— Это все от того, что недостаточно изучается греческий язык, — воскликнул Альбуцио. — Настанет время, когда весь Рим откажется от своей грубой латыни и будет говорить только совершенным, гармоничным языком Гомера и богов. Так как это их язык, что давным-давно доказано Зеноном.[70]

— Пусть боги Рима уничтожат и прорицателя и прорицание. Главное, что наша родная латынь понятна богине Виктории, а когда богиня Виктория перестанет понимать римский народ, то, пожалуй, улетит к какому-нибудь другому, — сказал Сцевола, сам не подозревая того, насколько верно он предсказал трагические события грядущего.

— Греция тоже имеет свою славную историю. Хотя мы и завоевали ее, тем не менее нельзя не позавидовать, например, удивительным походам великого Александра, — заметил Друз, большой поклонник славы.

— Что касается меня, то я завидую таким великим мужам Греции, как Гомер, Софокл, Платон, Фидий, Сократ, Аристотель, Эпикур. Можно назвать еще несколько десятков великих имен, навеки прославивших отечество. Но как можно завидовать солдату, уничтожившего свободу, как на своей родине, так и во всем мире, убившему лучших друзей, способному только на разрушение. Отечество Александру не обязано ни одной разумной мыслью.

— Сама мудрость заговорила твоими устами, мой милый друг Тито, — восторженно вскричал поэт Анций. — Да сохранят боги свободу Рима от нового Александра. Проливая кровь, он на какое-то время превратился бы в абсолютного властелина. Но величие его длилось бы только в продолжении жизни, а наследовали бы ему люди бездарные, жестокие, как и преемники Александра.

— А что скажет по поводу войны наш славный ар нумидийский?

— Мужественный ар ничего не скажет, поскольку в настоящий момент он сладко спит, — отвечал сосед нумидийца Помпедий Силон.

Преданный Гутулл, успокоившись относительно безопасности своего юного друга, действительно, заснул. Вообще он, как дитя пустыни, не привыкший к длительным застольям, играл во время пирушки пассивную роль. В ученые споры он также не вступал, не разбираясь хотя бы сколько-нибудь в философских теориях.

По знаку царя пира Альбуция молодые люди разбудили спящего и в виде наказания заставили выпить без передышки столько глотков вина, сколько букв содержится в греческом слове «коймао-май», что означает «спать».

ПЕЩЕРА ЕГИПЕТСКОЙ КОЛДУНЬИ

Тито Вецио с гостями будут пировать до тех пор, пока звонкий голос петуха не возвестит об утренней заре, и собеседники, сорвав розы из застольных венков, согласно обычаям римских пиров положат их в чашу дружбы и разойдутся по домам. А в это время шесть молодых невольников на своих мощных плечах несли носилки матроны Цецилии по спуску с Авентина. Красавица Цецилия, укутанная в дорогие меха, лежала на мягких подушках внутри носилок и обдумывала план мести неверному любовнику. Рядом с носилками шел ее управляющий в шерстяном плаще, шляпе с широкими полями, скрывавшими его лицо. В сильных руках он держал толстую палку, а под его плащом был спрятан меч. За носилками шли четыре гладиатора с фонарями, вооруженные с головы до ног. Последняя предосторожность была далеко не лишней, поскольку в Риме тех времен развелось множество бродяг, убивавших и грабивших в ночное время случайных прохожих, по каким-то причинам возвращавшихся затемно домой.

Процессия добралась до подножия холма и пошла по улице Остии до главных ворот Большого цирка, но когда носильщики решили повернуть по направлению к Триумфальной улице, еще освещенной и шумной, последовал знак из носилок идти прямо, не сворачивая, и шествие направилось к Форуму Велабрума и далее до кварталов Субуры, наименее освещенной и самой опасной, части города.

— Вот так прогулочка к вратам ада, — тихо сказал один из гладиаторов своему приятелю.

— Как видно, госпожа не может заснуть, не посоветовавшись с этой египетской фурией, — отвечал другой гладиатор.

— Казалось бы, после столь долгого свидания с пылким любовником, ей следовало бы обратиться к алтарю Венеры, а не к мерзкой колдунье.

