Поели быстро. Вера убрала со стола, принесла на кухню портфели. Костя снял с гвоздя пальто, поискал что-то в рукавах и потом, натыкаясь на стулья, принялся лазить по комнате, заглядывая во все углы. Вера не стала дожидаться, когда он найдет шарфик, достала из шкафа свой старый платок, обмотала им шею брата. Тот вяло сопротивлялся, не желая надевать бабский платок, она шепотом ругала его.

На улицу вышли вместе. Хлопали ворота, на дорогу торопливо выходили люди и, вытягиваясь гуськом, шли в центр поселка. Некоторые тащили за собой санки, на них темными свертками, согнувшись, сидели ребятишки. Было холодно. Где-то рядом за поселком ошалело вскрикивали электровозы, ребятишки, не поворачивая головы, стригли по сторонам глазами. По этой дороге раньше мать провожала меня до школы, а потом шла вниз по улице к Ангаре, на комбикормовый завод.

— К маме когда пойдем? — повернулась ко мне Вера.

— Я сейчас в райисполком, а вот как рассветет, пойду на кладбище. Потом вместе сходим.

Вера с Костей зашли в школу, а я еще немного постоял у ворот и пошел в райисполком, В приемной у председателя увидел Галину Степановну Серикову — мать моего школьного приятеля. Она работала секретаршей. Через нее, как я знал по разговорам, шли документы.

— Осинцев, проходи, — приветливо улыбнулась она. — С чем пожаловал?

— Я насчет опекунства. Хочу взять ребятишек с собой.

Она закашлялась, худое тело задергалось резко и безостановочно. Наконец Галина Степановна справилась с собой, достала из кармана платок, вытерла покрасневшие глаза.

— Жалко Анну, молодая совсем, — отдышавшись, сказала она. — Сколько ей? Еще сорока не было?

— Осенью было бы сорок.

— Кто бы мог подумать, с виду вроде здоровая была. — Серикова сочувственно посмотрела на меня. — Здесь вот какое дело. Документы уже в детдоме. Я сама, помню, видела путевку.

— Что это так поторопились? — вырвалось у меня.

— На заседание исполкома родня приходила, Ефим Михайлович с женой. Они не возражали.

— Еще бы! Кому нужны чужие дети, легче всего запихать в детдом, государство воспитает!

— Вот что, Степан. Я тебя прекрасно понимаю. Конечно, они поторопились, но тебя-то в поселке не было, а ребятишки одни. Кроме того, было ходатайство школы и решение районо.

— Ну так я приехал, в чем же дело?

— Здесь речь не о тебе, о детях. Ты молодой, возможно, и не разрешат опекунство.

Я не хотел и думать, что мне могут отказать, не дать на воспитание ребятишек. Сгоряча показалось: Серикова имеет что-то против меня. Раньше я часто бывал у них, когда учился в школе, вместе с ее сыном поступали в летное училище. Не моя вина, что Алька не сдал экзаменов. Галину Степановну тогда это очень огорчило, некоторое время она ходила сама не своя, даже перестала здороваться.

— Галина Степановна, вы-то сами как считаете, могу я взять на воспитание брата и сестру?

— Конечно, можешь, — печально улыбнулась Серикова, — но пойми, если бы ты приехал сразу, все было бы проще, а сейчас спросят тебя: почему сначала согласились отдать в детдом, а теперь берете обратно, или, например, сможешь ли ты воспитывать ребятишек?

— Если бы я сомневался в этом, то не пришел бы сюда. Мне двадцать лет. По всем законам я имею на это право.

— Вот что я тебе посоветую. Нужна характеристика с места работы. Хорошо, если бы ваше начальство поддержало твою просьбу. Потом самому легче будет. На той неделе вновь состоится заседание. Не теряй времени, собирай документы, а я уже, со своей стороны, чем могу, постараюсь помочь тебе.

«Нет, она тут ни при чем, — успокаиваясь, подумал я. — Свои дров наломали, теперь расхлебывай».

— Жениться не надумал? — Галина Степановна вопросительно посмотрела на меня. Спрашивала она всерьез, в голосе не было обычной для такого случая смешинки, значит, в ее глазах я уже не пацан, а взрослый парень, жених, тем самым она подтверждала, что я могу быть опекуном.

— Не на ком, — отшутился я.

