Майор приказал оседлать мне своего коня и поручил двум солдатам сопровождать меня.

— Вот тебе охрана. — Он хлопнул меня по плечу. — Давай, танкист, скачи на четырех копытах. Все будет в порядке. Привет!

— Спасибо, майор, за гостеприимство. Будь здоров!

…Мы едем лесом — трое верховых. Утро тихое, слышен лишь гул самолетов в осеннем облачном небе. Я пытаюсь заговорить с провожатыми, но они сдержанны, на откровенность не идут.

Вот и конец пути. Невдалеке от дороги вижу большой белый дом со строениями вокруг. Видно, бывшая помещичья усадьба.

— Штаб вон в том доме, господин капитан, — говорит один солдат. — Здесь мы вас оставим. — И оба поворачивают коней. Я слезаю с Майорова вороного, они берут повод и в галопе исчезают из виду — я остаюсь один.

Прежде чем идти в штаб, сворачиваю в лес, сажусь на пенек под елку и обдумываю создавшееся положение. От немцев я выскочил, но фронта не перешел. На этот участок рассчитывать больше не приходится — здесь меня могут узнать в лицо. К Кринке возвращаться нельзя — нет солдатской формы и, кроме того, на хуторе могут быть немцы. Это несомненно. В руках у меня письмо к полковнику, который с майором в хороших отношениях. Есть шанс получить документ, который оградит меня от полевой жандармерии, от патрулей, от случайных недоразумений. Такой свежий документ, адресованный в комендатуру, мне крайне необходим. Получу его, рассуждал я про себя, а тогда поразмыслю над тем, в каком районе лучше снова переходить фронт… Но сначала надо прочесть письмо. Открываю конверт. Что за ерунда? Готика! Готического шрифта я не знаю. Смог только разобрать: «Господин полковник…» И все! Как же быть? Ну, думаю, видно было по всему, что майор доброжелателен и, очевидно, написал полковнику то, о чем говорил… Да, дела… А если полковник начнет что-либо спрашивать? Ну, допустим: «Где отстали от обоза?» Отвечу: «В районе Ауце». — «Что за обоз?» Скажу: «Два экипажа для танков „Пантера“». Фамилию фельдфебеля я знаю, унтер-офицера тоже… знаю фамилию и командира полка, и командира дивизии… А спросит: «Куда шел обоз?» — «В Ту куме». — «А почему в Ту куме?» Отвечу: «Бои шли в районе Нарвы, подбитые танки ремонтировались в Риге, а в Тукумсе шло переформирование танковых экипажей…» Что ж, надо рискнуть. Другого выхода просто нет.

Во дворе штаба царила обычная суета: туда-сюда сновали мотоциклисты, подъезжали и отъезжали грузовики, бегали солдаты, спокойно похаживали часовые. Я подошел к дому, узнал, где находится командир полка, и поднялся к нему на второй этаж.

Усталый пожилой полковник сидит за столом. За ним, на стене, карта с флажками, обозначающими линию фронта. На столе два полевых телефона.

— Хайль Гитлер! Разрешите, господин полковник, передать вам письмо. Я разыскиваю штаб полка танковой дивизии «Мертвая голова» и попал в штаб вашего батальона…

Полковник молча протягивает руку, берет письмо, вскрывает его и читает.

— Ваши документы, — говорит он, не глядя на меня. Я достаю «марш бефель» на имя Фридриха Люцендорфа и подаю ему.

— Это все? — Полковник поднимает на меня рыбьи глаза, они бесцветны, как дождевая вода.

— Все, что я сумел сохранить. Вернее, что в данный момент имею при себе. Остальные документы в части, в моих личных вещах.

— Вы завтракали? — неожиданно спрашивает он.

— Так точно, господин полковник.

— Спускайтесь во двор и ждите вызова. Козырнув, я вышел окрыленный. Во дворе шла все та же суета. Возле пакгауза солдаты сгружали ящики с французского фургона.

— Сигареты? — радостно крикнул пробегающий мимо молодой унтер-офицер с папкой в руках.

Лейтенант, следивший за разгрузкой, передразнил его:

— Сигареты? Сигары, а не сигареты! Дадим русским прикурить!

— А-а! Фаустпатронен, — разочарованно протянул унтер и, заметив меня, козырнул.

Время тянулось бесконечно долго. Да, видимо, и на самом деле прошло не менее двух часов. Во двор въехал какой-то мотоцикл. Я даже не обратил на него внимания, поглощенный своими мыслями. Вывел меня из раздумий резкий голос лейтенанта:

— Господин капитан, ваша фамилия Люцендорф?

