Думаю, читателю будет интересно знать, что этот продолжавшийся сто пятьдесят лет упадок был почти что не замечен современниками. Я добавлю, что в действительности все обстояло иначе. Давайте приступим к поиску истины.
Во-первых, для защиты таких огромных владений имеющихся в наличии сил всегда было недостаточно, но испанская королевская власть крепко держала в руках все подвластные ей территории, и упадок власти был таким медленным процессом, что практически он стал заметным спустя сто пятьдесят лет, в начале XVIII века.
Во-вторых, современники всегда преувеличивали могущество Испании. Такое преувеличение — характерная черта самих испанцев.
Всегда существует разрыв между оценкой могущества и влияния власти, даваемой общественностью, и реальным могуществом и влиянием власти. Точно так же, как существует разрыв между реальным содержанием золота в подверженной инфляции валюте и ее покупательной способностью в данный момент. Иначе, если какой-либо политический фактор перестает действовать и вместо него начинает действовать новый, то должен пройти какой-то отрезок времени — иногда долгий, иногда короткий, — прежде чем реальное положение дел станет заметным и проявит себя внешним образом.
Так, например, именно это мы видим, когда английская королевская власть стала клониться к упадку и вся реальная власть переходит в руки парламента, то есть новой знати. И тем не менее многие продолжают считать короля всесильным не только в XVIII веке. Сами короли подвержены этой иллюзии, и даже парламент действует иногда так, словно не вся власть находится в его руках.
Точно так же в наше время, когда власть парламента утратила свое, значение из-за упадка и вымирания знати и ее сменила власть международных финансовых объединений, многие думают по-старому, и даже новая власть все еще почтительно относится к политикам.
Разрыв между внешними проявлениями и реальной силой власти испанской монархии проявил себя спустя очень долгое время. Так, например, еще в 1661 году не только испанский король считал себя гораздо могущественнее французского, но и последний придерживался того же мнения.
Людовику XIV было двадцать три года, когда он выехал навстречу своей невесте. Он был очень горд тем, что испанцы не настаивали, чтобы он явился перед королем, а довольствовались тем, что брак будет заключен на границе двух королевств. А спустя всего сорок лет вся Западная Европа трепетала перед династией Бурбонов, воцарившейся также в Испании.
Давайте посмотрим, какие причины послужили тому, что для испанской монархии образовался разрыв между видимым могуществом и реальным упадком и почему современники не замечали его.
Обычно когда говорят о могуществе, показывают пальцем на карту. Мы теперь хорошо знаем, как географический фактор некоторыми политиками довольно грубо используется для усиления собственного престижа. Возьмем хотя бы Египет. Реально мы владеем — или нам кажется, что владеем, — полоской плодородной земли, по обеим сторонам которой раскинулась на сотни миль пустыня, — на карте вся территория окрашена в один и тот же цвет. Или, например, Южная Африка окрашена в тот же цвет, что и английские графства, хотя в настоящее время вряд ли можно говорить о колонии, как это было тридцать лет назад.
Но вернемся в 1624 год, когда Ришелье взял власть в свои руки. Посмотрев на карту, мы видим, что большие территории в Центральной и Южной Америке окрашены в тот же цвет, что и Пиренейский полуостров — Португалия была недавно присоединена к Испании, — что в тот же цвет окрашены некоторые территории в Азии и острова в Тихом океане.
В тот же цвет окрашены южная Италия, Сицилия, Сардиния, на севере Италии герцогство Миланское, южные провинции Нидерландов — заметим, отделившиеся от Испании северные провинции не признаны и возможно их обратное присоединение, — затем идут Люксембург и Франш-Конте (теперешние восточные департаменты Франции и такие города, как Гре, Доль, Безансон), не считая Генуи, важного порта, находившегося под протекторатом Испании, через который герцогство Миланское имело выход к морю.
Рассмотрим теперь финансовое положение страны и как оно повлияло на престиж королевской власти.
Хорошо известно, что финансы Испании были в расстроенном состоянии. Корона вечно была в долгу, причем часто отказывалась платить свои долги. Такое положение происходило из-за того, что расходы превышали доходы, и королевская власть была неспособна прибегнуть к тем деспотическим мерам, к каким прибегают современные государства. Приток золота и серебра из американских рудников не ослабевал, но ценность денег падала, не обеспеченная нищенской экономикой страны. И однако же разве не величественно зрелище караванов судов, пересекающих Атлантику, в трюмах которых находятся золотые и серебряные слитки? Разве это не свидетельствовало о могуществе Испании и не заставляло ее соседей бояться ее?
Еще больше соседи Испании боялись ее войска, особенно испанской пехоты. Испанский солдат был отлично подготовлен — военные традиции в Испании насчитывали века — и считался лучшим в мире, правда лишь до окончания Тридцатилетней войны.
Испанский военный флот в течение двух веков оставался одним из сильнейших, хотя торговый флот не смог удовлетворить запросы торговли. Лишь на исходе третьего столетия, после Трафальгара (1805), испанский военный флот потерял всякое значение.
Отметим еще такой важный факт: Испания никогда не подвергалась вторжению чужеземных войск. Мы можем даже сказать больше: испанские войска ни разу не потерпели полного сокрушительного разгрома. Поражения, конечно, случались, но они случались, когда войска сражались на чужой территории, — на землю Испании не вступала нога вражеского солдата в течение нескольких веков.
Ничто так не подрывает престиж власти, как быстрое и сокрушительное военное поражение, хотя очень часто серия небольших поражений оказывается гораздо более эффективной. Что же касается вторжения чужеземцев, то и в том случае, когда они изгнаны из страны, власти нанесено оскорбление, которое не скоро забудется, нанесена рана, которая не скоро будет залечена.
Таковы были причины и обстоятельства, которые поддерживали достаточно высоко престиж испанской короны, так что реальный упадок власти не был заметен. Кстати, этот упадок сильно преувеличен современными историками. В самом начале своей деятельности в качестве руководителя внешней политики Ришелье столкнулся с так называемым вальтелинским кризисом (1625), в ходе которого ему стало ясно, что с военным могуществом Испании французское войско пока что соперничать не может. Стало ясно, что оно заключается, во-первых, в высоком моральном духе войска, во-вторых, в его технической и тактической выучке и, в-третьих, в вековой имперской традиции правительства, поддерживаемой могучим чувством политического и морального единства.
Проявления этого чувства мы можем видеть в Испании повсюду: в пышной торжественности королевских церемоний, в гордом, полном достоинства поведении всех подданных короля, не только дворян, наконец в архитектуре, стиль которой оказал глубокое воздействие на европейскую архитектуру.
Когда я смотрю на Эскориал, знаменитый дворец-монастырь, его суровый, мрачный вид, подчеркнутый массивными стенами из черного гранита, вызывает у меня то же чувство, что и египетские пирамиды. Быть может, такое сравнение покажется кому-то экстравагантным, но я думаю, что в Европе нет другого такого здания, которое с такой же простотой выражало бы идею вечности. Увидев один раз, его уже нельзя забыть. Мне кажется, оно будет стоять и тогда, когда время обратит в руины более изощренные создания рук человеческих.
Я верю, что в то далекое время, когда наша цивилизация исчезнет и не останется даже памяти о ней, увидев это величественное здание, будущие варвары воскликнут: «Здесь жил великий король!»
Эскориал не просто одно из величественных зданий — это символ, в котором воплощена душа империи. В нем и только в нем могли рождаться и жить короли, которые твердо — точно так же, как и их подданные, — верили, что они рождены властелинами всей земли.