— А мне кажется, у них что-то не заладилось. Заметил ли ты, как она давеча, садясь в носилки, старалась скрыть свое лицо под черной вуалью, и как злобно сверкали ее глаза.

— Должно быть, Тито Вецио отделал эту безжалостную гордячку. Я очень рад, так ей и надо, — заметил еще один гладиатор.

— Ну, я не хотел бы оказаться на его месте. Опасно разгневать такую женщину, как наша госпожа. Не зря она идет к проклятой египетской колдунье.

— А ты убежден, что колдуньи в состоянии творить зло?

— Убежден, клянусь Геркулесом, убежден, тем более, что сам видел нечто подобное собственными глазами. Тебе известно, что раньше, задолго до того, как меня купил Лукулл, я находился в услужении у богатого поселянина в землях марсов.[71] Эта страна, как известно, изобилует прорицателями, колдунами и волками-оборотнями не в пример любым другим землям Италии.

— А ты сам встречал оборотней?

— Как не встречать. Я даже когда-то жил с одним из них.

— А мне думается, все это — сказки.

— Нет, брат, не сказки. Я тебе расскажу о том, что видел своими собственными глазами. Однажды ночью товарищ, с которым мы жили в одной комнатушке, встал и, подойдя к моей постели, легонько дернул за одеяло, видимо, желая выяснить, крепко ли сплю. Очевидно решив, что сон мой действительно крепок, он потихоньку вышел в огород и стал там бормотать какое-то заклинание. После чего мигом превратился в огромного свирепого волка и присоединился к волчьей стае, которая на протяжении всей ночи истребляла стада нашего хозяина и его соседей.

— Ты видел все это своими глазами и подкараулил оборотня?

— Конечно, я не выходил следом за ним, не хватило духу. Но я ясно слышал вой волков, которые приветствовали своего нового товарища.

— Значит, ты струсил, что не делает чести званию гладиатора.

— Во-первых, я не струсил, а просто отстранился от нечистой силы, во-вторых, я тогда был не гладиатором, а простым мирным сельским работником. И, наконец, может ли сила и храбрость бороться с колдовством? Вот я тебе расскажу, что произошло с моим товарищем. Однажды ночью, когда он отправился на свое бесовское дело, меня разбудил ужасный лай собак, крики и звук рогов. Полагая, что это приезжие охотники, я не обратил никакого внимания на весь этот шум и вскоре, снова уснул. А утром мне сказали, что охотники окружили стаю волков и перебили их почти всех, за исключением одного, который ушел, несмотря на рану, нанесенную ему копьем в шею. Я тотчас подумал о своем товарище; тем более, что дома его не оказалось. И только через две недели он явился, худой, изможденный, с плохо зажившей раной на шее. Сколько я у него не допытывался о том, где он пропадал все это время, ничего не добился в ответ.

— Так, так, ну, а колдуньи?

— Насчет колдуний тоже могу рассказать тебе историю, да такую страшную, что при одном воспоминании о ней у меня волосы становятся дыбом. У моего хозяина умер первенец, немного не дожив до пятнадцатилетия. Накануне похорон меня вместе со всеми заставили его караулить, чтобы отгонять от мертвеца проклятых ведьм, которые крадут трупы умерших людей. Пришла полночь, вдруг мы слышим, что на дворе поднялась сумятица. Началась беготня, послышались крики, вой собак. Мы, конечно, сразу догадались, что это сборище ведьм, и притаились, не дыша. Но надо тебе сказать, что в нашей компании оказался каппадокиец, человек необычайной силы и храбрости, способный на своих плечах унести взрослого быка. Он, не задумываясь, схватил свой громадный меч, обернул руку плащом и вышел во двор. Вскоре шум и визг прекратился, а наш каппадокиец вернулся в комнату и рухнул на кровать. Все его тело было покрыто синяками, зато ему, по его словам, удалось проткнуть мечом целую фалангу ведьм. Но это не принесло нам ровно ничего. Наутро, когда бедная мать покойного сына хотела проститься с ним, на месте трупа оказалось соломенное чучело.