В заднем помещении у Винса есть шкафчик. В нем хранятся его рабочая одежда и (книга в мягком переплете, которую он читает в перерыве. Сейчас он сражается с произведением под названием «Устройство Дантова ада». Он открывает книгу, прочитывает несколько зашифрованных предложений и кладет ее назад. Снимает слаксы и черную рубашку, надевает белый комбинезон.

— Хочу закрутить роман с кленовой пышкой, — продолжает Тик. — Хочу повести кленовую пышку на выпускной. Хочу пригласить кленовую пышку домой и познакомить с предками.

Винс моет руки.

— Хочу жениться на кленовой пышке. Пусть родит мне маленьких кленовых пышечек. Я буду ходить на их школьные чемпионаты по бейсболу. Пусть устраивают ночные девичники со своими подружками — пирожными и булочками с корицей.

Раньше Винс пытался уловить нить в тирадах Тика и даже отвечал ему, но тот лишь сбивается и злится, когда кто-то другой начинает говорить. Поэтому Винс научился воспринимать своего молодого помощника как неблагозвучный музыкальный фон.

— Ненавижу яблоки в тесте. И вообще все эти чертовы фрукты в тесте терпеть не могу. Мне не нужны пестициды в травке и фрукты в пончиках.

Если бы четыре года назад Винсу сказали, что ему будет нравиться такая рутинная работа, он смеялся бы до колик. Первые тридцать шесть лет ты проводишь, пытаясь избегать подобной жизни. А потом обнаруживаешь, что живешь именно так, и это вполне сносно. Даже волнующе, но почему, ты никогда не смог бы растолковать себе прежнему. И все же Винс задается вопросом: способен ли такой, как он, измениться? По-настоящему измениться, в мелочах, в стремлениях и пристрастиях.

К утру в магазине пончиков становится теплее. Без десяти шесть молча приходит официантка Нэнси, проводит десять минут в туалете, выходит в униформе: рубашке и слаксах, с зажженной «Вирджинией Слим» в губах и начинает фальшиво мурлыкать песни. Уходит она в шесть. Эти двое — какая-то симфония раздраженности. Тик приносит Винсу поднос рогаликов с корицей, которые Винс оглядывает, не вникая в новые разглагольствования Тика по поводу правительственной программы по…

— …проведению экспериментов над обезьянами и людьми и все это дерьмо под землей на полюсах а может в Канаде или Гренландии которая меньше чем на картах объясните мне мистер Винс почему Гренландию на картах всегда рисуют крупнее не иначе они там что-то делают о чем нам знать не положено так вы хотите чтобы я пончики покрыл глазурью или просто посыпал сахарной пудрой?

— Пудрой.

— Ну уж с мертвыми ясное дело им надо быть поосторожнее поэтому их сжигают чтобы избавиться от любых следов болезни, имплантанов и прочего дерьма а знаете что они с обезьянами делают мистер Винс? Знаете? Знаете?

Винс молчит.

— Их перемалывают и добавляют в мясо, так что и не узнаешь. В половине ресторанов этой страны заказываешь тако[2] и даже не представляешь, что ешь.

Винс знает, когда не следует отвечать.

— Обезьян, прикиньте. Мать твою. Обезьян!

Вот так строишь жизнь из того, что есть. Возникают схемы действий — обжарить, полить глазурью, наполнить желе; из порядка рождается комфорт, особенно в тот день, когда не можешь перестать подсчитывать мертвецов. (Ардо Джинелли. Сорок восемь.) Обжарить, полить и наполнить. Нет причин для этой последовательности быть чем-то лучше любой другой — скажем, скальпель, дренаж, шов. Заполнить коробки, запечатать ящики и поздороваться с парнем, водителем фургона оптовиков, который всегда — всегда! — говорит, что здесь приятно пахнет, словно забыл, что вчера пахло так же.

