Покинуть вагенбург Карягин также не решался, опасаясь неприятельской кавалерии. Главная же проблема состояла в большом количестве раненых, для перевозки которых не хватало лошадей. Почти все они были перебиты ядрами, градом сыпавшимися на русские позиции. 27 июня персы применили нехитрый, но действенный прием: сменяя одну часть другой, они атаковали непрерывно в течение всего светового дня, рассчитывая на то, что егеря упадут от изнеможения. Физические силы защитников лагеря не иссякли, но 16-часовой штурм надломил волю поручика Лисенко, и он сдался с 36 нижними чинами. Еще 20 человек, не надеясь устоять при следующем приступе, перебежали к противнику после боя. Это было настолько позорное событие в истории русской армии, что отечественные военные историки впоследствии отказывали поручику Лисенко в русском происхождении и считали его «французским шпионом»[768]. Но этот «шпион» с молодых лет служил в армейской пехоте и отличился при штурме Гянджи. В представлении Лисенко к ордену Святой Анны 3-й степени говорилось: «Находясь при колонне, генералу Портнягину вверенной, и, найдя удобный проход, препровождая оную, и при сем случае при штурме Ганжинской крепости кидался во все опасности и повергал сопротивляющихся неприятелей, чему был означенный генерал-майор свидетель». Дальнейшая судьба Лисенко неизвестна, но можно предполагать, что он оказался в составе особого батальона персидской армии, состоявшего из дезертиров и пленных. Около половины этой части (около тысячи штыков к 1828 году) состояло из поляков, а вторая половина — из этнических русских, принявших ислам[769]. Батальон сформировал беглый вахмистр Нижегородского драгунского полка Семен Яковлевич Маклинцев, дослужившийся у шаха до чина генерал-лейтенанта и известный как Самсон-хан. Дезертиры, принявшие ислам, безжалостно подавляли мятежи, «составляли надежду военачальников на штурмах и делах решительных». В декабре 1838 года по настоянию Николая I большая часть их получила прощение и вернулась на родину. Наибы Наумов, Лютенко, Матвеев и Монгольский, султан Степанов, бек-заде Лисецкий, Кондратьев и Сурменко, векиль-баши Иконников привели в Россию 597 бывших российских солдат вместе с их 206 женами и 281 ребенком. Около ста человек отказались идти в Россию[770]. Одного кавказского беглого фейерверкера судьба занесла в Среднюю Азию. Не рассчитывая на помилование за убийство офицера, он перебрался в Персию, а затем в Хиву. Там он нашел пушки отряда князя Бековича-Черкасского, уничтоженного хивинцами в 1717 году. Артиллерия позволила хану Алла-Кулу взять верх в войне с Бухарой, вследствие чего Сергей-Ага стал одним из самых влиятельных людей в этом среднеазиатском государстве[771]. Есть все основания предполагать, что именно русские дезертиры, воевавшие в рядах персидской армии, сумели убедить ослабевших духом солдат изменить присяге. По другим данным, Лисенко служил инструктором персидских войск в Нахичевани.

О сложности ситуации свидетельствует рапорт Карягина Цицианову от 27 июня 1805 года. «Дабы не подвергнуть совершенной и очевидной гибели остаток отряда и спасти людей и пушки», полковник «предпринял твердое решение пробиться с отважностью сквозь многочисленного неприятеля, окружавшего со всех сторон; исполняю сие, — доносил Карягин, — в намерении занять на Шах-Булаке крепость, и как в отряде остается весьма мало патронов и артиллерийских зарядов, а также невозможно взять более трехдневного провианта, потому что все оставшиеся неубитыми казенные артельные и офицерские лошади употреблены под своз артиллерии и раненых людей, то смею убедительнейше просить о скорой присылке всего, а особенно провианта, а также и лекаря с медикаментами, в коем я и все раненые имеют великую нужду Что же случится при отступлении и занятии Шах-Булакской крепости, донести не замедлю вместе с подробным рапортом о сражении с Аббас-Мирзою»[772]. Цицианов писал своему подчиненному 1 июля 1805 года: «…Сколь ни тревожно и ужасно мне известие, от вас в рапортах ваших 26-го и 27-го июня и письме сегодня только полученное, но в отчаянии неслыханном прошу вас подкрепить солдат уговорами. Я бы, конечно, по первым известиям о вашей опасности полетел бы на выручку вас, но не дождавшись из Тифлиса, с кем выйти — вы знаете, а потому подвергнусь тому же жребию, как ваш отряд, как и вы подвержены от торопливого майора Лисаневича, который в угодность Ибрагим-хану требовал помощи. Ожидаемые же войска из Тифлиса опять бы подверглись равной участи и так раздельно бы все пострадали. Лекарство посылаю; провианту без войска могу ли послать — сами знаете. И так остается вам терпеть и послать к мерзкому Ибрагим-хану, чтоб выслал провианту, а в крепости Аскаранской стоять можете и дожидаться меня. Прошу Бога подкрепить вас и от ран послать излечение. Присланный сказывал, что всех