— Позови ко мне Гутулла, Черзано и Стино, — сказал он.

— Господин, — отвечал слуга, — Луцена просит тебя повидаться с ней всего на одну минуту.

Тито Вецио на минуту задумался и ничего не отвечал, а потом велел передать Луцене, что он увидится с ней после того, как переговорит с приглашенными им людьми.

Слуга поклонился и вышел.

— Да, нужно решиться, — рассуждал юноша, вновь прохаживаясь по библиотеке. — Необходимо разорвать цепи, связывающие меня с прошлым. Я, как гладиатор, готовлюсь спуститься на арену судьбы, где между победой и смертью такое же расстояние, как между рукой и мечом.

Между тем в библиотеку вошли приглашенные Гутулл, рудиарий Черзано и дворецкий Стино.

— Друзья мои, — начал Тито Вецио, — вы, конечно, поймете, что я никогда не нуждался в такой степени в вашей помощи, как сейчас. Согласны ли вы всегда и везде оставаться со мной?

— Да, — отвечали все трое с удивительной решимостью.

— Хорошо. Тогда ты, Гутулл, отправляйся с этой дощечкой к старшему оружейному мастеру республики[187] и скажи ему, чтобы приготовил для меня пятьсот полных комплектов вооружения для легионеров, десять тысяч дротиков и все остальное, о чем указано на дощечке. Ты, Черзано, сходи к Друзу и Помпедию Силону и передай им, что я жду их у себя сегодня вечером по одному очень важному делу. А ты, Стино, немедленно потребуй из моей ближайшей усадьбы всех лошадей и повозки. Ты, Гутулл, можешь идти с Черзано, а со Стино я еще должен переговорить…

— Что, приходил этот человек?

— Скрофа? Приходил.

— Ему, конечно же, не заплатили из-за разразившейся катастрофы.

— Нет, не заплатили.

— Согласен ли он подождать?

— Да, я его уговорил, он обещал отсрочить, но только с тем условием, что сумма долга увеличится до двухсот тысяч сестерций.

— А другие кредиторы?

— Сегодня они гораздо снисходительнее, чем вчера. Я подслушал их разговоры. Они рассуждали о твоей скорой свадьбе, богатом приданом и прежних почестях.

— Презренное отродье! Как ласточки прилетают весной, так и они спешат туда, где есть тепленькая нажива! Но этот год, друзья мои, окажется для вас неприбыльным. Довольно вам пить свежую кровь из вен республики. Пора разорвать оковы, которыми пигмеи опутали народ-исполин. Поземельные законы[188] и новые уложения для граждан, права гражданства для абсолютно всех итальянцев, свобода рабам — вот великие и достойные задачи, внушенные мне любовью.

— Тебе ничего не угодно мне еще приказать, господин? — спросил Стино.

— Нет, пока больше нечего. Вот только скажи Пенулле, что я прошу к себе Луцену.

— Господин, позволь мне задать тебе один вопрос. Мы уедем из Рима или останемся здесь?

— Мы уедем из Рима и очень скоро.

— Тем лучше. А в какое же из наших имений — ближайшее к Риму…

— В Кавдиум, только туда.

— Значит, в Кампанию?

— Да, в Кампанию.

— И прекрасно. Пусть попробуют пожаловать туда эти бесстыжие ростовщики, и не будь я Стино, если не устрою им такой замечательный прием, который они запомнят на всю жизнь.

Преданный дворецкий произнес эти слова с таким воинственным пылом, что Тито Вецио невольно улыбнулся.

Спустя несколько минут вошла Луцена.

Она была обворожительно хороша. Легкая бледность лица, заплаканные глаза и утомленный вид делали Луцену не менее прекрасной, чем веселость и счастливая улыбка. Тито Вецио с особенным восторгом заключил ее в свои объятья.

— Ты плакала, моя прекрасная Луцена, — говорил молодой человек, целуя влажные глаза молодой девушки. — Прости, родная, вместо Элисия, который я тебе обещал, ты нашла у меня только горе и слезы.

— Напротив, это я должна умолять тебя простить меня, — отвечала Луцена, крепче прижимаясь к своему юному другу. — Это я принесла в твой дом несчастье и стала невольной причиной всех обрушившихся на тебя бед.

