О наследстве в Русской Правде встречаем следующие статьи: если умрет простой человек, смерд, и сыновей у него не будет, то имущество его переходит к князю; если останутся у него дочери, то давать часть на них, какую – не сказано: впрочем, она зависела от князя; если же дочери будут замужем, то не давать им части. Если умрет боярин или дружинник, то имение нейдет к князю; но если не будет сыновей, то дочери возьмут. После признания князей в городах родоначальника заменил князь – Рюрикович, имение бездетного смерда переходило в распоряжение князя, дочь наследовала по старому обычаю, ибо ее назначение было оставить свой род для чужого; незамужняя женщина не могла быть самостоятельною владелицею, самостоятельным членом общества, как прежде не могла быть самостоятельным членом рода. Что имение могло идти только к сыновьям, а не в боковые линии, это было необходимо в описываемое время: родич, выделившийся из рода, прерывал с последним всякую связь, – ни он не имел права вступаться в общую родовую собственность, ни остальные родичи также не имели права вступаться в его имущество. Такое резкое выделение было необходимым следствием твердости родовой связи: кто нарушал эту связь, тот нарушал ее совершенно, становился совершенно чужим, ничего среднего быть не могло. Таким образом, означенное положение Русской Правды о наследстве служит признаком только что начавшегося перехода от родового быта, когда еще не выработались отношения по одной кровной связи, без всякого отношения к единству рода и к общему владению родовою собственностию: можно выразиться так, что это положение Русской Правды знаменует переход от родовых отношений к родственным. Так как выделы из родов по означенным выше причинам должны были происходить в описываемый период преимущественно в городах, то мы и почли приличным упомянуть здесь о положении Русской Правды относительно наследства, тем более что положение ее о наследстве после дружинника бесспорно носит признаки глубокой древности. Мы заметили, что имущество простого человека, смерда, шло к князю, потому что князь Рюрикович заменил для смерда прежнего князя – родоначальника, но вовсе не таково было отношение дружинника к князю. Дружинник был вольный слуга князя; первоначальную дружину составляли пришельцы, варяги, которые могли оставаться в службе князя, сколько хотели; они получали содержание от князя за свою службу; они не входили вместе со смердами в состав общества, они составляли особое от общества тело, которое общество содержало для собственной защиты; отсюда общество, казна общественная или княжеская, не могла брать имущества умершего дружинника, которое представляло не иное что, как жалованье, полученное дружинником за службу князю и земле; вольный дружинник, вступая в службу к князю, никак не мог согласиться, чтобы добытое им имущество на службе по его смерти отнималось у его дочерей и переходило к обществу, к которому он мог иметь только временное отношение; при этом очень часто могло случаться, что имущество это было им накоплено в других странах, на службе другому князю, другой земле. Мы назвали этот обычай относительно боярского наследства древним, отнесли его к описываемому периоду именно потому, что он предполагает особность дружинника, как пришлеца, могущего быть только временным слугою княжеским; это же отношение особенно было сильно в начале нашей истории. Из остальных положений о наследстве в Русской Правде читаем о праве отца при смерти делить дом свой детям; если же умрет без завещания (без ряда), то имение идет всем детям, которые обязаны дать часть по душе умершего; двор отцовский всегда идет меньшому сыну. Сестра при братьях не получала наследства, но последние обязывались выдать ее замуж. Жена, если остается жить с детьми, имеет право на часть наследства; но когда муж назначил или дал ей особый участок из своего имущества, то она уже не наследует вместе с детьми. Мать может разделить свое имущество между всеми сыновьями или же отдать его какому-нибудь одному, даже одной дочери; но если она умрет, не распорядившись, то наследство после нес получает тот, у кого она жила в доме, кто ее кормил и у кого она умерла. Из детей от двух разных отцов те и другие получают только наследство после своего отца; а если они от разных матерей, то наследство после своей матери. Если мать малолетних сирот пойдет замуж, то они с наследством своим поступают в опеку к ближайшему родственнику; отчим также мог быть опекуном. Опекун брал имение малолетних перед добрыми людьми и впоследствии обязан был возвратить его в целости вместе с приплодом от скота и челяди, имея право удержать у себя только проценты или торговую прибыль в награду за свои попечения. Если жена, давши слово сидеть по смерти мужа с детьми, растеряет имущество последних и пойдет замуж, то должна выплатить детям все ею потерянное. Жена имеет право оставаться по смерти мужа в его доме с детьми, и последние не смеют этому противиться. О незаконных детях встречаем следующее положение: «если будут у мужа дети от рабы, то они не имеют доли в наследстве, но получают свободу вместе с матерью». Очень важно было бы знать время появления этого устава. Вероятно, духовенство с самого начала старалось полагать различие между законными и незаконными детьми; но сомнительно, соблюдалось ли строго это различие во времена Ярослава. Любопытно, что устав обращает внимание на детей от рабы, признает их, хотя не совершенно: хотя лишает их наследства, однако дает им свободу вместе с матерью. Полное признание незаконности их не допустило бы устав обратить на них внимание.