— Да.

— Прошу запять место в коляске.

С упавшим сердцем я уселся в коляску, положив на колени свой автомат. Я сразу увидел, что мотоцикл принадлежит полевой жандармерии. Сзади водителя сел лейтенант, и я заметил, что он держит за пазухой белый конверт, в котором, очевидно, был мой «марш бефель». Мотоцикл затарахтел, рванулся вперед и вылетел на дорогу.

Побег

— Прошу вас, господин капитан, все лишнее выложить на стол. — Оберштурмбаннфюреру лет около пятидесяти, он лысый, тучный, голос у него жирный, рокочущий.

Я выкладываю пистолет ТТ, планшет с картами, вынимаю из кобуры «Вальтер», снимаю с руки компас.

— Часы тоже? — спрашиваю я.

— Часы можете оставить.

— Носовой платок?

— Оставьте.

— Тогда все.

Свой автомат я поставил в углу комнаты при входе в штаб полевой жандармерии.

— Вы свободны, — говорит толстяк лейтенанту и фельдфебелю, присутствующим здесь. Те уходят, и мы остаемся с оберштурмбаннфюрером с глазу на глаз.

— Садитесь! — рокочет он.

Я сажусь на стул и чувствую, что в заднем кармане галифе лежат «Браунинг» и запасные обоймы. Я забыл об этом, и мне стало не по себе.

— Когда вы отстали от части?

— Двадцать пятого июля.

— В каком районе?

— Недалеко от города Ауце, шли с юга на северо-восток, на Тукумс.

— Где ваша офицерская книжка?

— Осталась в повозке, вместе с другими документами.

Там был мой чемоданчик с личными вещами.

— Как же вы отстали от обоза?

— Из-за одной женщины. Отлучился по личным делам. А на обратном пути в темноте лошадь, перепрыгивая через канаву, оступилась и вывихнула йогу. Всю ночь я с ней провозился, не вправить. Отвел на ближайший хутор, а в Тукумс был вынужден добираться на попутной машине. Но в Тукумсе обоза не оказалось — он где-то застрял в стороне от главной магистрали. В поисках его я потерял несколько суток. Начал искать штаб полка — не нашел. Штаб своей дивизии тоже не нашел и явился в штаб полка 218-й дивизии. Оттуда направлен к вам.

— Кто командир вашего полка?

— Полковник Крепе.

— У меня пока все, — пророкотал толстяк, записав мои показания. — К сожалению, я вынужден вас задержать, господин капитан. Правда, условия у нас неважные, но я думаю, что ваше дело в ближайшие дни уладим. Так что придется немного потерпеть. Я постараюсь облегчить, как смогу, вашу участь. Выходить из помещения вы сможете когда захотите, только будете давать знать. Я распоряжусь. Питаться будете лучше, чем другие. Табаком я вас обеспечу.

— Спасибо за заботу, — буркнул я.

— Лейтенант! — гаркнул толстяк. — Отведите капитана, — и тут же добавил, обращаясь ко мне: — Пояс и кобуру тоже оставьте здесь.

И вот меня приводят в какой-то сарай. Кругом кромешная тьма. Понемногу привыкаю, различаю деревянную лестницу, которая ведет на второй этаж, — там какое-то помещение, видимо с окном. Хозяева хутора занимают полдома, тайная полевая полиция — две комнаты. Рядом с нашим сараем — свинарник (слышно похрюкивание свиней). У хозяина есть и корова. Кроме меня, в сарае еще трое — немецкий солдат и двое гражданских: все они лежат внизу на соломе. В углу стоит параша. Я ложусь рядом с арестованными. Они молчат, я тоже. Два раза в день нас выводят во двор. Меня конвоируют отдельно.

«Не обыскивали, — думаю я. — Значит, не положено обыскивать офицера дивизии СС по уставу или потому, что взят не с поличным».

Арестанты каждый день меняются. Одних уводят, других приводят. Вот привели трех русских и одного латыша-подростка и в тот же день увели. Потом были два литовца и немецкий солдат-дезертир. Потом доставили еще одного русского, лет тридцати пяти, в ватнике.

На четвертый день оберштурмбаннфюрер вызвал меня к себе в кабинет.

— Могу вас порадовать, дорогой капитан! — объявил он. — Я же сказал вам, что не пройдет и недели, как я улажу ваше дело. Ваш вопрос решен. Вам полагалось два года концлагерей за дезертирство, но вы их избежали. Вам крупно повезло!