Разумеется, Мария Медичи не забыла человека, который произнес такую речь.

Когда король летом того же года поехал на юг, навстречу своей невесте, будущей королеве Анне Австрийской, Ришелье была оказана высокая честь распоряжаться во дворце, где остановилась принцесса Елизавета, будущая королева Испании. Кроме того, ему было дано право управления частными владениями королевы-матери в провинции Пуату. Мы приводим отрывок из его письма королеве-матери, написанного в конце того же года:

«Поскольку мне трудно выразить словами благодарность за ту честь, не вполне заслуженную мной, которую Вы оказали мне, я посвящу всю мою жизнь служению Вам. Я буду молить Бога сократить мои дни, чтобы продлить Ваши, буду молить Его обрушить на меня несчастья — но не лишать меня Его Благодати, — лишь бы Он даровал Вам успех во всех Ваших делах. Таково искреннее желание Вашего покорного слуги и верноподданного Армана, епископа люсонского».

Как видите, письмо написано уверенной рукой. Автор хорошо разбирается в том, кому и в каком стиле надо писать письмо.

Когда в следующем, 1616 году двор вернулся в Париж, Ришелье был назначен раздающим милостыню при королеве Анне Австрийской и сразу же вслед за этим членом Государственного совета. Летом того же года он едет по поручению королевы-матери в Бурже к принцу Конде. Она просит первого принца крови вернуться ко двору, и тот соглашается. Затем Ришелье помогает королеве-матери помириться с герцогом де Невером[13].

Видя, как Ришелье низкопоклонствует и пресмыкается перед ничтожеством на троне, попытаемся найти для него хоть какое-то оправдание. Если во времена Корнеля это было трудно сделать, то в наши дни такое оправдание вполне возможно. Теперь не придают такого значения, как тогда, вопросам чести, и каждый хоть сколько-нибудь способный человек использует все средства, чтобы реализовать предоставившуюся возможность.

В Ришелье соединились качества, сочетания которых не было ни у кого из его современников и, возможно, не будет в течение столетий: способность оценить самую сложную ситуацию с учетом всех связей и всех деталей; способность убеждать людей умным и тактичным словом, глубоко постигая характеры людей; способность проводить политику, опирающуюся на глубокие и великие идеи.

Надо ли было человеку с такими способностями считаться с прописной моралью или правилами дворянской чести, когда он все шесть лет мечтал лишь о том, как приложить свои способности к делу? Мог ли гений такого масштаба позволить себе эту роскошь?

Разумеется, он не мог себе этого позволить и, низкопоклонствуя еще больше, в сентябре 1616 года был на пороге власти. Чтобы лучше понять его действия, я расскажу о происходивших в то время событиях.

В окружении Марии Медичи была некая Леонора Дори, больше известная под именем Леоноры Галигаи. Итальянка, как и королева-мать, она была дочерью ее кормилицы и ее подругой с детских лет. С острым, как у хорька, лицом, тощая и злая, она приобрела такую власть над королевой-матерью, что едва не помыкала ею. Когда эта власть кончилась и она была арестована по обвинению в колдовстве, на вопрос, каким образом удалось ей приказывать самой королеве, она с вызовом ответила: «Тот, у кого сильная воля, может повелевать теми, у кого она слабая».

Королева-мать выдала ее замуж за итальянского дворянина, некоего Кончино Кончини, фамилию которого французы произносили «Коншин». Она назначила ей и ее мужу пенсии, подарила им поместья и титулы. Незадолго до катастрофы Кончини стал маршалом Франции, маркизом д'Анкр[14].

Почти неограниченная власть фаворитов — они смещали с должности министров — и фантастические суммы денег, получаемые ими не только от королевы-матери, но и от взяток и разного рода комиссий, вызвали ненависть и знати, и простонародья.

