— Насчет меня можете быть уверены: я нигде не произнесу слово Армагеддон, хоть оно и означает Холм Мегиддонский, не более. Но вы, кажется, упомянули какие-то силы, что могли избрать меня слепым орудием? Лично мне ничего такого не известно. Сколько помню себя, всегда руководствовался христианским долгом, уставом и собственным разумением.

— Вы могли и не знать, дон Висенте. Ученого человека легко соблазнить, подбросив ему какую-нибудь щекочущую энигму, — поспешно ответил Скваронски, хотя прозрачный намек насчет чьей-то руки сделал граф Боденшайн. — Давайте попробуем разобраться вместе. В своем письме вы, кроме Лоренцо, о коем забудем, называете кавалера де Луна, комтура Лопеса Рамона, рыцаря Хуана Ирибарне и еще некоторых — все испанцы.

— Так и есть. Это скверно? — спросил Висенте, пытаясь обуздать растущую неприязнь. Чем дальше, тем все более странный характер приобретала беседа. «То ли диспут, то ли инквизиционное следствие».

— Многое ли известно вам об этих людях?

— Почти ничего, но я стараюсь узнать как можно больше и не вижу в этом греха. С комтуром Рамоном, андалузским идальго, наша семья в отдаленном родстве. Ближайший сподвижник Яго де Моле, он претерпел жесточайшие пытки, но не признал за собой тех неслыханных мерзостей, что вменяли ему инквизиторы короля.

— Достойный рыцарь, как, впрочем, и остальные ваши избранники. Как думаете, что их объединяет? Кроме, конечно, белого плаща с восьмиконечным крестом?

— Затрудняюсь сказать.

— В том-то и загвоздка, падре, что все, как один, причастны к тайне тамплиерских сокровищ. И эта пресловутая тайна не умерла с ними, а продолжает жить, распаляя воображение кладоискателей и прочих сумасбродов, помешавшихся на оккультизме.

— Судьбы славного ордена Госпитальеров и несчастных рыцарей Храма настолько тесно переплелись, что иногда трудно отделить одно от другого, — непринужденно включился в разговор Боденшайн. — Мертвый хватает живого. Nomina sunt odiosa.[69] Вам это может показаться удивительным, дон Висенте, но, невзирая на многовековую давность, некоторые документы по-прежнему взрывоопасны. Подобно бомбам минувшей войны, что прячутся под асфальтом вновь отстроенных городов, они требуют бережного подхода. Я бы даже сказал — ювелирного.

— Понимаю, но меня заинтересовали конкретные люди и обстоятельства. В частности, мои соотечественники и дальние родичи, которые побывали в Мегиддо перед отправкой на Кипр. Не думаю, чтобы это могло затронуть кого-либо из ныне живущих. А кладоискате-льство, смею уверить, не мой конек.

— Мы не можем знать, что таится в земле, — повторил прежний довод историограф, — и вынуждены поэтому выжидать, чтобы не дать лишнего повода к тенденциозным истолкованиям. Речь, разумеется, не о вас, Дон Висенте.

— Вы же знаете, падре, что Мальтийский орден наделен статусом суверенного государства, а там, где начинается политика, кончается здравый смысл, — принужденно пошутил Боденшайн. — Многое происходит на уровне детского сада. Обстоятельства сильнее нас. Будь иначе, монсеньор Скваронски с удовольствием предоставил бы вам всю документацию.

— Думаю, мы так и поступим по возвращении дона Висенте из Мегиддо. Посидим, поломаем головы, сопоставим… Пока же, чтобы не казаться голословным, расскажу небольшую историю. Она весьма поучительна и наверняка заинтересует нашего академического собрата… Знакомо ли вам, падре, имя виконта Жерара де Сольер?

— Имя знакомо, но и только. — Францисканец презирал ложь, но мудрое умолчание почитал добродетелью.

