Между Пруссиею и Австриею произошло наконец видимое примирение, но в то же время Фридрих-Вильгельм заключил договор с Георгом английским и ганноверским для общего действия при защите протестантских интересов в Германии, и в начале 1724 года прусский король говорил Головкину: «Никогда я вашего императора ни на кого не променяю, потому что ни с кем у меня такой дружбы нет; хотя я с римским цесарем и помирился, однако большой конфиденции нет и не будет; с королем польским также прямой дружбы нельзя иметь. Никогда не вступлю ни в какие соглашения ни против завоеваний вашего императора в последнюю войну со шведами, ни против прав герцога голштинского на шведский престол, ни против возвращения ему Шлезвига; желаю, чтоб он получил опять Шлезвиг, и, смотря по обстоятельствам, не отказываюсь и помогать ему в этом; однако буду ждать доброй компании, и один в это дело не вступлю, и прежде других не начну». Прусские министры жаловались Головкину на саксонский двор, который будто бы хлопочет в Италии и в империи у католических князей составить католический союз с целью не допускать усиливаться значительных протестантских владельцев; хочет побудить и Польскую республику приступить к союзу, заключенному между Австриею, Бавариею и Саксониею. Если это удастся саксонскому двору, говорили министры, то он сольет оба союза в один; религия будет предлогом, а главной целью – утверждение наследственности польского престола в саксонской династии; и Курляндию хотят отдать принцу саксен-нейштадтскому.

Эти опасения ослабели вследствие неудачи саксонского дела в Польше. Петербургскому двору хотелось, чтобы берлинский двор приступил к союзу, заключенному между Россиею и Швециею; но в Берлине спрашивали без церемонии: что нам за это дадите? Из Петербурга не могли дать удовлетворительного ответа. Притом между обоими дворами произошла некоторая холодность: первою причиной была Курляндия; брачный курляндский договор был переписан: вместо маркграфа Фридриха поставлен маркграф Карл бранденбургский. Но договор оставался на бумаге; когда в июле 1724 года Петру донесли о требовании прусского двора порешить курляндское дело по причине скоро ожидаемой смерти герцога Фердинанда, то император указал «по прежним указам от этого решения еще отдалиться». Берлинский кабинет постоянно спрашивал петербургский, когда же кончится курляндское дело. Из Петербурга постоянный ответ: «Подождите!» «Долго ли же ждать?» – говорили в Берлине и сердились. Другая причина холодности, чуть ли не важнейшая, заключалась в том, что Петр в угоду Фридриху-Вильгельму, страстному охотнику до высокорослых солдат, прислал ему несколько русских великанов. Король был очень доволен, думая, что великаны подарены ему. Но Петр не считал позволительным для себя делать такие подарки и потребовал великанов назад, обещая на смену прислать новых. Фридрих-Вильгельм скрепя сердце расстался с великанами, но ему готовился страшный удар: новые присланные из России солдаты были малорослее прежних! Король долго не мог позабыть этого, и когда Головкину нужно было говорить с ним о важных делах, то доброжелательные к России люди внушали посланнику, что время неудобное, рана в сердце королевском по поводу великанов еще слишком свежа.

Мы видели, что Дания при выходе из Северной войны удержала за собою Шлезвиг, но эта добыча не была обеспечена, потому что герцог голштинский не отказывался от Шлезвига. Враждою этого слабосильного владельца можно было бы и пренебречь, но у него были права на шведский престол, а главное, он находился в Петербурге, ища руки дочери царской, ив случае этого брака Дании надобно было иметь дело не с герцогом голштинским, но с могущественною Россией, помощь которой обеспечивала герцогу и шведский престол. Алексей Бестужев писал из Копенгагена в 1722 году, что датский двор признает Петра императором всероссийским, но с условием гарантии Шлезвига или по крайней мере удаления герцога голштинского из России. «Но по моему мнению, – писал Бестужев, – герцога надобно удерживать в России, пока здешний двор не исполнит по желанию вашего величества, потому что он все сделает из страха, а не от приязни. Здешний двор уже хорошо мне знаком: можно вести с ним успешные переговоры только тогда, когда герцог в Петербурге, а уедет – здесь сейчас же поднимут головы, притом же ганноверский министр Ботмар во всех ваших интересах сильно препятствует». Требования России касались не одного императорского титула: по мысли Бестужева, русский двор потребовал у датского беспошлинного прохода через Зунд всех кораблей, выходящих из русских гаваней и возвращающихся в них. Когда Бестужев объявил об этом требовании в конференции с датскими министрами, то канцлер граф Гольст и тайный советник Гольст побледнели. Бестужев, донося своему двору об уклончивых ответах датского правительства насчет зундской пошлины, писал, что оно в своем упорстве поддерживается ганноверским посланником Ботмаром, который управляет Даниею посредством обоих Гольстов, получающих ежегодную пенсию из Ганновера, тогда как природные датчане отстранены от дел и сильно негодуют на такой порядок вещей. Ботмар обнадеживал датское правительство, что в случае враждебных действий со стороны России английская эскадра явится в Зунде. Бестужев писал Петру, что России не нужно объявлять войны, а стоит только поставить на военную ногу войско и флот; народ английский с флотом своим понапрасну плавать соскучится, очень соскучится и король датский, принужденный снаряжать флот при большой нужде в деньгах; природные датчане и норвежцы прямо говорят, что английский флот только введет их правительство в большие убытки, а так же мало поможет, как незадолго перед тем Швеции.