Казалось, король ничего этого не замечает. Занятый с малых лет играми и соколиной охотой, король подружился с неким Шарлем д'Альбером, который остался в истории под именем Люинь. Так называлось небольшое имение в Провансе, откуда он был родом. Высокий, сильный и красивый, спокойный и добродушный, правда несколько трусоватый, он имел огромное влияние на мальчика, принимая участие во всех его играх, хотя и был старше короля на двадцать лет. Королева-мать была довольна, что есть человек, который занимается с сыном, и перестала обращать на сына внимание. Казалось, все забыли, что в королевстве есть король. Никому до него не было никакого дела, — всем правили фавориты. Леонора Галигаи приказывала королеве-матери, Кончини — министрам.

Разумеется, Ришелье, как реальный политик, понимал, в чьих руках находится власть, и постарался заручиться поддержкой супругов Кончини. Поддержка королевы-матери ему была обеспечена, но надо было подольститься к людям, которым королева-мать полностью доверяла.

Спустя много лет Ришелье писал: «Я добился, что он (то есть Кончини) стал хорошо относиться ко мне. Более того, мне показалось, что он, начиная с нашей первой встречи, высоко ценит меня». Действительно, Кончини сказал как-то в кругу своих сторонников: «Этот молодой человек преподаст урок tutti barboni.» Кончини имел в виду бородатых министров Генриха IV. Интересно, что Кончини так и не научился говорить по-французски. Королева-мать говорила с акцентом.

Имея такую поддержку, Ришелье рассчитывал войти вскоре в круг лиц, обличенных властью. Осенью 1616 года ему предложили занять место посла в Испании — он отказался, потому что не к этому он стремился.

Пост контролера финансов — очень теплое местечко — занимал Барбен, ставленник и прихлебатель Кончини, с которым у Ришелье установились дружеские отношения. Именно Барбен познакомил его с фаворитом королевы-матери. Вскоре освободилось место государственного секретаря по иностранным делам, и Барбен рекомендовал на это место Ришелье.

Вторая рекомендация поступила от отца Жозефа, что, по-видимому, и решило дело, так как Кончини знал, что отец Жозеф занимался политикой и хорошо разбирается в людях. 30 ноября 1616 года король подписал указ, присланный ему королевой-матерью, о назначении Ришелье государственным секретарем по иностранным делам.

Итак, цель войти в правительство была наконец достигнута. Правда, занимаемый пост не давал возможности самому разрабатывать какие-либо внешнеполитические планы и программы, но от него было рукой подать до поста премьер-министра, у которого такие возможности были. Все теперь зависело от него самого, а способностями его Бог не обидел. Это давно заметили все, кто с ним имел дело; заметили даже люди совсем случайные. Казалось, пройдет год, и он станет во главе правительства. На самом деле прошло семь лет, прежде чем это произошло.

Виной всему была его способность сосредотачиваться на каком-то предмете, забывая обо всем остальном. Для него была реальностью власть королевы-матери и стоящего за нею Кончини. Дальше этого он ничего не видел. Поэтому события 24 апреля 1617 года были для него как гром с ясного неба.

В тот день маршал д'Анкр прошел, как обычно пешком, в Лувр из своего маленького особняка, стоявшего в парке. Он открыл своим ключом заднюю дверь и зашагал по коридору. Навстречу ему двигалась группа людей. Капитан королевских гвардейцев Николя де Лопиталь предъявил ему подписанный королем ордер на арест.

«Это мне?» — закричал он по-итальянски и схватился за шпагу. Прогремели три пистолетных выстрела, и Кончини упал замертво.

Видя, что им постоянно пренебрегают и что он фактически отстранен от власти, король — ему шел шестнадцатый год — задумал устранить временщика. Люинь и другие друзья короля, которых ни королева-мать, ни Кончини ни во что не ставили, советовали ему не делать этого. Люинь, например, считал, что ему лучше всего бежать и присоединиться к мятежным принцам. Но король настоял на своем и отдал приказ королевским гвардейцам арестовать Кончини. Он не давал приказа убивать его. Дежан сказал капитану гвардейцев, что если Кончини окажет сопротивление, то они могут убить его. Так все и вышло.