— Тогда что с тобой? Ведь что-то происходит, признайся! Вот что, давай я перезвоню Хью и перенесу встречу на завтра…
— Не нужно!
— Но, Кейт…
— Подумаешь, день рождения! Сказать по правде, я их терпеть не могу, эти дорожные столбы на пути к старости. Даже и не думай отменять встречу. Ты нужен Хью. — Она слабо улыбнулась. — И не забудь очки.
— Может, все-таки поговорим серьезно?
— Не сейчас. — Она сняла ключи от машины с гвоздика и протянула Джеймсу. — Я буду уже спать, когда ты вернешься.
— Да, но мы вроде…
— Я уже буду спать! — с нажимом повторила Кейт. — Завтра на работу, а я совсем без сил. Пока! Да, и спасибо за праздничный ужин.
Когда Джеймс наконец ушел (Господи, она думала, что не доживет до этой минуты!), Кейт с тяжелым сердцем поднялась на второй этаж. Дверь в комнату Леонарда стояла открытой, и можно было видеть Джосс, сидевшую, подогнув ноги, на красном ковре, купленном миссис Ченг на каком-то ей одной известном развале. В поношенном летнем пальтишке, переведенном в ранг зимнего халата, у дочери был неожиданно домашний вид.
— Скажи, что я ее приглашаю, — говорил Леонард. — Что у меня есть к ней разговор. Уж я ей покажу атеизм!
— Ее трудно переспорить, — с удовлетворением сказала Джосс.
— А меня вообще невозможно!
— Она не психует.
— А я что, психую?
— Каждую минуту! А когда сам не психуешь, то стараешься, чтобы психовали другие. И все время якаешь.
— Ах ты, нахальная девчонка!
— Тебе бы следовало упражнять свой ум.
— Ага! — торжествующе завопил Леонард. — Вот ты и попалась! Тебе самой никогда бы не пришло в голову ничего подобного, ты для этого слишком глупа. Повторяешь, как попка, за старой кошелкой Бачелор!
— Не смей называть ее старой кошелкой!
— Хо-хо! — Голос Леонарда понизился до утробного, издевательского. — Прямо-таки движение Сопротивления. Эдак вы с Джеймсом пойдете на баррикады в защиту старых кошелок!
Кейт на цыпочках прокралась мимо и бесшумно открыла свою дверь. В лицо словно ударил порыв ледяного ветра — до такой степени была выстужена спальня. Включив свет, она привалилась спиной к закрытой двери. Прямо по курсу была постель, на которой они с Джеймсом спали и занимались любовью еще с тех пор, когда Кейт не было и тридцати. Теперь, в тридцать шесть, эта почти супружеская постель внушала ей только страх.
«Это все моя вина, только моя, — думала Кейт. — Непонимание, холодность, удушливая атмосфера в доме — все это моих рук дело. Со мной что-то произошло, какая-то гнусная перемена, и теперь я гожусь лишь на то, чтобы портить всем жизнь. Как я смею?! Чем могу это оправдать? Да ничем. У меня нет никаких серьезных проблем, не то что, скажем, у Хью, бедняги Хью, которому нечего ждать от будущего».
В Джеймсовой части комнаты, над старинным комодом, висело зеркало. Кейт подошла и заглянула в него (ей пришлось для этого встать на цыпочки, так как зеркало было повешено еще до нее, под рост Джеймса, и никому не пришло в голову перевесить его пониже). То, что там отразилось, очень не понравилось Кейт. Волосы свисали сухо и безжизненно, краски лица совсем поблекли, а глаза, что достались от матери — некогда красивые глаза в обрамлении густых темных ресниц, — выглядели как две дырочки.
«Очень скоро я все испорчу, все сломаю. Это лишь вопрос времени, потому что во мне самой что-то уже сломано. Словно испорченный прибор, я нуждаюсь в починке, а иначе на меня нельзя положиться. Как ужасно! Ведь я человек, не прибор, а человек не имеет права вымещать свою неполноценность на других, особенно если эти другие не сделали ему ничего плохого».
