Главным мотивом этой жесткой и неуклонной политики, которую от имени новой знати проводил Сесил, было удержание в ее руках награбленных в период реформации церковных богатств — земель, имущества, зданий. Всякий, кто выступал в защиту католической веры, был либо подкуплен и переходил на сторону протестантов, либо уничтожался. В Кенте, Сассексе, Девоне, Корнуолле, Норфолке, Саффолке, Оксфордшире, Ноттингемшире и в Мидленде вспыхивали народные восстания, но они были легко подавлены, потому что восставшие действовали разрозненно и были безоружны. Когда же на севере и на юге страны собрались силы, способные противостоять протестантам, восстание было так жестоко подавлено, что больше уже ни у кого не появлялось мысли об этом.
Во Франции все было иначе. Здесь не было ни разграбления церквей и монастырей, ни захвата и дележа церковных земель, потому что между королем и римским папой было заключено соглашение еще до того, как до Франции докатилась волна реформации.
По этому соглашению король имел право назначать на должности епископов и настоятелей монастырей тех, кого он сочтет нужным. Родичи королевской семьи, фавориты и дети от любовных связей получили возможность жить счастливо и беззаботно на церковные доходы. Конечно, пример Англии и Германии, где церковь была разграблена, не давал покоя гугенотским князьям, но королевская власть во Франции была достаточно сильной, чтобы позволить кому бы то ни было дележ церковных владений.
И вот в то время, как в Англии королевская власть все больше и больше теряла свое влияние, становясь служанкой новой знати, колоссально обогатившейся во время реформации, и в конце концов была полностью подчинена ей, во Франции королевская власть выстояла в борьбе против алчности гугенотских князей, потому что ее поддерживали крестьяне и горожане, то есть весь народ. Благодаря руководству Ришелье ее власть стала абсолютной.
Ришелье понимал, что в условиях Франции невозможно достичь религиозного единства, как это было в Англии, потому что это потребовало бы слишком больших усилий, а надежда на успех была очень мала. Поэтому он проводил политику подавления власти гугенотских принцев и терпимости по отношению к еретикам — она укрепляла королевскую власть и создавала единство нации и государства.
И это было правильно, потому что им было создано монолитное государство и единство нации гораздо раньше, чем в Англии или где бы то ни было. Это единство хорошо видно и сейчас.
Но невозможность достичь религиозного единства, как в Англии, отомстила за себя тем, что с тех пор во Франции не затихают религиозные споры и растет скепсис по отношению к религии. Когда Людовик XIV отменил Нантский эдикт (1685) о веротерпимости спустя сто лет после рождения Ришелье и попытался достичь религиозного единства, было уже поздно. В XVIII веке скепсис завладел умами образованных людей, и это положение сохранилось до наших дней, хотя единство французской нации нерушимо. Как бы там ни было, но раскол в делах веры ослабляет нацию.
Но для Ришелье извинительно — и не только для него, но и для любого гения политики — не видеть будущих плодов своей деятельности.
Ведь Ришелье служил интересам монархии и, следовательно, укреплял устои порядка и цивилизации, хотя его современники с негодованием отвергали его политику примирения с еретиками. Он отстаивал национальные интересы, а не единство всех католических государств Европы, потому что Франции угрожали империя Габсбургов и могущественная Испания. Он считал, что, укрепляя Францию, он тем самым способствует успехам католицизма в Европе. Он не мог представить себе, что его усилия приведут к тому, что католицизм во Франции станет терять свое влияние. Для него представить себе это было так же невозможно, как представить карту мира без двух Америк. Его верным помощником и другом был великий Жозеф дю Трембле, мечтавший о новых крестовых походах во имя Веры. В этих походах галльский меч, по его мнению, должен был играть не последнюю роль.
Внутриполитическая обстановка, в которой Ришелье пришлось работать, характеризовалась следующими тремя факторами, не имеющими ничего общего с внутренним положением, характерным для современного государства. Во-первых, судебный и административный аппарат был лишь опосредованно связан с центральной властью; во-вторых, у короля не было постоянной армии, которую каждый раз надо было формировать заново в случае военного конфликта; в-третьих, доход государства определялся налоговым обложением, которое касалось не всех слоев общества, так что государство постоянно испытывало нужду в денежных ресурсах.
В современном государстве, основы которого были заложены Ришелье, административные и судебные органы исполняют волю центральной власти; вооруженные силы и полиция являются тем средством, с помощью которого центральная власть борется с внешними врагами и устанавливает порядок внутри государства; налоговое обложение происходит независимо от желаний налогоплательщиков и действует так же регулярно, как смена дня и ночи.
Во главе современного высокоорганизованного государства стоит обладающий всей полнотой власти человек, которого называют диктатором, королем, президентом. Ему помогают мэры городов, губернаторы провинций и многочисленные чиновники. Кроме них имеется еще так называемый правящий класс, состоящий из финансовых и промышленных магнатов. От воли одного стоящего во главе государства человека или от воли группы указанных выше лиц зависят административные и судебные органы, армия и полиция, как и налогообложение.
Триста лет тому назад в Европе не было ни одного государства, где дела обстояли бы так, как теперь. Величие Ришелье как государственного деятеля состоит также в том, что он начал реформы, приведшие в конце концов к созданию современного государственного аппарата.
Гражданские и уголовные дела в эпоху Ришелье рассматривались в судах, которые подчинялись так называемым парламентам. Из них главным был парижский парламент, под юрисдикцией которого находилась почти половина территории королевства.
Административная власть принадлежала губернаторам, управлявшими провинциями и по своему происхождению принадлежавшими к родовой знати. Их власть внутри провинций была практически неограниченна. Фактически каждый крупный землевладелец осуществлял административную власть на своих землях единолично.
Но самым большим злом было то, что каждый захудалый принц мог собрать под свои знамена вооруженных людей и затеять какую-нибудь авантюру. Это было наследство феодальных, рыцарских времен, которое стало угрожать существованию государства, когда гугенотские принцы смогли выставить против королевской власти целые армии.
Судьи и юристы, входившие в состав парламентов, образовывали своего рода касту, так называемое «дворянство мантии». Разразившийся в XVI веке финансовый кризис привел к тому, что государство постоянно испытывало нужду в деньгах. Чтобы как-то пополнить королевскую казну, было решено продавать должности в парламентах при условии, что купивший должность будет ежегодно вносить определенную сумму в государственную казну. Таким образом, должность члена парламента становилась наследственной, если только сын умершего юриста выплачивал ежегодный взнос. В принципе в этой системе не было ничего плохого, и Ришелье знал, что у нее есть и положительные стороны — как-никак его мать была дочерью члена парламента. Ему было хорошо известно, что члены парламентов были высокообразованные и высокопорядочные люди. Но вся беда была в том, что парламенты часто выносили решения, которые не нравились королю: они могли оправдать человека, которого королю хотелось наказать, и, наоборот, они могли наказать того, кого король хотел помиловать.
Конечно, власть парламентов не была неограниченной: король всегда мог отменить решение парламента, наложив на него свое veto. Практически парламенты действовали достаточно свободно, и, что самое главное, члены парламентов были несменяемы.
Как ни велика была власть Ришелье, особенно к концу его жизни, но даже он ничего не смог поделать с этой системой. Правда, юристы стали более осторожными в своих решениях, но парламенты сохранились во Франции вплоть до революции 1789–1795 годов.