пленных отдают за мертвые тела; неужто вы того не сделаете? Если чудесами Божьими как-нибудь вы получите облегчение от участи вашей, для меня страшной, постарайтесь меня успокоить, для того, что мое прискорбие превышает всякое воображение. Жаль, что вы с собой не могли взять от прежнего вашего вагенбурга больше хлеба; он-то меня страшит, а с ним теперь по местоположению вашему 100 Баба-ханов ничего бы не сделали. Видно, моя судьба такая, чтоб от своих страдать, т. е. что ваш поход точно по тревожным Лисаневича и торопливым донесениям»[773]. Пока Карягин пробивался из окружения, Цицианов пытался двинуть к нему на помощь подкрепления из ближайших крепостей. Он писал Лисаневичу: «Доколе ваше высокоблагородие будете сидеть там, ничего не делая и не помышляя о выполнении повелений. Не в угодность ли Ибрагим-хану вы не доносите о его вероломстве и сношениях с Абу-Фетхом (мятежным сыном карабахского хана. — В.Л.). Хотите, чтобы и будущим летом они наделали мерзостей, половина ханства отложилась бы, я жертвовал бы людьми, а вы писали реляции, что Абу-Фетх ушел. Объявите хану, чтобы он перестал покровительствовать, хотя бы то были и его родные братья Ваше высокоблагородие упущаете свою должность и не знаете, в чем она состоит, вовсе не следите за партией, враждебной России, не доставляете полных сведений о событиях в Карабаге. Что Ибрагим трус и слаб, я то знаю, то, что ваше высокоблагородие не ведаете своей должности, то и я знаю, вы сидите там и политикуете…»[774]

После предательства Лисенко под командой Карягина и его помощника майора П.С. Котляревского, ставшего впоследствии знаменитым на всю Россию, оставалось всего 100 здоровых солдат и 170 солдат раненых. Патроны и пушечные заряды кончились. Было принято решение пробиваться к своим, и началась военная операция, достойная стать сюжетом для приключенческого романа. Зная нравы персов, Котляревский предложил уйти ночью, пользуясь беспечностью неприятеля. Он посоветовал не уничтожать оставляемое имущество, а нарочно бросить его на виду для привлечения внимания врага. Расчет оказался верным: охраны персы не выставили, а когда обнаружили отсутствие противника, почти все бросились грабить лагерь, так что преследование оказалось запоздалым и слабым. Отступающий русский отряд дошел до небольшой крепости Шах-Булах, занятой к тому времени персидским гарнизоном. Все решил единственный пушечный выстрел: удачно пущенное ядро выбило ворота, куда кинулись егеря, которым было нечего терять. Персы, потрясенные их боевым порывом, предпочли спастись бегством. Шах-Булах представлял собой практически неприступный замок, в нем имелись колодец с хорошей водой, большие запасы пороха и свинца, но в нем не оказалось никакого продовольствия. Поскольку русский отряд испытывал нехватку провианта еще в период «сидения» в лагере у реки Оскорань, голодные солдаты вконец обессилели и едва передвигали ноги. Ни о каком новом броске по горам не могло быть и речи. Персы, рассчитывая взять Шах-Булах измором и опасаясь вылазки, расставили свои караулы на значительном удалении от его стен. Этим воспользовались армяне, сочувствовавшие своим единоверцам. Под покровом темноты они доставили осажденным хлеб. Вот как рассказывал об этом армянин Иоганес: «Бедственное положение гарнизона возбудило во мне решимость идти в селение Ксанеты, отстоящее от Шах-Булаха верстах в 20-ти, где находился мой дом и где я надеялся найти хлеба. Ночью, вышедши из Шах-Булаха, я благополучно дошел до своего села. В селении жителей не было, кроме отца и брата. Сего последнего я послал в Елисаветполь дать знать князю Цицианову о положении нашего отряда, а сам принялся с отцом молотить пшеницу и к ночи напек 40 больших хлебов, набрал чесноку и других овощей и к рассвету все это принес в Шах-Булах. Карягин и Котляревский разделили этот скудный запас между солдатами, взяв себе порцию, равную с ними. Удачный опыт в доставке мною провианта побудил начальника послать со мною в следующую ночь одного офицера и 50 человек солдат с двумя лошадьми, дабы запастись большим количеством провианта. Мы вышли из крепости ночью, прокрались мимо осаждающих, не быв ими примеченными, но уже в некотором отдалении от лагеря персидского встретили неприятельский объезд, который весь истребили, а к рассвету достигли благополучно села Ксанеты, где отец мой мелик Арутян уже смолол остальную муку, из которой напекли хлеб, накормили солдат, а остальное количество, положив в мешки, отправили в крепость Джирмуню, в которой находились ханские армяне. В Джирмуне я купил у армян за 60 червонцев 12 штук рогатого скота и в окрестностях селения отыскал несколько вина, фруктов, кислого молока, овощей и два котла, все это, навьючив на быков, привел в крепость. Персияне не прежде нас заметили, как тогда, когда мы были уже у ворот Шах-Булаха»[775].