Ворохов несколько раз закрывал глаза, пытаясь сосредоточиться и вернуться к реальности, но воспаленное воображение продолжало дорисовывать апокалипсическую картину. С музыкой тоже творилось неладное. Она постепенно меняла тональную окраску, становилась тревожной, почти зловещей. «Где-то я ее уже слышал, — подумал Андрей. — Где?» И вдруг он понял: мир готовился встретить огненную смерть под звуки Седьмой композиции Леонида Сергеевича Гудкова!

Глава 18. МОРСКАЯ БОГИНЯ

Ворохов лежал на боку лицом к лагуне. Песок был теплым, еще не обжигающим: солнце только-только выглядывало из-за пальмовой рощицы. Вода едва заметно колыхалась, шевеля редкие водоросли, похожие на длинные разлохмаченные лоскуты зеленовато-бурой материи. Повсюду юрко сновали небольшие светло-коричневые крабы. Один из них, покрупнее и, видимо, понахальнее остальных, замер в полуметре от лица Андрея, воинственно поводя клешнями: «Что это за верзила развалился на моей территории? Вот я ему сейчас!» Ворохову захотелось влепить крабу хороший щелбан, прямо промеж наглых глаз на белесых стебельках, чтобы этот Аника-воин кувыркался до самой воды. Но шевелиться было невмоготу, как будто именно он, Андрей, вчера натанцевался до упаду.

Вдруг зашуршал песок. Кто-то приблизился, он был уже рядом. Ворохов с усилием приподнял голову, глянул через плечо, на котором лежал, и увидел женские ноги. Те самые точеные лодыжки, каждую жилку на которых его пальцы помнили даже лучше, чем глаза.

— Марго… — еще не веря, прошептал Андрей и перевернулся на спину.

Силы небесные! Сначала ему показалось, что она полностью обнажена. Лишь в следующую секунду он разглядел, что на Марго были плавочки, почти под цвет ее уже тронутого тропическим загаром тела, такие крошечные, что во время любовной игры в них, наверное, поместилась бы только половина его ладони. Но после вчерашнего Ворохов уже не был уверен, что ему удастся это проверить. Зачем же она пришла? Подразнить, пощекотать его взведенные, как пружина, нервы видом истекающего соком запретного плода? В это невозможно было поверить. Но ведь еще недавно он не поверил бы и в то, что между ними встанет длинноногая Пэм!

Если Марго действительно затеяла жестокую игру, то это ей удалось в полной мере. Она стояла красиво, изумительно красиво — прогнув спину, устремив литые груди навстречу восходящему солнцу, приподняв волосы закинутыми за голову руками, как часто позируют фотомодели для обложек дорогих журналов. Андрей хотел ее сейчас, как никогда. Хотел до безумия — и не знал, что ему делать. Он, который только что сразил наповал смуглянку из какой-то вечнозеленой страны и, не задумываясь, отверг ее любовь!

— Здравствуй, отшельник, — сказала Марго. — Как спалось?

Ворохов сел и вновь скрестил ноги по-турецки.

— Здравствуй, Марго. А спалось мне… Я думаю, намного хуже, чем тебе. Знаешь, не ожидал… Как ты… здесь?..

Она опустилась рядом и точно так же скрестила ноги.

— Захотела искупаться. Что ты так на меня смотришь? Это единственно принятый здесь пляжный наряд для дам добальзаковского возраста. Рискни я надеть лифчик — и мои ставки упали бы со страшным грохотом.

«А как же Пэм? — хотел спросить Ворохов, но вовремя прикусил язык. Если Марго пришла к нему без своей закадычной подруги, это уже кое-что значило. Тем более что она выбрала место для купания подозрительно далеко от своего домика. Однако обида не проходила, и он, не желая дипломатично ходить вокруг да около, вложил в свой следующий, нейтральный в общем-то вопрос максимум едкости:

— Как танцы? Повеселилась от души?

— Очень и очень! Зря ты ушел.

«Все! — подумал Ворохов. — Хватит прощупывать почву. Сейчас я узнаю точно: или она ломает комедию, или…»

— А может, и не зря. Слушай, Марго, тебе не приходило в голову, что я тоже могу быть кому-то интересен на этом острове? Скажем, некой брюнетке в таком платке… его кажется, называют парео?

Удар достиг цели! Зеленые глаза вспыхнули, словно собираясь прожечь его насквозь.

— Ты имеешь в виду Розалию? И… что же?

Андрей торжествовал: Марго его ревновала! Он готов был наброситься на нее и задушить в объятиях.

