Столбов первым открыл счет...
Стыдно было смотреть в глаза начальству и друзьям, встречавшим на пирсе с уверенностью, что Лунин тоже пришел «не пустой».
Молча выслушал доклад Лунина командир бригады, сообщил: «Завтра доложите Военному совету» и направился к себе на КП. С ощущением боли и досады расходились все остальные. Как всегда, нашлись злые языки. Одни с ехидством поговаривали: «Конечно, Совторгфлот, что от него ждать?!». (А Лунин действительно в прошлом был штурманом на судах торгового флота.) «Швартоваться умеет. Ему бы буксиром командовать — в самый раз». Другие предсказывали, что разбирательство на Военном совете ничего хорошего не сулит: «Признают трусость и взыщут строго...»
При мысли, что ему предстоит держать ответ перед Военным советом флота, он вспомнил нечто подобное, случившееся с ним до войны.
На флоте проводились большие учения. Лунину поставили, прямо скажем, нелегкую задачу: точно в определенный час прорваться в маленькую бухточку и атаковать там условного противника.
Никаких кораблей там не было. Но зато выставили усиленное охранение. На дальних и ближних подступах несли дозорную службу катера-охотники. У входа в бухту денно и нощно наблюдатели не отрывали глаз от биноклей.
И все же Лунин прошел. Прошел так ловко, что его никто не заметил. Но, оказавшись в бухте, он задержался там, не успел выйти обратно и всплыть в условленном месте. Всю ночь лодка пролежала на грунте.
А на берегу поднялась тревога. Особенно волновался командующий флотом Головко. По всему флоту передали извещение о том, что пропала подводная лодка, вероятно, потерпела бедствие...
И вдруг к утру лодка обнаружилась.
Лунина немедленно вызвали к командующему. Он докладывал, а из головы не выходила мысль: «Не бывать мне больше командиром корабля». Головко крепко разгневался. Еще никто не видел его в таком состоянии. Но, слушая Лунина, он смотрел на кальку и в душе, вероятно, все больше восхищался искусством молодого подводника; лицо его смягчилось, жесткость уступала место горячей заинтересованности.
К концу разговора у Головко было уже совсем другое настроение. И все же он строго сказал:
— За невыполнение графика учений объявляю вам выговор, — и тут же, улыбнувшись, добавил: — А за прорыв в гавань — благодарность в приказе по флоту.
Теперь не то время. И спрос другой...
Тревожные мысли бродили в голове Лунина. И все же он держался молодцевато, с достоинством. И не искал себе оправдания, готовый ко всему, что сулит судьба.
В назначенный час явился в Военный совет. В руках вахтенный журнал, карта, свернутая в трубочку, и схема маневрирования.
Увидев хмурые, сосредоточенные лица Головко, Николаева, других командиров из штаба флота, он догадался: разговор будет серьезный.
Ему предложили доложить о походе. И он доложил. Посыпались придирчивые вопросы, на которые он отвечал спокойно и обстоятельно, хотя внутри все горело от волнения. Самый коварный вопрос задал Головко:
— Как вы рассматриваете результаты своего похода? Трусость это или неудача?
При слове «трусость» Лунин не смог сдержаться. Обида и негодование разом выплеснулись наружу.
— Я решительно отметаю ваши подозрения, — чуть дрогнувшим голосом произнес он. — Что угодно, только не трусость. Лучше смерть принять, чем услышать здесь «трус, изменник». Ведь это одно и то же...
Разбирали подробно, придирчиво все связанное с походом, и особенно с неудачной атакой: десятки глаз пристально изучали документы, особенно кальку маневрирования, после чего поднялся командующий и высказал свое мнение:
— Я не допускаю мысли, чтобы такой командир, как Лунин, мог струсить. В данном случае мы расплачиваемся за недостатки боевой подготовки мирного времени...
Он говорил о многом, чему не учили людей и что потребовалось на войне.
И навсегда запомнились Лунину последние слова командующего, обращенные к нему:
— Военный совет вам верит. Надеемся, вы учтете свои ошибки и больше их не повторите. Вы остаетесь командиром корабля. Готовьтесь к новому походу.
А новый поход завершился потоплением немецкого транспорта. Потом еще и еще... За несколько походов он пустил на дно семь вражеских кораблей и из рук Головко получил первую высокую награду — орден Ленина.
В один из июльских дней 1942 года Головко приказал адъютанту никого в кабинет не впускать. Пусть по всем делам обращаются к замначштаба, а он вместе с членом Военного совета, начштаба и начальником оперативного отдела крайне заняты. Это можно было понять и по их озабоченным лицам, и по тому внутреннему напряжению, которое всегда передается окружающим.
Перед ними лежала карта. Глядя на нее, они пытались разгадать чужой замысел. Конвой, состоявший из тридцати семи транспортов, — самый большой из тех, что посылали к нам союзники во время войны, — вышел из исландского порта Рейкьявик в Мурманск и Архангельск. Англичане заверили: транспорты пойдут в охранении эскадренных миноносцев. А, кроме того, учитывая большую ценность грузов, направляются две группы крупных кораблей оперативного прикрытия: линкоры «Дьюк оф Йорк», «Вашингтон», крейсеры «Лондон», «Норфолк», «Вичита», «Тускалуза», «Кумберленд», «Нигерия», девять миноносцев...
К мощной артиллерии кораблей, крупнокалиберным пулеметам и чутким радиолокаторам, помогающим своевременно обнаружить вражеские самолеты и подводные лодки, следует добавить и десятки истребителей: они готовы будут по первому сигналу подняться с палубы одного из самых совершенных английских авианосцев «Викториес».
Казалось, не было оснований волноваться. Тем более глава британской военно-морской миссии на Севере контр-адмирал Беван заверял:
— Операция полностью обеспечена, господин адмирал... Мы воюем не первый год и кое-чему научились. Для нас проводка транспортов — самое обычное дело...
— Не спорю, — ответил Головко. — Но меня удивляет, почему британское адмиралтейство выбрало столь неудачный маршрут? Почему на карте проложен курс на острова Ян-Майен, Медвежий и дальше, в горло Белого моря? Ведь несколько прошлых конвоев шли тем же самым курсом. Противник изучил эту трассу и, что называется, ее оседлал. У него там подводные лодки и даже имеются плавучие базы торпедоносной авиации. Учитывая опыт войны, британское адмиралтейство обязано было выбрать другой путь, ввести в заблуждение противника, заставить искать конвой, затрачивать на это время и боевые средства...
— Какое значение имеет маршрут, если наши транспорты пойдут в круговом охранении? — возражал Беван. — У нас сильная противовоздушная оборона. Кроме зениток вы увидите нечто новое, необычное — аэростаты заграждения и змеи... Смею вас уверить, немецкие летчики не захотят идти на верную смерть.