Вспыхивает табличка «Открыто», загорается белый свет в зале. Первая волна клиентов — мужчины. Мусорщики, полицейские, вдовцы, пьяницы — дышат на руки, снимают вязаные перчатки и шапки. Винс занимается теплыми оладьями, пышками с кленовым сиропом и черным кофе, от которого поднимается пар, и ждет следующую волну завсегдатаев — сонь: женатых мужчин, пенсионеров, офисных работников, которые всегда берут пончики и кофе с одним и тем же количеством сливок и сахара, садятся на одни и те же места за пластиковыми столиками, курят одни и те же сигареты. Винсу по душе однообразие их болтовни, хотя он не прислушивается к сути. Этому он научился у бывшей подружки Тины, которая была актрисой в те моменты, когда не консультировала брата Бенни по юридическим вопросам. В основном Тине доставались роли в занюханных театрах, полных крыс и тараканов, в Гринвич-Виллидж и Сохо, но один раз ей перепала эпизодическая роль в массовке нескольких сцен большого небродвейского шоу. Винс так гордился ею, что ходил в театр каждый вечер, и с каждым разом пьеса нравилась ему все больше, нравились ее предсказуемость и мелкие изменения при общей одинаковости: актер мог взять паузу перед репликой, поменять интонацию, начать чуть раньше или позже. Однажды один актер вышел на сцену со стаканчиком кофе. Вот так запросто! Кофе! И пока разворачивалось действие (пьеса рассказывала о семье владельцев ресторана, там был брат-гей, брат, учившийся на священника, и незамужняя беременная сестра), статисты говорили и говорили без остановки, не обращая на актеров внимания. Винс спросил Тину, о чем она и другие статисты болтали на заднем плане в сцене с заполненным до отказа рестораном. Она ответила, что они должны были бормотать всякий вздор, чтобы их губы двигались и получился фоновый шум. Девушка Винса повторяла лишь: «Банан, яблоко, клубника». Или в другом порядке: «Клубника, яблоко, банан».

И тогда Винс представил, что люди на улицах все прошедшие годы тоже произносили: «Банан, яблоко, клубника». Это подтвердило его давнюю догадку: нормальные, обычные люди — школьные учителя, пожарные, бухгалтеры — всего лишь статисты в жизни таких людей, как он. Вот чем ему казалась всегда правильная жизнь — собранием бессмысленных слов и понятий: работа, брак, ипотека, ортодонт, родительский комитет, жилой прицеп на колесах. Как дела? Прекрасно. Как дела? Прекрасно. Какая чудесная погода. Банан, яблоко, клубника. Обжарить, полить, наполнить. Банан, яблоко, клубника.

Но сегодня Винс прислушивается к разговорам завсегдатаев (двое парней собираются на свалку искать посудомоечную машину; один человек советует другому вкладывать деньги в золото; женщина показывает фотографии своих внуков) и думает, что на свалке найдутся пригодные посудомоечные машины, внуки женщины просто прелесть, а золото — надежный вариант для инвестиций. Чтобы вести тихую жизнь, нужно своего рода мужество.

На двери библиотеки на острове Райкерс висел воодушевляющий плакат. На нем было изображено ночное небо, и по низу шли слова: «Человеческое сообщество состоит из миллиардов крошечных огоньков».

Человеческое сообщество… Ночью в больничной палате (лечебный сон похож на действие морфия — холодный и без сновидений) Винс представлял какой-то реальный уголок, город, который он словно мог видеть воочию, как в старых телесериалах «Положись на Бивера» или «Оззи и Гарриет». Город пятидесятых годов, где у всех по два родителя, а дома обнесены забором; где полицейские улыбаются и приподнимают фуражки.

А теперь… вот куда его занесло. Спокан, штат Вашингтон.

Тик домыл посуду и убирает ее. Винс подходит к своему шкафчику и берет книгу в мягкой обложке — он всегда читает в перерывах на кофе, — но на этот раз идет к раковине, кладет книгу, ставит ногу на табурет и закуривает. Смотрит на молодого помощника.

— Хочу тебя спросить, Тик.

От пристального внимания Тику становится не по себе.

— Скажи, сколько мертвых ты знаешь?

Парень делает шаг назад.

Винс отстраняется. Он не это собирался спросить, необязательно. Он снимает ногу с табурета.

— Я не в том смысле, сколько в точности мертвых. Я в том смысле, не приходила ли тебе в голову такая бредовая мысль. Вот сегодня я все думаю о том, сколько мертвых знаю. С тобой такое бывает?

Тик подается вперед с серьезным видом.

— Каждый блядский день, парень. Каждый блядский день!