Весною разнесся в Дании слух, что Петр дает герцогу голштинскому от 30 до 40000 войска и 30 линейных кораблей кроме фрегатов и галер. Датское правительство поверило слуху и стало спешить вооружением флота. Но в то время как в Дании со страхом ждали появления русских кораблей, в России строились и спускались суда по Волге для Каспийского похода, и Петр писал Бестужеву, чтоб он склонял датское правительство к отмене зундской пошлины посторонними и искусными внушениями, без всяких угроз. «Нет никакой нужды, – отвечал Бестужев, – грозить здешнему двору, потому что он и без всяких угроз в неописанном страхе обретается от присутствия герцога голштинского в России, и от поездки туда герцога мекленбургского, и от переговоров вашего величества с Франциею и Испаниею». Страх стал исчезать, когда начали приходить известия об отправлении Петра с войском в Астрахань, и, наоборот, в России были обеспокоены известием, что Дания хлопочет о заключении оборонительного и наступательного союза с Швециею против России; Бестужеву велено было спросить объяснений по этому делу у министров или у самого короля. Но Бестужев отвечал, что не находит нужным спешить, ибо датский двор припишет это страху и возгордится; напротив, надобно показывать, что русский двор не обращает большого внимания на этот союз, будучи уверен, что Дания и с Англиею, и с Швециею вместе не в состоянии нанести никакого вреда России, тем более что в Дании все страстно желают союза с Россиею, кроме двоих Гольстов, которые действуют по внушениям из Ганновера, а Ботмару нужно стращать здешний двор Россиею и заставлять его всюду искать себе против нее союзов; так, недавно был распущен слух, что государь русский отправился не в Астрахань, а в Архангельск и русский флот под начальством вице-адмирала Гордона уже находится в Балтийском море, что опять нагнало страх на датский двор. Скоро Бестужев имел удовольствие донести, что датский двор, видя нерасположение Швеции к союзу с ним, отрицается всячески, что не искал шведского союза, и беспрестанно упоминает (подобно в фабулах о лисице), что этого союза и получить не желает. Бестужев твердил одно, что не надобно отпускать герцога голштинского из России, иначе датский двор возгордится и не исполнит русских требований.

Когда Петр возвратился из Персидского похода, то Ботмар успел уверить датский двор, что ему нечего опасаться России: царь отступил с большим уроном по причине бурь на Каспийском море, потерял и лошадей в тяжелом походе, но главное – Порта вооружается против России, и царю не до Севера. Бестужев доносил, что при таких обстоятельствах нельзя возобновлять предложения о зундской пошлине, лучше пока возобновить требование императорского титула, но, чтоб получить здесь успех, необходимо дать канцлеру Гольсту 10000 червонных, тайному советнику Гольсту – 6000, тайному советнику Ленту – 6000 да управляющему иностранными делами фон Гагену – 3000, ибо точно таким же способом ганноверский двор отвлек Данию от русского союза. Гольстов, Лента и Гагена Бестужев надеялся иметь на своей стороне за 25000 червонных; но он уже имел за себя влиятельного при короле человека – военного обер-секретаря Габеля, который 10 марта 1723 года устроил ему секретную аудиенцию, проведши его к королю потаенным ходом. Бестужев начал свою речь просьбою, чтобы его величество не верил злым внушениям насчет враждебных замыслов императора, который, напротив, весьма склонен пребывать в прежней дружбе, утвердить ее и вступить в ближайшие обязательства, если король прежде вступления в договоры в знак дружбы и учтивости признает его всероссийским императором и освободит русские корабли от зундской пошлины. Король отвечал: «Никогда не верил я злым внушениям против вашего государя и не поверю. Как Швеция ни трудилась склонить меня к наступательному союзу против его величества, я не согласился; как ни домогался король Георг и как ни старается теперь склонить меня к союзу, вредному для вашего государя, я еще ни в какие с ним обязательства не вступил, предпочитая дружбу и союз вашего государя и желая угождать ему во всем. Донесите его величеству одному: если я получу от России гарантию на Шлезвиг и герцог голштинский даст за себя и за наследников своих обязательство, что уступает Шлезвиг Дании безо всякой претензии на будущее время, то я обязываюсь дать герцогу титул королевского высочества и помогать ему в получении шведской короны; также если ваш государь вооружится против короля Георга в пользу претендента или для отобрания Бремена и Вердена герцогу голштинскому или вступит с войсками в Мекленбург, то я не только останусь нейтральным, но под рукою всякую помощь оказывать обяжусь, а именно во всех моих гаванях флот русский найдет свободную пристань. Если же при таком моем расположении и при таких выгодных предложениях ваш государь отвергнет мою дружбу, то, конечно, его величество не удивится, что я буду принужден вступить в союз с королем Георгом. Опять подтверждаю, донесите об этих словах моих только его величеству одному, а чтоб министр мой при русском дворе Вестфален ничего не знал, ибо я желаю, чтоб трактат заключен был через посредство одного Габеля, а моему тайному совету был бы неизвестен, и пусть его величество даст вам полномочие для его заключения». Бестужев заметил, что кроме этого предложения королевского он должен донести императору о ходе дела насчет императорского титула и зундской пошлины. «При заключении трактатов, – отвечал король, – охотно признаю за вашим государем императорский титул; но если его величество требует этого до заключения трактатов, не давая никакого вознаграждения и держа при своем дворе моего неприятеля, герцога голштинского, то не могу считать этого за знак дружбы. Что же касается до освобождения русских кораблей от зундской пошлины, то я этого не могу сделать, ибо сейчас шведы, англичане, голландцы и другие народы потребуют того же и отказать им будет нельзя; впрочем, я могу исполнить желание его величества на том условии, если он согласится ежегодно отпускать в Данию бесплатно известное количество пеньки, смолы и дегтю, чтоб на этом основании можно было отказать другим народам». Донося об этом разговоре, Бестужев писал, чтоб ему немедленно были высланы 3000 червонных для вручения Габелю.