— Могла ли ты, несравненная Луцена, принести мне несчастье, если ты открыла передо мной такой мир блаженства, которому могут позавидовать не только люди на земле, но и сами олимпийские боги! Нет, мой единственный друг, если бы я не встретил тебя и не полюбил бы так, как люблю, то я был бы не в силах перенести страшные удары злой судьбы.

— Но если бы ты меня не полюбил, ты мог бы без труда поправить свои дела. Не пытайся отрицать истину, друг мой, мне все известно: Если ты хочешь вознаградить меня за мою беспредельную любовь к тебе, за те приятные минуты, которые я подарила тебе, и которые могут стать причиной твоей гибели, умоляю, брось меня, предоставь моей собственной судьбе и верь мне, мой Тито, как только твои друзья узнают, что мы расстались, они все вновь вернутся к тебе, и все твои невзгоды закончатся. Тито, мой чудный Тито, исполни просьбу женщины, любящей тебя больше своей жизни, и я не перестану благодарить тебя за невыразимое счастье от осознания того, что ты, мой единственный, спасен!

— Не требуй от меня невозможного, Луцена, не говори мне так никогда, если ты меня любишь. Могу ли я существовать, расставшись с тобой? Ты требуешь, чтобы я вырвал из груди моей сердце и жил! Да разве это возможно? С тобой, моя Луцена, я встречу смерть с улыбкой, без тебя моя жизнь станет в тысячу раз хуже смерти. И ты хочешь, чтобы я тебя оставил, чтобы был счастлив в этой вечной, мучительной агонии страданий. Нет, Луцена, ты меня не любишь.

— Боги моей родины! Вы, которые читаете в моем сердце все, словно на листе пергамента, скажите ему, люблю ли я его. Нет, милый Тито, я не давала тебе поводов усомниться в моей любви к тебе, но я желаю твоего счастья, я не хочу, чтобы по моей вине ты остался без наследства, бедным скитальцем, не знающим где приклонить голову, без крова, без имени, которое ты прославил своими великими подвигами. Я не хочу также, чтобы из-за меня ты утратил великие и естественные жизненные цели. Обо мне не беспокойся, мой чудный друг, смерть мне уже не страшна. Я принадлежала тебе, и этого достаточно, чтобы никто и никогда не смел даже попытаться овладеть мной. Если же этот роковой для меня момент настанет, я умру, вспоминая о тебе, мой Тито! Я не побоюсь смерти, потому что, расставшись с тобой, я уже буду жить не в настоящем, ни в будущем, а только воспоминаниями минувшего блаженства. А потому, друг мой, обо мне не беспокойся. Если судьбе не угодно, чтобы я была твоей, я не буду ничьей.

— Нет, ты будешь моей во что бы то ни стало! — вскричал с горячностью юноша. — Моей, потому что я тебя истинно люблю, потому что никакая человеческая сила, не способна отнять тебя у меня. Ты можешь гордиться своей любовью, потому что она помогла мне найти высшую цель жизни, без тебя я не посмел бы решиться на это и пойти до конца. Тебе и только тебе, моя чудная Луцена, я обязан этим священным огнем, который зажегся в моем сердце!.. Ты смотришь на меня с удивлением. Да, милая Луцена, твоей любви я буду обязан истинной славой и бессмертным именем, вдохновленный твоей любовью, я буду в силах перепрыгнуть через пропасть предрассудков. Твоя любовь станет для меня факелом Прометея, даст возможность указать человечеству правильный путь, превратить в людей всех рабов, затоптанных и доведенных до скотства тиранами. Твоя любовь превратила меня в человека своего времени, нет, в человека будущего. Ждет меня победа или поражение — это безразлично, все равно мое имя попадет на страницы истории. С той минуты, как я полюбил тебя, моя прелестная Луцена, мне окончательно стало ясно, что отношение к рабству, сложившееся в нашем обществе, есть величайший абсурд, более того — преступление, это гнусная ложь тиранов, преследующих только свои выгоды. Рабство не должно существовать в среде великого народа. Вот моя задача, и я поклялся или решить ее, или погибнуть. И ты, которая зажгла в моей груди этот священный огонь, хочешь меня остановить?

Во время всей восторженной речи лицо юного героя было озарено особенным светом вдохновения. Молодая девушка, невольно поддаваясь чувству восторга, упала на колени перед своим милым и воскликнула: