Ему не представлялось случая сделать туркам мирные внушения. Мы видели, какое неприятное впечатление произвело на Екатерину письмо Фридриха По ее мирных условиях с Турциею. Австрии эти условия могли не понравиться; но Екатерина очень хорошо знала, что Австрия без Пруссии не в состоянии упорствовать, очень хорошо знала, что Пруссии надобно заплатить за союз с Россиею, условливающий бездействие Австрии, знала, в чем может состоять вознаграждение для Пруссии, готова была на это вознаграждение; готова была вознаградить и Австрию за согласие на русские мирные условия с Портою, но при оставлении этих мирных условий в целости. 19 января 1771 года она написала ответное письмо Фридриху, указывая прямо, что при заключении мира на его интересы будет обращено надлежащее внимание, но за это он не должен быть адвокатом турок и находить тяжкими для них условия, которые она находила очень умеренными. «Я начну, – говорилось в письме, – с объявления Порты. В. в-ство знаете закон, который я себе предписала, – не выслушивать никакого мирного предложения, прежде чем мой министр не будет освобожден и ко мне не явится. Вверяю в. в-ству мое решение, что никогда я не буду вести переговоров в Константинополе и даже нигде, прежде чем Обрезков ко мне не возвратится; его освобождения я требую безусловно, а после этого освобождения, если они предложат конгресс, я буду согласна. Что касается мирных условий, то я не требую никаких приобретений собственно для своей империи. Обе Кабарды и Азовский округ принадлежат, бесспорно, России; они так же мало увеличат ее могущество, как мало уменьшили его, когда из них сделали границу; Россия чрез возвращение своей собственности выигрывает только то, что пограничные подданные ее не будут подвергаться воровству и разбоям, что стада их будут пастись спокойно. Свободное плавание по Черному морю есть такое условие, которое необходимо при существовании мира между народами. Россия согласилась на ограничение этой свободы, уступая из любви к миру варварским предрассудкам Порты, но мир нарушен с презрением всех обязательств. Если я имею право на какое-нибудь вознаграждение за войну, столь несправедливую, то, конечно, не здесь я могу и должна его найти. Я могла бы быть вознаграждена уступкою Молдавии и Валахии, но я откажусь и от этого вознаграждения, если предпочтут сделать эти два княжества независимыми. Этим я доказываю свою умеренность и свое бескорыстие; этим я объявляю, что ищу только удаления всякой причины к возбуждению войны с Портою. Венский двор не понимает своего прямого интереса, позволяя себе так живо обнаруживать зависть относительно этой статьи. Я не отодвигаю своих границ ни на одну линию; я остаюсь в прежнем расстоянии от его владений; если венский двор доволен тем, что имеет в турке такого слабого соседа, то должен быть еще довольнее соседством маленького Молдо-влахийского государства, несравненно более слабого и равно независимого от трех империй. Если положение турок таково, что они должны получить мир толь кос уступками, то они поступят очень странно, если уступят Бел град, которым спокойно владеют, а не уступят княжеств, которые уже более не их и возвращение которых будет всегда зависеть от жребия войны. Притом это еще вопрос, чьи владения им желательно увеличить, русские или австрийские. Но установление независимого княжества вопрос решает. Я знаю, что венское министерство по нынешней своей системе много настаивает на равновесии Востока, которое до сих пор не являлось еще с таким блеском в интересах западных государей и выдумкою которого мы, быть может, обязаны союзу Австрии с Франциею; я, впрочем, готова уступить этому политическому равновесию; но кто определит, что баланс верен, когда границы турецких владений простираются до Днестра, и что баланс нарушен, если эти границы находятся на Дунае? Жалко положение Востока, если от такой разницы в расстоянии может зависеть его разрушение! Дело освобождения татар есть право человечества, которого требует целая нация; я ей не могу отказать в помощи. Восстановление независимости татар не уменьшает ни в чем могущества Порты и не увеличивает ни в чем могущества России, но отстраняет только пограничные неудобства последней. Венский дворяне имеет татар своими соседями и потому не имеет никакой причины беспокоиться. Остров, требуемый мною в архипелаге, будет только складочным местом для русской торговли. Я вовсе не требую такого острова, который бы один мог равняться целому государству, как, например, Кипр или Кандия, ни даже столь значительного, как Родос. Я думаю, что архипелаг, Италия и Константинополь даже выиграют от этого склада северных произведений, которые они могут получить из первых рук и, следовательно, дешевле. Надеюсь, в. в-ство согласитесь наконец, что если Молдавия и Валахия будут провозглашены независимыми, то в этом одном острове будет заключаться все мое вознаграждение, и что, отказываясь от него, я откажусь решительно от всего». Защитив таким образом свои мирные условия, Екатерина в заключении письма дает знать, что входит в непосредственные объяснения с венским двором из боязни, что его предубеждения против России еще более усилятся вследствие молчания последней. Показав издали эту грозу, Екатерина, оканчивает письмо ласковыми внушениями, чтобы Фридрих содействовал делу мира, и намекает, что за содействие будет вознаграждение: «Прошу в. в-ство содействовать мне к устранению всех препятствий; я не получу доброго мира, если не вооружусь против гордости турок и пристрастий, которые их поддерживают. Но я льщу себя успехом, если в. в-ство будете смотреть на мои дела с тою же дружбою и с тем же интересом, и, будучи убеждена, что по требованию обстоятельств я не пренебрегу ничем для успеха ваших интересов, я с тем же доверием обещаю себе, что никто не поколеблет вашей доброй воли и не замедлит ваших добрых услуг».

