Фюмроль почти поверил в искренность японца. Еще секунда, и он бы сдался, но тягостное предчувствие скорой гибели мешало ему сказать «да», навязчиво подсказывало, что враг просто забавляется его беззащитностью и смертной страдой.

 — И вы отпустите меня просто так? Под честное слово? — Он ждал ответа с замиранием сердца, с трепетной надеждой, за которую себя ненавидел.

Арита презрительно усмехнулся. Ему действительно захотелось спасти этого человека, и он был готов отпустить его под честное слово. Своим вопросом заурядного торгаша француз сам все испортил. Нет, он не человек духа. Обыкновенное мясо. Пусть пеняет теперь на себя.

А Фюмроль не сводил жадных, тоскующих глаз с японца, как будто бы что-то мог разглядеть за слепящим электрическим кругом.

 — Я полагал, что вы поняли, о чем идет речь. Наш договор мы оформим по всем правилам в ближайшем населенном пункте, после чего вы получите деньги, паспорт нейтральной страны и билет до Лондона, — отчеканил подполковник. — Так, вы согласны?

 — Нет! — выкрикнул Фюмроль. В ту же секунду Арита выстрелил и, не оглядываясь, вышел из хижины.

 — Господин подполковник! — подскочил к нему поджидавший у порога лейтенант Ида. — В лесу обнаружено четыре совершенно целых танка «Матильда» и два танка «Валантайн». Мои ребята могли бы…

 — Отставить, — оборвал его Арита. — Это не наша задача. Быстро на катер.

Он подумал, что зря отпустил девку. Надо было хотя бы отдать ее солдатам. Они заслужили маленькое развлечение: денек был жаркий.

 — Где мой меч, Ида? — спросил он.

 — Здесь, господин подполковник! — держа на вытянутых руках завернутую в шелк драгоценную реликвию, выступил верный оруженосец из темноты. — Прикажете поискать еще пленных?

 — Сейчас уже поздно, но завтра я, быть может, смогу показать прием в стиле Мусаши. Самый трудный.

 — Ребята очень обрадуются, господин подполковник. Они готовы за вас в огонь и воду. Они уже близко. Слышите, как поют?

Это была знаменитая «Уми юкаба» — песня бесстрашных, в которой «висельники» кощунственно заменили слово «император» именем своего командира.

 — Скажи им, чтобы они так больше не пели.

Приняв меч, Арита пошел к морю, над которым трепетали молнии дальних гроз.

Год Водяной Овцы Нго Конг Дык встретил на Пулокондоре. Прежде чем попасть на острова, расположенные в восьмидесяти километрах от дельты Меконга, он около года провел в сайгонской тюрьме, где заслужил репутацию «нгоанко».[36] Перед самым тэтом его вместе с другими упрямцами заковали в цепи и швырнули в полицейский фургон. Ударившись головой о железную стойку, он потерял сознание. Очнулся только у причала, где автоколонну с узниками уже ожидало судно, курсирующее между Сайгоном и Пулокондором. Скованные одной цепью заключенные в последний раз вдохнули свежий воздух и побрели к люкам, извергавшим смрад нечистот и протухшей воды. Их так и не расковали. Весь путь до каторжной тюрьмы они провели в полной темноте среди крыс и москитов, которые поколениями плодились в стальном чреве старого брандера.

По случаю Нового года тюремщики были пьяны и настроены благодушно. Ограничившись поверхностным обыском и несколькими зуботычинами, они на скорую руку рассовали новоприбывших по камерам. Надзиратель корпуса С, куда попал Дык, даже произнес прочувствованную речь:

 — Мы рады приветствовать столь избранную публику на нашем знаменитом курорте, — он залился пьяным смехом, хотя повторял свою остроту перед каждой новой партией заключенных. — Все вы отъявленные негодяи, но у каждого будет возможность исправиться. Помните это. Неисправимые у нас долго не живут. Они переселяются на небо, хотя я далеко не уверен, что там их ожидает теплый прием. Вы находитесь на острове, выродки. Остров, полагаю, вам известно, со всех сторон окружен водой. Можете биться головой об стенку, орать, объявлять голодовку — нас это не волнует. Голодовки мы даже приветствуем — вновь последовал приступ хохота, — больше риса достанется птичкам и кошечкам. Ваши жалкие жизни стоят не дороже бланка, который мы аккуратно заполняем после смерти каждого мерзавца, не пожелавшего стать порядочным человеком.