— Ну не скажи. В городе девушек много, уж наверное, присмотрел какую-нибудь?

— Нет.

Я говорил правду, у меня действительно никого не было.

— Мой недавно заявил: женюсь, говорит, хватит одному болтаться. Хочется ему отдельно от матери пожить, но ведь специальность надо сначала получить, а потом все остальное.

Галина Степановна оценивающе посмотрела на меня.

— Вот тебе уже можно. Раз решил опекуном стать. В таком деле без женщины не обойтись. Здесь недавно шофер с двумя детьми остался. Жена умерла, так он помыкался с ними, потом снова женился, она им сейчас как мать родная.

Галину Степановну позвали, она торопливо собрала какие-то бумаги, мельком взглянув в зеркальце, исчезла в соседней комнате.

Я отправился в детдом.

Светало. На побледневшем небе проступали алюминиевые крыши домов. Тихо и бесшумно вниз по улице отползала к воде темнота. Заросшая лесом гора на противоположном берегу напоминала зеленую шерстяную шайку, снизу обвязанную серым шарфиком ангарского тумана.

Сразу же за поселком вышел к протоке, через которую был переброшен мостик, даже не мостик, а так себе, несколько досок, приколоченных к полусгнившим сваям. Зимой по нему никто не ходил, дорога шла напрямик по льду. Дорога была узенькой, мне она чем-то напоминала парашютную лямку, брошенную на серый шелк снега, который устилал землю и вдалеке обрывался у здании детдома.

Мальчишками мы почти не ходили туда. В нашем понятии он был чем-то средним между милицией и тюрьмой. После войны детдомовцы нередко убегали, их ловили на станции, отправляли обратно. Немудрено, что он был пугалом; чуть кто провинится, тут же следовала угроза сдать в детдом, и, надо сказать, это действовало. С детдомовцами мы обычно играли в баскетбол, и, хотя я не любил эту игру, все равно ходил на площадку, потому что у них в команде играла Таня Гребеножко. Худенькая, угловатая, она как чертенок носилась по площадке, лезла в самую гущу, нам от нее доставалось больше всего. Забросит мяч в корзину, оттопырит нижнюю губу и резко, одним выдохом сдует волосы со лба.

Капитаном у нас был Алька Сериков. Схватившись за голову, он кричал на нас:

— Ребята, кому проигрываем! Степка, держи эту ведьму. — Алька играл лучше всех и для нас он был авторитетом. Я, получив персональное задание, уже не обратил внимания на мяч, следил только за Таней, и, когда они пулей проносилась мимо, мне ничего не оставалось делать, как хватать ее за косы. Она все равно умудрялись забросить мяч.

— Каши мало ел, поселковский, — презрительно щурила она зеленые, как у кошки, глаза.

Алька шипел на меня, я отмахивался:

— Попробуй сам удержи!

Потом Таня неожиданно исчезла. Детдомовские ребята сказали, что у нее нашелся отец и она уехала в Измаил. Я перестал ходить на баскетбольную площадку, без Тани игра потеряла всякий интерес. Вернулась она через полгода: то ли не ужилась с отцом, то ли не могла жить без детдома.

У директора Таня была любимицей, и он, хотя уже не было мест, взял ее обратно. Она вновь, как это бывало и раньше, приходила с подругами на площадку, но уже не играла, только смотрела. Все они были в одинаковых платьях, но я сразу же отличал ее от других. Она сильно изменилась, обрезала косы и уже не казалась угловатой, как раньше.

У детдомовцев был свой клуб, но в кино они чаще ходили к нам. Обратно мы шли всей гурьбой. Почему-то всегда получалось, что мы провожали Таню вдвоем с Алькой.

Я попытался представить, какой она стала сейчас, но ничего не получилось — прошло-то уже больше трех лет. Увидев покрашенные, как и прежде, синей краской ворота детдома, а за ним серое приземистое здание жилого корпуса, я вспомнил нашу последнюю встречу.

Дня за два до отъезда в летное училище мы договорились с Таней, что я зайду к ней попрощаться.

По дороге в детдом я встретил Альку Серикова, он затащил меня к себе домой. Там уже сидели другие ребята. Напрасно я пытался объяснить, что мне нужно идти к Тане.

— Ничего, подождет, — тараторил Алька. — С друзьями проститься — святое дело.