На следующий день после нападения на Пирл-Харбор генерал-губернатор Деку и посол Есидзава подписали новое соглашение, в котором французская сторона торжественно подтверждала свою готовность «всеми имеющимися в ее распоряжении средствами сотрудничать с Японией в деле совместной обороны».

По этому соглашению союзное военное командование его величества тэнно могло установить полный контроль над вооруженными силами, транспортом и средствами связи. К началу войны в Индокитае количество японских войск превысило 75 тысяч человек. Страна была окончательно превращена в военный плацдарм для наступления на юг.

Черный океан вышел из берегов.

Стараясь заслужить расположение ставшего всемогущим Уэды, Жаламбе лучших агентов бросил на поиски неуловимого Танга. Первым напал на след коммунистического агитатора вездесущий Конг. Как только стало известно, что Танг скрывается в дэне государей Хунт, Жаламбе поднял на ноги всю жандармерию. В ночь на рождество, когда добрые католики мирно проводят праздники в кругу семьи, военные грузовики остановились у белых, осененных драконами ворот дэна. На поимку одного-единственного человека было брошено семьдесят шесть полицейских, вооруженных автоматами и гранатометами. Рассыпавшись цепью, они окружили гору и взяли под прицел все мосты и дороги. Операция должна была начаться с первыми лучами солнца.

Но когда рассвело, Жаламбе понял всю сложность стоящей перед ним задачи. Прочесать лес на горе, обшарить каждый заросший непроходимым бамбуком овраг и каждую пещеру оказалось не так просто, как это выглядело на плане. Можно было впустую угробить и день, и два. Тогда Жаламбе принял, по его мнению, единственно разумное решение. Подозвав трех дюжих охранников, он сделал знак достать из кузова носилки.

 — Дуйте на самый верх, и поживее, — распорядился он, устраиваясь поудобнее. — Туда ведет только одна дорога.

Священник Тхить Тьен Тяу встретил нежданных гостей на мосту перед маленькой часовенкой с провалившейся крышей.

 — Чем мы обязаны приходу высоких гостей? — спросил он на ломаном французском языке. — И почему гости пришли в святое место с оружием?

 — Не слишком ли много вопросов, святой отец? — одернул его Жаламбе, не слезая с носилок. — Я должен осмотреть вашу тихую обитель.

 — Вы избрали неудачный час для экскурсии, — монах не скрывал враждебности. — До утренней трапезы мы никого не принимаем. Пусть ваши люди с оружием немедленно покинут наши пределы.

 — В самом деле? — Жаламбе насмешливо прищурил глаз. — Стоит мне пальцем пошевелить, и сюда придет рота солдат. С пушками. С лошадьми.

 — Вы жестоко раскаетесь в своих несправедливых действиях, — величественный священнослужитель надменно вскинул голову. — Оставьте нас и воздержитесь от непоправимой ошибки.

 — Велите проводить нас в пагоду Красного бамбука, святой отец, — потребовал Жаламбе.

 — Здесь нет такой.

 — Ваше назначение открывать истину, а не утаивать ее от ищущих, — в притворном смирении Жаламбе возвел глаза к небу.

 — Шестой патриарх учит, — монах словно не обратил внимания на неприкрытую издевку. — Нигде нет никакой истины, не надо пытаться увидеть истину где-либо. Если ты воскликнешь: это истина, значит, то, что ты видишь, не есть истина. Если же ты сам достиг истины, отделился от ошибок, то твой дух и есть истина. Если же твой дух не отделился от ошибок, то это не истина.

 — Белиберда какая-то, — фыркнул Жаламбе. — Где пагода?

 — Я не знаю такой. Пусть люди с оружием удалятся. Я проведу тогда вас в мою келью, и вы своими глазами убедитесь, что в дэне нет тюа с таким названием. У нас есть отпечатанный план.

 — Значит, это какой-нибудь тайник! — продолжал упорствовать Жаламбе. — Вы же так любите давать возвышенные названия всяким крысиным норам.

 — Зачем вы поселились в стране, чьи обычаи вам так ненавистны? — Тхить Тьен Тяу с сожалением, словно на безнадежно больного, взглянул на пришельца. — Уходите от нас. — Он повернулся спиной. — Храм с подобным названием есть только вблизи Сайгона. Здесь не ищите его.

