— Я тысячу лет не видела Донну, — сказала я. — Я переросла эти глупости. Ты утверждала, когда мы обедали во «Фреш энд уайлд», что ты не знаешь, кто она такая, и тебе плевать.

— Мими, я солгала, — ответила Маргарита.

— Я тебя не виню. Как бы то ни было. Что ты сказала Анушке?

— Я ей ничего не говорила, это она подошла ко мне с бенгальским огнем в руке. На самом деле она была с Пози. Потом эта глупая корова спросила: «Ты все еще винишь меня за то, что твой брак дал трещину?» Я просто посмотрела на нее и сказала: «Ты себе льстишь». Потом я демонстративно подошла к Патрику и крепко его поцеловала. Анушка выглядела слегка ошарашенной и после очень постаралась впечатлить нас, обжимаясь с Саем на глазах у всех.

— Отлично сделано, — сказала я, снимая чайник с плиты и наливая воду в заварочный чайник. — И как ребенок?

— Дарайус, — ответила Маргарита. — Она гуляет с ним в саду, гордая, словно Королева Мая[97]. Глядя на нее, тебе бы и на секунду не пришло в голову, что ее выперли из Понсонби за то, что она трахалась с отцом ребенка из ее класса. Видимо, эта шлюшка чувствует себя как дома в резиденции Каспариана в Лонсдейл-гарденс. Она продолжает повторять, что как только будет меньше уставать — и это с двумя нянями и личным тренером, — то всерьез займется благотворительностью.

— Ну еще бы, — сказала я, найдя нож для пирога. — Еще бы. А как Додд-Ноублы?

— Слава Богу, я убедила Патрика передать председательство над комитетом Триш, — доложила Маргарита. — Случай с навесом оказался последней каплей. Я была сыта по горло его председательством. Я заставила его написать письма Додд-Ноублам и Форстерам — не старым Форстерам, а Присцилле и Александру, которые переехали в дом по соседству с бывшим твоим домом, а теперь домом Клэр. И всем остальным в саду. В письме говорилось, что он занимал пост четыре года и собирается подать в отставку. Никто не написал ответное письмо с пожеланием стать председателем, и неудивительно, это горькая участь. Тогда муж разослал еще письма, говоря, что если никто не примет должность, это место займет американец. Подобная перспектива всех взбодрила. В конце концов Триш и Джереми оказались быстрее всех. Какое облегчение больше не быть замешанным в войнах. Особенно после того, как Эйвери начали судиться с общественным комитетом по поводу сетки, и, естественно, единственным, кто отказался подписать петицию, была…

— Хитрая француженка, — хором сказали мы и захихикали.

Услышав ее смех, я поняла, как редко она смеется.

— La Belle[98] Вирджиния, — протянула я, перекладывая лепешки в тарелку, разрисованную ивами. — Она все еще дружна с Салли Эйвери?

— Никто не знает, — ответила Маргарита. — И так как у Клэр родился малыш Джо — который, кстати говоря, такой милашка, — никто больше не шпионит. Но у Клэр все же есть теория, что Вирджиния бисексуалка или что-то в этом роде. Кажется, она считает, что у Вирджинии не просто роман с Салли, но и с Бобом тоже.

— Боже, я должна позвонить Клэр, — сказала я. — Так здорово услышать все эти сплетни. Я совершенно не в курсе событий. Мне нужно нагнать. Я ей позвоню. Стоит пригласить ее на выходные посмотреть на сад. Может, она поделится идеями. — Не прерывая разговора, я представила себе дорожку, выложенную гравием… сад со шпалерами… аккуратные пышные ряды цветущих растений…

— Думаю, стоит, Мими. Вы были такими хорошими друзьями.

— Знаю. Были. А что такое для друзей украденный дом и домоправительница?

Я попрощалась с Маргаритой, которая оставила без комментария мое замечание насчет Фатимы, которую мои слова повысили от уборщицы, приходившей три раза в неделю, до домоправительницы. Я не спросила ее об Александре Форстере, или о том, что же все-таки разместили Эйвери в гараже — «крайслер» или детскую, или о Патрике, или о ребенке Клэр, или о Сае и Анушке, или как же Клэр поступила с моим бывшим домом.

Я решила позвонить Маргарите и узнать, правда ли, что Гидеон и Донна… стали близки. Я бы не удивилась.