Она прошла к окну и раздвинула занавески. За окном лежала совершенно пустая улица, иссиня-черная, если не считать безобразных лужиц оранжевого фонарного света. На втором этаже дома напротив белый мужчина и чернокожая женщина, вовсе не имевшие занавесок, сидели лицом друг к другу за столом, сплошь заваленным бумагами. Волосы у женщины были заплетены во множество мелких тугих косичек, и бусины в них загадочно поблескивали. Внезапно Кейт испытала острую зависть к ее экзотической прическе, сосредоточенному и в то же время мирному виду и даже к тому, что эти двое так заняты делом, что не обращают друг на друга внимания. Чтобы не видеть всего этого, она резко сдвинула занавески.
— Остается только одно, — прошептала она. — Только одно… и я просто обязана это сделать: исчезнуть с глаз подальше.
Выпустив занавески, она осела на пол, думая: «Ну и что же? Ну и ничего страшного. Я ведь всегда знала, что этим кончится».
Глава 5
Беатрис Бачелор сидела на синем бархатном диване в вестибюле отеля «Рэндольф». За двадцать лет жизни на Кардиган-стрит она ни разу не переступала этого порога, хотя отель находился в десяти минутах ходьбы от дома. Теперь она точно это знала, потому что пришла сюда пешком (и между прочим, ради такого случая надела колготки потоньше и единственную свою драгоценность — брошь с топазом).
Джеймс Маллоу пригласил Беатрис выпить чаю сними его другом Хью Хантером, который потерял почву под ногами и которому требовалась небольшая встряска. Что и говорить, круг общения расширялся с головокружительной быстротой — и все благодаря одному-единственному пинку бампером. Сама себе удивляясь, Беатрис приняла приглашение.
— Старая ты дура, — кисло заметила невестка, глядя на то, как она убирает под старенький шарф прядки, вечно норовившие выбиться из узла. — Помяни мое слово, только выставишь себя на посмешище.
Беатрис давно научилась пропускать ее шпильки мимо ушей, а для верности гудела себе под нос мотив какого-нибудь псалма. По ее мнению, на свете не было ничего привязчивее псалмов. Для того они и сочинялись — чтобы намертво укореняться в памяти даже у тех, кто не видит в них ни малейшего толку.
— Вернусь к шести, не позже. Кэт сейчас в комнате, так уж ты ее, пожалуйста, не выпускай.
На самом деле для вящей безопасности ни в чем не повинного создания Беатрис устроила кошку по имени Кэт в бельевом шкафу на стопке чистых полотенец, на давно облюбованной ею полке.
— Счастливо оставаться! — сказала она с порога, зная, что самый звук слова «счастье» безумно раздражает невестку.
И вот она сидела на мягком комфортабельном диване и совершенно не чувствовала, что выставлена на посмешище. Наоборот, чувство было скорее приятное. Чай был тем видом трапезы, который Беатрис решительно предпочитала всем прочим. Потребляя достаточное количество чаю, человек мог быть уверен, что хорошо питает свое тело и без тяжелых блюд. Это оставляло уйму свободного времени, особенно по вечерам. Вечера никогда не пугали Беатрис, ассоциируясь с хорошей книгой, музыкой и размышлениями, тем не менее было приятно разнообразить их небольшим выходом в свет. Выпить чаю в приличном месте и в подходящей компании! Чудесная перспектива.
Вошел Джеймс, приблизился и склонился к Беатрис для поцелуя в щеку. Такого с ней никто никогда не проделывал, и она так растерялась, что едва проблеяла что-то в ответ на приветствие пресловутого друга (даже на самый первый взгляд это был человек яркий, физически крепкий и с большим вкусом).
— У вас, должно быть, на редкость великодушная натура, — заметил Хью с улыбкой человека, в котором еще не совсем погиб баловень женщин. — Подпускать к себе этого болвана после того, как он по вам проехался!
— Не проехался, пока только завалил, — ответила Беатрис, обретая прежнюю остроту языка.
Хью рассмеялся чудесным рокочущим смехом.
— Лично я буду пить чай со всем, что положено, — сказал он доверительным тоном. — Изнурен работой. Требую восполнения калорий.
— Я так сразу и поняла. — Беатрис улыбнулась, но только губами, показывая, что не даст ввести себя в заблуждение.
— Ну и тоска! — воскликнул Джеймс, заглянув в меню. — Все-то у них расписано: это к тому, а это к этому — сплошные наборы. Пойду скажу официантке, что мы сами выберем, без чужой помощи. Кому с чем сандвич?