В камере Дык встретил старых знакомых: студента Лe и Тон Дык Тханга, с которым познакомился в сайгонской тюрьме.

Тханга любило все коммунистическое подполье. В девятнадцатом году он поднял красный флаг на крейсере «Вальдек Руссо», стоявшем на рейде Одесского порта, и по приговору военного трибунала целых семнадцать лет провел в каменном мешке Пулокондора. Когда во Франции победил Народный фронт, Тханга выпустили на свободу. По возвращении с Восьмого пленума он был вновь арестован в Кохинхине. Его выследил элемент АБ.

Нго Конг Дыка приняли в камере как своего.

 — Витамины привез? — первым делом спросил его студент.

Дык прошел в сайгонской тюрьме хорошую школу и прекрасно знал, что называют политзаключенные витаминами духа,[37] без которых в тюрьме не прожить.

 — Про Сталинград уже знаете? — поинтересовался Дык, развязывая мешок. — Или после известия о поражении японского флота у острова Мидуэй время для вас остановилось?

 — Он еще шутит! — возмутился студент. — Мы знаем, что Красная Армия окружила фашистов и им предъявлен ультиматум. Чем кончилось?

 — Чем должно было кончиться, тем и кончилось. — Дык весело оглядел окруживших его товарищей. — Полная победа! Разгромлены десятки отборных дивизий, огромное количество пленных, среди которых двадцать четыре генерала и сам Паулюс. На других фронтах советские войска тоже продвигаются вперед, освобождают город за городом. На китайско-бирманской границе армия центрального правительства оказывает упорное сопротивление японцам. Ну как, хороши витаминчики?

 — Ты хорошо запасся, парень, — одобрил Тханг. — Сведения первый сорт.

 — И свежие! — Лe поднял над головой кулак.

 — Знал, куда еду! — Встретив своих, Дык приободрился. Даже рана на голове, загноившаяся за дорогу, как будто бы мучила меньше. — Так что поправляйте, товарищи, здоровье. Тебе особенно нужно за себя взяться, Ле, — он озабоченно всматривался в посеревшее, осунувшееся лицо друга, почти сплошь покрытое мокнущими струпьями. — Совсем отощал.

 — Ты лучше на себя посмотри, — отшутился Ле. — Могуч, как Ли Онг Чаунг! Чем это тебя? — он осторожно прикоснулся к ране на голове. — Болит?

 — Пустяки. В машине стукнулся.

 — Дайте мне бальзаму, — попросил Тханг. — Есть еще вести? Нгуен Ай Куок?

 — О товарище Хо Ши Мине ничего нового. — Дык покорно дал смазать рану. Утихшая было боль вспыхнула с новой силой. — Они по-прежнему держат его в тюрьме. Но наши товарищи считают, что после Сталинграда китайцы станут покладистее. Генеральный секретарь исполкома гоминьдана У Дэн-чэн долго говорил о разгроме фашистов по чунцинскому радио.

 — Известно хоть, в чем его обвиняют? — спросил Тханг.

 — В шпионаже. Гоминьдановцы считают, что товарищ Хо Ши Мин перешел границу для встречи с китайскими коммунистами. Они начали пытать его еще в Цзинси, но ничего не добились.

 — И не добьются, — повторил Тханг. — Я знаю Ай Куока больше двадцати лет. Пусть он ездил по разным странам, а я сидел на Пулокондоре, связь между нами не прерывалась. Он мне даже стихотворение прислал. «Что бы там ни было — все стерплю…»

 — «Я им ни пяди не уступлю», — продолжил Дык. — Эти стихи поют во всех политических тюрьмах Индокитая, товарищ Тханг.

 — Новенький правильно сказал, — от стены отделился высокий человек с искалеченной в пытках рукой. — В мире единый фронт против фашизма. Это рано или поздно дойдет до всех. Гоминьдановцы вынуждены будут освободить нашего вождя. Они сейчас являются основной силой, противостоящей японцам, и не должны ослаблять антифашистский лагерь. Китайским коммунистам тоже следует понять, кто является главным врагом. — Он подошел к Дыку. — Будем знакомы. Фам Динь Тян из Хюэ. — Заметив единственно дозволенную в тюрьме миссионерскую брошюрку в руках новичка, пошутил: — Никак, решил нас в христианство обращать?