— Чувствуется, что вы начали вгрызаться в материал. Сольер, прецептор ордена, был другом и поверенным великого магистра. Как и ваш предок Лопес Рамон, он принял мучения, но не отрекся. Они и сидели вместе, Сольер и Рамон, в одном монастыре, превращенном в тюрьму. Через своего друга, знакомого вам оруженосца Хуана Ирибарне, сын Жерара Сольера проник, кстати в монашеском платье, в келью, где томился в оковах отец. Никто не знает, о чем они в точности говорили. Романтическая легенда гласит, что истерзанный пыткой прецептор назвал место, где были спрятаны особо ценные реликвии, и открыл знаки, по которым их можно отыскать. Казалось бы, на том и поставить точку, но прошло без малого шестьсот лет, и на сцене появился — как вы думаете, кто? — Беренжер Сольер, прямой наследник и хранитель секретного плана. Он поселился в деревушке Реннлё-Шато, известной разве что добрым вином, чем всегда славился Лангедок, и вскоре занял освободившееся место приходского кюре. Короче говоря, молодой клирик под видом реставрации старинной церкви Марии-Магдалины занялся раскопками. Улавливаете связь? Есть основания полагать, что кое-какие предметы были найдены. Наш скромный священник подался в Париж, жил там на широкую ногу, окруженный потомками родовой аристократии. Говорили и о неком пергаменте, извлеченном из замурованного в кладке цилиндра. Что там было написано, так никто и не знает — текст представлял сложную криптограмму — но, тем не менее, распространился слух об анаграмматической надписи: «A DAGO-BER II ROI EST SE TRESOR ET IL EST LA MORT». Вам не приходилось слышать о чем-то похожем?

— Даже отдаленно.

— Обратите внимание на короля Дагобера. Вдруг где и встретится?

— Дагобер из династии Меровингов? Ленивый король, за которого правили майордомы? Не вижу связи. Тамплиерами на исторической арене еще и не пахло.

— Что вы хотите, падре? Легенда. Миф. Они наслаиваются, как снежный ком, катящийся с горы. Поговаривали, будто Аларих, разоривший Рим, забрал священные золотые сосуды Иерусалимского храма, похищенные в свое время легионерами Тита, а Дагобер был женат на готтской принцессе, которая принесла ему фантастическое приданое. Верится с трудом, но молва гласит, что оно тоже досталось в конце концов тамплиерам. От еретиков-катаров, которых крестоносцы нещадно жгли на кострах. Потом внуки жертв и палачей благополучно переженились.

— Мне довелось побывать на поле мучеников. В Лангедоке помнят о чудовищных зверствах. Не представляю себе, чтобы альбигойцы и храмовники могли быть заодно.

— Присвоить награбленное — не значит быть заодно, но нет невозможного под Луной. Перед лицом общего врага вчерашние противники могли и объединиться. В Каркассоне и Фуа такие метафорфозы имели место. Тому есть документальные подтверждения. Моя версия насчет внуков все же выглядит более убедительно. Уже в семнадцатом веке кто-то из Монфоров женился на девице из альбигойского клана Кальве. Наследнички, падре, наследнички. Именно они объединили усилия в поисках катарских и тамплиерских реликвий. По-моему, и к вам проложили дорожку. Нет? Как видите, я ничего от вас не скрываю.

— Вы ошибаетесь, монсеньор. Я ничего об этом не знаю.

— Вы слишком доверчивы, слишком увлечены своими научными изысканиями. Случайно находите манускрипт чернокнижника, обращаете внимание на ремарки Лоренцо, загораетесь интересом, начинаете искать, и пошло-поехало. Затем, как чертик из табакерки, появляется какой-то архитектор, который — вот совпадение! — тоже увлечен тамплиерскими ребусами. Он подбрасывает вам расшифровку строительных знаков. Зачем? Для какой цели? Спросите себя, дон Висенте, насколько бескорыстен ваш друг? Нет ли у него задней мысли? Или, например, родственников, считающих себя потомками героев крусад? Он правоверный католик, этот ваш зодчий?

— Простите? — Висенте задохнулся от возмущения и не знал, что ответить.

— Не сердитесь, падре, я никого не хочу обидеть. Скоро вы все поймете. Сольер умер в январе семнадцатого года, отказавшись от соборования и исповеди. И похоронили его в сидячем положении по неведомому обряду. Необычно для клирика, не находите? И это не досужий вымысел, а факт, отраженный в приходских записях. Все свое состояние он завещал своей служанке и сожительнице Мари Депарнон. Она продолжала вести роскошную жизнь на вилле Бетания, где хранились картины знаменитых мастеров и коллекции античных монет исключительной ценности. При жизни Сольера туда наезжали такие «звезды», как Морис Метерлинк, Стефан Малларме, Клод Дебюсси, а также певица Эмма Кальве. Известная всему Парижу оперная дива снискала прозвище «Весталки Юпитера». Как вам это понравится?.. Бывал там и Иоганн Сальватор фон Габсбург, кузен кайзера Франца Иосифа. Перед самой войной эксцентричный эрцгерцог перевел на счет Сольера значительную сумму. За какие, спрашивается, заслуги?