На ком лежала обязанность приводить судебный приговор в исполнение, т. е. подвергать виновного наказанию, собирать пени, получать судебные пошлины, взыскивать частное вознаграждение и какие средства можно было употреблять в случае сопротивления со стороны осужденного – на все это нет достаточных указаний в Русской Правде. Но из других источников мы узнаем о важном значении при суде тиуна княжеского, от которого зависело решить дело право или неправо, наложить справедливую или несправедливую пеню, откуда заключаем, что тиун был приставником княжеским при суде, обязанным смотреть за исполнением устава. Кроме того, при судопроизводстве упоминаются еще слуги княжеские с разными названиями – ябедника, вирника, метельника, мечника (кажется, одно и то же), детского, отрока (кажется, одно и то же); встречаем и писца; в пользу этих лиц установлены были особые судные пошлины; кроме того, во время следствия дела они получали содержание на счет жителей того места, где производилось следствие. Наконец, в Правде встречаем статьи, которыми определяется пеня за то, если подвергнуть муке, телесному истязанию огнищанина, тиуна. мечника или простого человека, смерда, без княжеского приказания, следовательно, эти люди могли подвергаться телесному истязанию по приказу княжескому. Как поступал князь с людьми, входившими в столкновение с его властию, – видно из поведения Ярослава с дядею его, новогородским посадником Константином Добрыничем.

Рассмотрев содержание Русской Правды, во сколько при настоящей, очень неудовлетворительной обработке этого памятника можно им воспользоваться, мы обратимся теперь к нравам эпохи, как они представляются нам Правдою и летописью. Кровавая месть, частая возможность убийства в ссоре, на пирах, поступки Игоря с древлянами и древлян с ним, мщение Ольги, умножение разбоев при Владимире, поступки Добрыни в Полоцке с семьею Рогволода, потом с Ярополком, поведение Святополка – вот нравы языческого общества. Скорость к обиде и скорость к мести, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами; сила физическая на первом плане – ей весь почет, все выгоды; богатырь, которого сила доведена в народном воображении до чудовищных размеров, – вот герой эпохи. В битвах личная, материальная сила преобладает, отсюда видим частые единоборства, в которых оружие не употребляется: борются обыкновенно, схватывая друг друга, желая раздавить и ударить об землю: оружие – это уже человеческое, искусственное, заменяющее животненную силу; при владении оружием требуется ловкость, искусство. С выделкою оружия в древности соединяли всегда понятие о мудрости, хитрости; в северных преданиях оружие куют обыкновенно карлы – волшебники; эти существа лишены материальной силы, и, несмотря на то, оружие, произведение их искусства, их духовной деятельности, делают героев непобедимыми. Но должно заметить, что одну животненную силу и единоборство любят употреблять преимущественно восточные варвары: так, печенеги вызывают на единоборство русского; так, Редедя, князь касожский, вызывает Мстислава; азиатские понятия высказываются в том, что вожди в поединках рискуют счастием, свободою семейства и подданных. Высшую богатырскую природу, высшие стремления выставляет Европа, Русь в лице Святослава. Предание не говорит об его страшной физической силе, оно говорит о крепости духа, которая заставляла тело переносить всякого рода лишения; это герой деятельности, движения: он ходит легко, как барс; он противоположен тем сказочным богатырям, которые не двигаются от избытка материальной силы. Святослав собственно не богатырь; он вождь дружины, которая похожа на него; он любит оружие, он отказывается от поединка с Цимисхием; он первый между дружинниками бьется в челе их, но не отделяется от них, не существует без них, живет и умирает с ними. Святославу вторит Вышата: «Жив ли буду – с дружиною, погибну ли – вместе с нею». Вообще в преданиях, занесенных в летопись, без труда можем заметить эту борьбу Востока с Западом, Азии с Европою: борьба происходит за Доном, часто за Днепром, подле самого Киева, но везде видим характеристические черты борющихся сторон: со стороны Азии выходит громадный печенег, со стороны Руси – Ян Усмошвец, человек по наружности очень обыкновенный, незначительностью своего вида возбуждает насмешки великана, но побеждает его. Редедя, князь касожский вызывает Мстислава на поединок, Мстислав чувствует уже, что противник одолевает его, и, однако, русский князь побеждает азиатца, побеждает духовною силою, верою. Но как бы то ни было, мы видим повсюду проявления материальной силы, ей первое место, ей почет от князя до простолюдина; чрез нее простолюдин может сделаться великим мужем, как сделался Ян Усмошвец, она верное средство для приобретения славы и добычи. При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым: «С дружиною приобрету серебро и золото», – говорит Владимир и тем указывает на главное, вернейшее средство к приобретению серебра и золота; они приобретались оружием, приобретались сильным на счет слабого. Князья идут на греков, чтоб взять золото, драгоценности; если с дружиною можно было приобрести богатство, то богатство необходимо было для содержания дружины: хорошим князем считался тот, который ничего не щадил для дружины: дружина Игоря требует, чтоб князь шел с нею в дань; Игорь и дружина его прямо объявляют, что цель их похода – золото, что если греки дадут им его, то им больше ничего не нужно; дружина Владимира жалуется, что князь кормит ее с деревянных ложек. Славные подвиги нужны были для богатства, богатство нужно было для совершения славных подвигов; обе страсти питали одна другую. Но при этом мы видим, однако, что в образце тогдашнего героя чистое корыстолюбие, страсть к богатству для богатства было осуждено; так, Святослав не обращает внимания на богатые подарки императора и любуется одним оружием; простота, презрение к роскоши выставлены в Святославе как достоинство; добрый князь не может быть скупым, он не щадит ничего для дружины – таков Владимир и сын его Мстислав. Несмотря на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг. Легко понять, что все природные стремления сильного не знали границ при возможности удовлетворить им: таково женолюбие язычника Владимира. Богатыри после подвигов силы не знали других наслаждений, кроме материальных: «Руси есть веселие пити», – говорит Владимир; в предании с восторгом говорится о количестве блюд на пирах этого князя.