Откровенно, если они нашли друг друга, обсуждая воду вторичной обработки или солнечные гальванические панели, — удачи им. Я не могла заставить себя сочувствовать Клэр, особенно после того как она заполучила мой дом, домоправительницу и теперь, в довершение, ребенка, которого она так хотела.

Я стояла в темном коридоре, глядя на сад. Передо мной разворачивалась идиллическая картина. Солнечный свет, весенние цветы, все в зелени. Прежде чем перешагнуть порог, я позволила себе погрузиться в прошлое.

Вернувшись мыслями к ночи Гая Фокса, когда мы с мужем лежали в постели, словно мраморные истуканы, каждый на своей стороне, не зная, что сказать, ища успокоения в молчании, — я первой его прервала. Я начала обвинять его (ведь нападение — лучшая защита) в том, что он продал дом Клэр.

Ральф мягко ответил, что нравится мне или нет, но это его дом. Он начал беспокоиться, что ему понадобится подъемный кран, чтобы увезти меня отсюда, и единственным выходом было поставить меня перед свершившимся фактом.

Он также сказал что-то мудрое, к моему удивлению, насчет Донны, которая, как оказалось, выполняла роль брокера между Ральфом и Клэр.

Муж сказал, что относился к ней с большим скепсисом, пока не понял, что она — консультант нового времени. Донна убеждала нас платить ей за те вещи, которые мы уже знали. Он поделился, что когда Клэр предложила купить наш дом (вся операция готовилась в большом секрете), Донна сказала, только с помощью большого количества слов, что Клэр хотела то, что было у меня.

Это заставило меня задуматься. На самом деле это заставило меня задуматься довольно серьезно.

Потом муж продолжил, что причина, по которой все продолжают к ней обращаться, — это то, что она говорит разумные слова, а совсем не восточное тубмо-юмбо. Мы все настолько не доверяем своим инстинктам, что следуем им, только когда заплатим гуру фэн-шуя. И когда Клэр наконец-то после многих лет бесплодных попыток забеременела, меня удивила реакция Ральфа.

Казалось, его тронула счастливая новость, хотя обычно Ральф не хочет иметь ничего общего с беременностью.

Он бледнеет, если слышит даже самый сдержанный и викторианский отчет о чьих-то родах. Что касается месячных или интимных мест… Однажды я полностью удалила волосы в области бикини в честь нашей десятой годовщины. Это должно было стать для него приятным сюрпризом.

После романтического обеда мы отправились в постель в Колвилль-крессент. Я сняла игривые трусики и повертелась перед ним. «Та-да-а!» — пропела я, демонстрируя свой сюрприз. Ральф только раз взглянул на мое интимное место, пронесся по всей спальне, вцепился в занавески и шлепнулся в обморок, сорвав не только ткань, но и уронив шестифутовый карниз красного дерева мне на голову. Что было своеобразным способом, как позже заметила я, вернуть страсть в нашу спальню.

А когда родился малыш Клэр, Ральф:

1. Спросил, мальчик это или девочка.

2. Спросил, как зовут малыша.

3. Невероятно, но он спросил, на кого похож ребенок. Я чуть не упала от удивления. Когда бы мои подруги ни рожали, он не проявлял ни малейшего интереса к родам или тому, кто родился, так как, по словам Ральфа, все новорожденные младенцы похожи, будь это мальчики или девочки.

Что касается другого вопроса — моей интрижки с Саем, — удивительно, но мы больше никогда об этом не говорили.

Ральф сказал, что он никогда не спрашивал ни одну женщину о таких делах, это обоюдное согласие двух взрослых людей и он не собирается допрашивать свою жену. Потом он добавил, и это было странно и шокирующе, потому что он снова использовал мое полное имя: «Я надеюсь, ты сделаешь мне такое же одолжение, Имоджин».

Так что вот что я узнала. Ральф — совсем не избалованный итонский выпускник. Он — самая цельная личность из тех, кого я встречала.

Я вынесла поднос из кухни через широкий коридор и крыльцо моей семье, ждавшей на лужайке, туда, где Ральф читал последний выпуск моей колонки о похоронах, которая чудесным образом пережила переезд в деревню вместе с нашим браком и несравненной коллекцией влажных салфеток Пози.