Речь идет о Кассапе Первом, жившем в пятом веке новой эры. Заживо замуровав отца, у которого отнял престол, Кассапа скрылся на неприступной вершине от гнева подданных и мести ограбленного брата. Именно здесь, на высоте 183 метра, он велел построить дворец, оборудованный уникальной системой дренажа и вентиляции.

Даже теперь, когда ступени в скале ограждены в наиболее опасных местах стальной решеткой, подъем на неприступную вершину требует известных усилий. Особенно в жару, когда гористые джунгли вокруг так и дымятся от испарений.

Невольно вспоминаешь безвестных строителей, вырубивших этот скорбный путь по воле безумца, который возомнил себя царем-богом. Дворец, если верить хроникам, был построен в виде храма, ибо Кассапе Сигирия виделась неким подобием гималайской Кайласы — заоблачной обители надмирных существ.

Существует легенда, связывающая «Яккагалу» с гималайским полетом Ханумана, и опять же не случайно протягивается тонкая связь между обезьяньим божеством и крохотной обезьянкой, чья смерть стала лишь первым звеном в цепи жестоких убийств деспота. Как это удивительно по-ланкийски!

За полторы тысячи лет от царского чертога остались одни только контуры фундамента и тронное место. Не дожили до нашего времени и сооружения, построенные у подножия. Лишь с вершины, поросшей жасмином и диким гранатом, гористое плато приоткрывает кое-какие следы давней планировки. Вырисовываются абрисы покоев царицы, бассейнов, колодцев, и явственно проступает прихотливый узор вентиляционных ходов. Древние хроники даже в мелочах не отступают от истины.

Дворец, предназначенный олицетворять буддийский рай Тушиту, куда, вопреки всему, надеялся попасть отцеубийца, разделил участь бренной плоти. Но остались непревзойденные сигирийские фрески, которые относят к самым замечательным памятникам человечества. Нельзя сказать, чтобы бог Махакала, олицетворяющий необоримое время, питал особую слабость к этим портретам, запечатлевшим полногрудых красавиц с глазами ласковыми и немного печальными, как горько-душистые цветки панчапани. Из множества изображений уцелело лишь несколько. Да и то случайно, ибо гладкая стена, которую сейчас называют «зеркальной», в двух местах прерывалась кавернами, и глубокие ниши уберегли нанесенные на штукатурку тонкие водяные краски. Все, что находилось снаружи, стерла властная рука времени. Причем так прилежно, что некогда закрашенная стена и впрямь стала зеркальной. Теперь ее покрывают бесчисленные надписи. Иным стихам, написанным на древнем алфавите, полторы тысячи лет. Они воспевают красоту сигирийских незнакомок, их непреходящее очарование. Собственно, только благодаря надписям мы знаем сегодня, сколь мало осталось от этого блистательного парада женской красоты.

«Пятьсот юных дам, чье великолепие сродни венценосной сокровищнице…»

Двадцать два портрета из пятисот. Но и этого оказалось достаточно для бессмертия. Богини или дочери Земли, эти женщины оберегали легенду Скалы демонов. Невозможно передать щемящую прелесть дивных, воистину фантастических образов. Для этого нужно услышать зов неведомого, испытать потрясение, раскрывающее потаенную суть вещей! «Сатори», как называют японцы.

Обнаженный торс и гибкая талия красавиц, как из невесомых одежд, выступают из облаков. Грустными звездочками мерцают в небе их бесценные серьги и украшенные самоцветами диадемы. Тонкие благоуханные пальцы перебирают цветы: хрупкие венчики мирта, поникшие кувшинки и соцветия панчапани, вроде тех, что и поныне складывают у священных алтарей. Легко и неверно касание пальцев, словно они готовы в любую секунду обронить свой непрочный, но тем и пленительный груз. Служанки, чьи прелести скрыты под более грубой тканью, еще несут блюда, полные лепестков, но по всему видно, что пальцы владычиц уже не притронутся к новым цветам.

Неуловимый переход от идеи множества к единичному, но почему такая светлая, такая высокая грусть?