Написание этого письма совпадало с отъездом принца Генриха из Петербурга. Но Фридрих на другой день его отъезда отправил к нему письмо в ответ на известие о готовности некоторых русских вельмож разделить польские земли и что в Совете по этому поводу несогласие, а впрочем, король не рискует ничем, если захватит Вармийское епископство. Так как Фридриха сильно раздражало мнение Панина, что можно легко уладить дело с Австриею посредством вознаграждения ей из турецких земель, то король прежде всего и вооружается против этого мнения, желает показать, что сближение между Россиею и Австриею невозможно. «Смею вас уверить, – писал Фридрих, – что решительно невозможно осуществить идеи графа Панина относительно Австрии; тайная ненависть, которую питают в этой стране против русских, превосходит всякое вероятие, и смею сказать, что только я стараюсь препятствовать взрыву этой ненависти. Что касается занятия Вармийского герцогства, то я от этого дела удержался, потому что игра не стоит свеч. Доля так ничтожна, что не вознаградит за крики, которые возбудит; но польская Пруссия стоит труда, даже если Данциг не будет в нее включен, ибо у нас будет Висла и свободное сообщение с королевством, что очень важно. Если потребуются деньги, то стоит их потратить, и даже много потратить. Но когда очень охотно хватаются за пустяки, то это имеет вид жадности и ненасытности, а я бы не хотел, чтоб мне приписывали в Европе эти качества больше, чем сколько уже приписывают».

Очень может быть, что в последнее время пребывания своего в Петербурге принц Генрих говорил и с самою императрицею, и с влиятельными членами Совета о том, что ввиду новой войны с Австриею союзную Пруссию надобно вознаградить чем-нибудь побольше Вармийского епископства, а для избежания войны всего легче было бы оставить и за Австриею захваченные уже ею польские области, даже прибавить к ним что-нибудь еще, причем и Россия может взять у Польши, что ей удобно; очень может быть, что Генрих сильно старался убедить в необходимости такого дела и повез с собою умеренность, что в Петербурге будут согласны вести переговоры с Пруссиею на этом основании. После, когда все было кончено, Генрих писал Сольмсу: «Я имею право говорить, что пребывание мое в Петербурге ознаменовано началом сношений, поведших к теснейшему союзу между королем и Россией. Я имею доказательства более чем в 20 собственноручных письмах короля, что я поставил вопрос, который повел к соглашению. Но я не требую за это вознаграждения; я ищу только славы и признаюсь вам, что буду счастлив, получа эту славу из рук ее величества императрицы русской; желание мое исполнится, если она удостоит по случаю принятия во владение земель от Польши почтить меня письмом, которое будет служить доказательством, что я содействовал этому великому делу. Повторяю вам откровенно, что я буду смотреть на это письмо как на величайший монумент моей славы». Желание принца было исполнено, императрица написала ему: «По принятии во владение губернии Белорусской считаю справедливым засвидетельствовать вашему королевскому высочеству, сколь чувствую себя ему обязанною за все заботы, употребленные им при совершении этого великого дела, которого ваше высочество можете считаться первым виновником». Но во всяком случае вопрос мог быть только поставлен, безо всяких подробностей; Генрих мог сообщить брату только о возможности вести дело с успехом, ибо в противном случае Фридриху не нужно было бы первому делать прямые предложения и так настойчиво требовать их принятия. Очевидно, что Екатерина отделяла польский вопрос или вопрос о вознаграждении Пруссии и даже Австрии от вопроса турецкого: Пруссия и Австрия, получив вознаграждение из польских земель, должны успокоиться и не препятствовать России предписать султану мир на каких ей угодно условиях; если же Австрия станет противиться, то Фридрих должен сдержать ее или вступить с нею в войну вместе с Россиею, чего, впрочем, нельзя было предполагать. Но Фридрих смотрел на дело иначе. Прежде всего он хотел воспользоваться обстоятельствами и сделать важные приобретения для своего государства; но при этом он не хотел ни под каким видом воевать ни против кого, ни за кого, не хотел раздражать против себя Австрии и в то же время усиливать России отторжением от Порты дунайских княжеств, ибо во всяком случае, становились ли они самостоятельными или отдавались Польше, они увеличивали силу и влияние России, без покровительства которой обойтись не могли, и в этом отношении Фридрих высказался ясно в письме к брату Генриху: «Я бы сделал непростительную в политике ошибку, если б стал стараться об увеличении государства, которое может сделаться опасным соседом для Пруссии и страшным для целой Европы». Что касается условия о независимости Крыма, то Фридрих о нем мало беспокоился, предвидя в нем только затруднения для России. Наконец, Фридриху не хотелось одному получить польские области: из приведенного уже письма его к принцу Генриху мы видели, что он был готов на бесцеремонный захват польских земель, как захватил прежде Силезию, но все же он не был нечувствителен к крикам, которые раздавались против этой его бесцеремонности, и тяжесть упреков становилась сноснее, когда разделялась с другими, притом же дело было легче в настоящем и безопаснее в будущем, когда три державы вместе должны были принудить поляков к земельным уступкам и когда общий интерес заставлял их действовать сообща для сохранения своих приобретений.