 — Пусть будет по-вашему, — переменил тактику Жаламбе. — Не уходите. Я хочу сделать вам одно предложение.

Монах выжидательно обернулся.

 — Отдайте мне человека, который прячется где-то тут, и будем считать инцидент исчерпанным. Договорились?

 — К нам приходит много людей, чтобы укрыться от обманчивой иллюзии. Не знаю, кого вы ищете.

 — Так это мы сейчас устроим, святой отец, — обрадовался Жаламбе и спрыгнул на землю. — На всякий случай я захватил с собой его портрет.

 — Нет! — монах протестующе выставил руку. — Храм не место для охоты на людей. Прошу вас уйти.

 — Даю вам час на размышление. — Жаламбе швырнул фотокарточку под ноги отцу Тяу. — Если я не заполучу этого типа, то мои люди не оставят камня на камне от вашего вороньего гнездышка. Советую крепко поразмыслить. Ровно через шестьдесят минут начнется штурм.

Монах молча повернулся и зашагал прочь. Перед входом в часовню он задержался и, указав на круглое окно, каменная решетка которого была выполнена в виде сложного иероглифического знака, промолвил с угрозой:

 — То, что есть, — не есть; то, что есть я, — не есть я; то, что будет, — не будет. Запомните это, невежественные чужеземцы.

Жаламбе, пренебрежительно сплюнув, дал знак уходить. Жандармы сложили носилки и покорно побрели за начальником. Спускаясь по известковым ступеням, Жаламбе тщился найти достойный выход. Можно было не сомневаться в том, что монах не выдаст Танга. Непреклонная твердость отца Тяу произвела на француза сильное впечатление. По сути, это он себе дал час на размышление, чтобы избежать немедленных, скорее всего опрометчивых действий. Что же, ничего не поделаешь. По истечении часа он прикажет своим парням перевернуть все вверх дном. Ради десяти тысяч пиастров награды мальчики могут и попотеть. Если же монахи, как это бывало, окажут сопротивление, он отдаст приказ забросать их гранатами. Иного выхода он не видит. Крыса, которую загнали в угол, поневоле начинает кусаться.

Оставалось ждать еще двадцать минут, когда на горе показалась процессия. Монахи были в желтых одеждах, какие надевают в праздники или перед алтарем с буддами. Впереди шли подростки с барабаном и гонгами, за ними в окружении клира важно шествовал отец Тяу. Его зачем-то поддерживали под руки два послушника с колокольчиками в руках.

«Неужели решились?» — подумал Жаламбе. С замиранием сердца прислушивался он к звукам далекой музыки, не отрывая глаз от желтых пятен, мелькавших среди зеленых соломин бамбука. Процессия то возникала во всем своем странном великолепии на открытых местах, то пропадала вслед за дорогой в лощинах, осененных кустами, увешанными бумажками с молитвенными пожеланиями. И тогда только уханье барабана долетало к подножию горы, да смутно угадывался нежный перелив колокольчиков.

«Хотел бы я знать, что они придумали», — тревожился Жаламбе, обкусывая ногти. На всякий случай он приказал взять оружие на изготовку. Монахи были способны обрушить на головы полицейских град камней и черепицы.

«Черт бы побрал этих буддистов. Проповедуют смирение, полную отрешенность от мирских треволнений, а доходит до дела, дерутся, как пьяные матросы, которым все дозволено. Ничего у них не поймешь».

Жаламбе нервно закурил сигарету, но, сделав две-три затяжки, втоптал ее каблуком в траву. Стыдливая мимоза съежилась, открывая серебристую изнанку тонко расчлененных листиков. Он шагнул с обочины на дорогу. Жандармы, которым передалось смутное волнение, тоже побросали сигареты и, клацая затворами, приблизились к воротам в стене. Напряженное ожидание повисло над всеми. Грозные удары барабана раздавались все ближе. В их бьющей по нервам размеренности ощущалась трагическая неотвратимость.

Неожиданно барабан умолк, колонна остановилась перед последним спуском, и принаряженные монахи повернулись лицом к дороге. Казалось, что их ноги касаются драконьих гребней на черепичном покрытии арки. Молитвенно сложив руки, они затянули заунывный, исполненный скрытой страсти гимн. Затем от процессии отделилась небольшая группка. Впереди шел тощий старик в черном халате, а следом за ним двинулись к лестнице монахи, ведущие Тхить Тьен Тяу.