— Ничего. Я уже говорил тебе, что плохо спал. Это чистая правда. Но не потому, что мне кто-то не давал спокойно погрузиться в объятия Морфея. Просто я полночи думал. Думал о нас с тобой.

Марго задумчиво рисовала пальцем узоры на песке.

— Верю, Андрей. Хотя, наверное, я и заслуживала того, чтобы… Я знаю, вчера тебе было плохо. Но сейчас… Сейчас хорошо?

— Хорошо.

— А будет еще лучше.

Она придвинулась, положила руки на плечи Ворохова, затем мягким толчком опрокинула его на спину.

И вновь началась мистика, только на этот раз все необычные ощущения были обязательными. Песок не то чтобы обжег Андрея, но каждая частичка былого кораллового монолита, раздробленного за много тысяч лет в сахаристо-белую крупу, словно ожила, то отскакивая, то впиваясь в кожу, как надоедливое насекомое. Возможно, что-то похожее испытывали бедуины, которых вдали от спасительного оазиса настигала песчаная буря. Но Ворохову было не до сравнений. Он не вытерпел — вскочил. И тут же оказался лицом к лицу с Марго: она просто качнулась вперед, даже не попытавшись опереться о песок, и легко взметнулась вверх.

— Ты прав, — сказала Марго и, обвив рукой спину Андрея, подтолкнула его к лагуне. — Сколько можно рассиживаться? Море зовет!

Они одновременно вбежали в воду, но удалились от берега лишь на несколько метров — здесь было даже не по пояс. Затем, не сговариваясь, стали брызгаться. Точь-в-точь малые дети, которые еще страшатся заходить далеко, и поэтому для них нет большего удовольствия, чем окатить друг друга на мелководье.

Вдруг Марго присела, что-то сделала руками под водой и снова выпрямилась — уже совершенно нагая. Помахала над головой мокрыми плавками, сжала их в комочек, со смехом забросила на берег, и Ворохов, не задумываясь, последовал ее примеру.

В нее словно вселился бес. Марго толкнула Андрея в глубину. Как только вода дошла до середины его груди, обольстительница неуловимым движением закинула ноги ему на плечи, откинулась назад и бешено замолотила руками, вздымая каскады брызг. При этом она волнообразно изгибалась, и курчавый островок внизу ее живота то уходил под воду, то бесстыдно поднимался к самому лицу Ворохова. Вот Марго сильно качнулась навстречу Андрею, заставив его отступить еще на шаг, и он неожиданно осознал, что находится на волосок от гибели. От нее вновь исходили эти загадочные биоволны. Каким-то неведомым чутьем он ощущал их нарастание. Еще немного — и каждый его нерв возбудится, запляшет, как кобра под дудку искусного факира. Тело пронзит знакомая дрожь, воля ослабнет, мышцы превратятся в студень, а затем вода забурлит, накроет его с головой, и на грани небытия он еще успеет почувствовать, как крутой кипяток врывается в его легкие…

Он должен был прийти в ужас и немедленно что-то предпринять для своего спасения. Чего уж проще — дать понять подруге, что на этот раз ее прихоть грозит бедой, и немедленно вернуться к берегу. Но вместо этого Андрей только набрал полную грудь воздуха, словно заранее смирившись с неизбежным, желая лишь одного — продлить хотя бы на несколько мгновений готовый нахлынуть экстаз.

Это не поддавалось рассудку. Ворохов всегда считал, что даже бездна наслаждений — недостаточная цена за одну-единственную человеческую жизнь. Читая «Египетские ночи», он усмехнулся: «Ну, Пушкин, действительно сукин сын! Взял нелепую античную побасенку — и почти заставил поверить, что некие сексуально озабоченные типы добровольно складывали головы к ногам сладострастной Клеопатры! Но вот именно — „почти“… Не было таких людей, нет и не будет. Нормальный хомо сапиенс, не склонный к суициду, слишком дорожит этим светом. И правильно делает!»

Однако сейчас Андрей так не думал. Вообще не думал ни о чем — только смотрел, как играет роскошным телом прекраснейшая из дочерей морского бога. Ничего другого не существовало в мире, и если ему сейчас предстояло навсегда распрощаться с ним — значит в этом и заключалась высшая справедливость. Многие верят, что человек появляется на свет неспроста — природа выбирает для этого самый благоприятный момент. Есть свой час и для ухода. Только одни встречают его на больничной койке, харкая кровью, другие — на перепаханном танковыми гусеницами поле, с дырочкой в черепе, и лишь единицам судьба готовит изысканную, прекрасную смерть.