Это одна из загадок, на которые, наверное, не следует искать ответа. Тем более что тайны Сигирии так и не удалось пока разгадать. Мы не знаем, кто были те, что оставили частицу сердца на дикой, как неведомый астероид, скале. Нам неизвестны не только имена художников, но даже смысл их творений. Ни один из ответов на прямой вопрос: «Кто они, сигирийские дамы?» — нельзя признать удовлетворительным. Храмовые танцовщицы? Но почему в уборе принцесс? Небесные девы — апсары? Но откуда такая земная, такая полнокровная женственность? Дамы двора, оплакивающие своего господина? Что ж, может быть, но не хочется верить, что красавицы с такими глазами провожали в последний путь преступного тирана. Известный археолог доктор Паранавитарна, расшифровавший ряд надписей на «зеркальной» стене, считал, что сигирийские дамы являют собой аллегорию небесных молний. В этой связи уместно вспомнить фрески знаменитой Аджанты. И здесь, и там сходные сюжеты, стиль, манера и даже время создания. Но ласковые прелестницы из пещер Южной Индии ничем не напоминают стрелы небесного огня, которые олицетворяет ваджра. Сравнение, конечно, не доказательство, хотя многим исследователям казалось, что Аджанта даст ключ к пониманию Сигирии. Однако этого не случилось. Стоило сравнить технику написания фресок, и сразу стало ясно, что сигирийская школа пользовалась рецептами, совершенно отличными от южно-индийской. Это неповторимый цветок, раскрывшийся на щедрой почве Шри Ланки.

И еще одна любопытная деталь, связанная с Яккагалой — Сигирией. За галереей «зеркальной» стены ступени вновь круто забирают кверху. Там, на Львиной террасе, когда-то стояло циклопическое изображение льва. От него уцелели лишь две когтистые лапы, стерегущие последнюю лестницу перед дворцом. Гигантские двухметровые когти изваяны столь реалистично, что это позволило местному палеонтологу Дирантале определить по ним даже подвид ныне исчезнувшего сингальского льва! Недаром ланкийские мудрецы не делали различия между наукой и искусством. Как тут не вспомнить слова Джавахарлала Неру о «времени науки», времени одухотворенности? Предчувствие близости этих новых времен обернулось поэтической метафорой Мариньоли, придумавшего зачем-то фонтаны, о которых молчат ланкийские хроники… Впрочем, последнее не столь уж и важно. Пусть не было фонтанов, но был бассейн, и дворец, и высокий трон. С мраморной платформы, на которой во времена оны стояло тронное кресло, как балдахином осененное девятиглавой коброй, необозримые дали раскрываются. В ясный день зоркий глаз может различить даже белые ступени Анурадхапуры. Это, возможно, преувеличение, ибо древняя столица далека, да и до Полоннарувы и до Канди тем более, куда после иноземных вторжений и междоусобиц была окончательно перенесена священная реликвия — зуб Будды, тоже неблизко.

Но впечатление такое, будто видишь всю страну сразу. Синие горы, террасы рисовых полей, глинобитные хижины и белые храмы в манговых рощах. Словно длится и длится завороженное время сигирийских красавиц. Пусть от дворца уцелели лишь эти останки кирпичной кладки, но разве не так же наливается зерно на рисовых чеках? И разве повсюду — вдоль дорог и по берегам прудов — не качаются на ветру все те же грациозно изогнутые пальмы? Тысячи лет утоляли они голод и жажду, давали свет и лекарство от болезней, нехитрую крестьянскую утварь, повозку и лодку. Из пальмового дерева строили дома и крыли их пальмовым листом. Хмельным кокосовым араком прогоняли грусть и раскалывали перед храмом орехи, испрашивая у богов доброго пути. Кокосовым молоком обмывали новорожденного и опускали затем в висячую колыбельку из пальмового волокна. Когда же наступал час расставания, метили место сожжения сухим соцветием все той же безотказной пальмы, отгонявшей зло даже в потустороннем мире.

Пока в придорожной часовне наш шофер раскалывал перед изображением белого коня — покровителя транспорта — кокосы, я спустился к озеру набрать голубых гиацинтов. Девушка в желтом сари уже вышла из воды и беспричинно улыбалась окружающему великолепию.

Мне показалось, что я знал ее раньше. Сразу вспомнились стихи на «зеркальной» стене: