Старуха с готовностью моргнула.

— Вот и прекрасно! Большое спасибо, и простите, что утомил. Отдыхайте спокойно и поправляйтесь, а я к вам еще забегу.

На том они бы и расстались, если бы не одно маленькое обстоятельство… Люсин страшно устал. Непривычные к раскладыванию букв руки даже слегка дрожали. И хотя под конец разговора он мог бы уже соревноваться с наборщиком средней квалификации, на всю беседу ушла бездна времени. Клочок неба за кружевной занавеской заметно потемнел. Поэтому, когда Люсин пожелал Вере Фабиановне спокойного отдохновения и встал со стула, молчаливая санитарка с готовностью задвинула плотные шторы, и в комнате стало сумеречно. В этом, собственно, и заключалось то самое маленькое обстоятельство. Оно позволило Люсину обратить внимание на то, чего он по причине, которая сейчас станет понятной, не увидел в прошлый раз.

Как только санитарка задвинула шторы, на полу ровным желто-зеленым светом зажглись какие-то бесформенные пятна и неровные, прерывающиеся полосы. Отдаленно они напоминали Млечный Путь. Эксплуатируя и далее тесно связанные с астрономией изобразительные средства, можно сказать, что пыльный, давно не метенный угол превратился в шаровое скопление, а на шторах в трех-четырех местах слабо засветились волокна диффузных туманностей.

Очевидно, это были следы той сумасшедшей пляски, которую учинил посреди комнаты огненный змей. Сам же он, видимо, находился в состоянии линьки.

Люсин сразу же полез в портфель и достал оттуда неизменные баночки и бритвенное лезвие. Аккуратно в нескольких местах он собрал образцы «змеиной кожи», которая почему-то уже превратилась в порошок.

Кроме чисто профессионального удовлетворения, он испытал в тот момент весьма сложное, близкое к злорадству чувство, ибо знал, что все это пойдет в перегруженную лабораторию, которая и без того не выдерживает назначенных сроков.

Так закончилась совершенно фантастическая история, которая началась с бродячей кошки, перебежавшей дорогу на Тверском бульваре. Собственно, история не закончилась, более того — конца ее не было даже видно.

Люсин вышел от Веры Фабиановны с легкой головной болью и полной неразберихой в мозгу. Что-то у него составлялось, что-то безвозвратно рушилось. Все время появлялись какие-то концы, но они исчезли, едва он пытался связать их между собой. Одним словом, только сейчас это было единственное, что он ясно понял: расследование вступило в решающую фазу. Симплонский туннель еще не был прорыт, но где-то за скальной толщей уже различались глухие удары. Это работала встречная бригада. Сквозь глухую стену, разделяющую сегодняшний день от вчерашнего, прорывалась история.

Если уподобить человеческое сознание, скажем, радиолампе, то вольт-амперная характеристика Люсина вышла на плато. Он достиг насыщения информацией из высшего накала умственного напряжения. Он лютой ненавистью ненавидел дьявола и все его племя.

«Монсеньор!

Согласно Вашему высокому повелению, направляю Вам законченный отчет о нашумевшем деле с бриллиантовым ожерельем и роли, которую сыграл в нем вверенный моему наблюдению Джузеппе Бальзамо (он же граф Калиостро, граф Феникс, Ахарат и Пеллегрини). Состоя ранее провинциалом ордена в российских землях, я уже докладывал об этом опасном, меняющем имена с переменой стран своего пребывания человеке, который колесит по Европе, везде оставляя за собой след в виде всевозможных слухов. Ныне можно с уверенностью сказать, что зародившиеся ранее подозрения насчет его особы полностью подтвердились.

В характере Джузеппе Бальзамо непостижимым образом сочетаются достоинство и коварство, образованность и невежество. Этот человек, впрочем, великодушный и одаренный увлекательным, хотя несколько варварским красноречием, представляет собой странную помесь миссионера и авантюриста, что делает его особо опасным. К тому же он обладает талантом привлекать к себе людские души.

Приехав в Митаву, он не замедлил очаровать тамошнее высшее общество. Двух часов ему оказалось вполне достаточно, чтобы совершенно покорить таких знатных и ученых вельмож, как граф Медем, граф Ховен и майор фон Корф. Влияние же его на особ женского пола не поддается никакому описанию.

Алхимик, врач розенкрейцерской школы, астролог, физиономист и жрец тайны, Бальзамо должен был казаться лакомой приманкой для всех богопротивных секретных обществ. Так оно, собственно, и случилось. Как я уже писал в свое время, иллюминаты[17] завербовали его в свою среду, когда самозваный граф приехал во Франкфурт-на-Майне.

Посвящение его происходило недалеко от юрода, в подземной пещере. Глава местных иллюминатов (есть основания утверждать, невзирая на маску, которая скрывала его лицо, что это был небезызвестный монсеньору барон Вейсгаупт) раскрыл железный ящик, наполненный бумагами, и вынул оттуда рукописную книгу, начинавшуюся словами: «Мы, гроссмейстеры ордена тамплиеров…» Далее следовала формула присяги, начертанная кровью, и одиннадцать (позволю вновь обратить внимание монсеньора на это число!) подписей.

В этой написанной на французском языке книге прямо говорилось, что иллюминизм есть заговор против тронов. Мне удалось узнать, монсеньор, что первый удар постигнет Францию, а после падения христианнейшего короля настанет очередь Рима. Иллюминаты, таким образом, выступают как идейные наследники тамплиеров — злейших врагов папской и королевской власти. Остается только сожалеть, что ордену не удалось подавить это движение в зародыше. После церемонии посвящения Бальзамо уведомили, что общество, в которое он вступил, уже пустило глубокие корни и располагает крупными суммами в банках Амстердама, Роттердама, Лондона, Генуи и Венеции.

В иллюминатских верхах утверждают, будто все средства общества составляются только из ежегодных членских взносов, что не представляется убедительным. Нельзя верить и широко распространенной легенде, согласно которой иллюминаты обратили в деньги тайное наследие тамплиеров — огромную статую Люцифера, отлитую из чистого золота. Денежный источник, питающий это движение, остается, таким образом, невыясненным.

Пройдя полную церемонию и получив крупную сумму на расходы, а также секретные инструкции, Бальзамо сразу выехал в Страсбург.

Там он прожил некоторое время богатым и щедрым барином, давая много, но ничего и ни от кого не принимая. Людей состоятельных он дарил своими советами, а бедняков — советами и деньгами, что вскоре превратило его в предмет народного обожания.

В то же самое время по соседству, в Саверне, проживал некий прелат, чья любовь к тайнам и смелые амурные похождения привело наконец к нынешнему скандалу. Смею, таким образом, обратить высокое внимание монсеньора на то, что знакомство Бальзамо (тогда он выступал под именем Калиостро) с кардиналом де Роганом произошло именно в Страсбурге, и в указанное время, а не теперь, в Париже.

Узнав, что поблизости поселился чародей и философ, принц-кардинал Роган поспешил завязать с ним знакомство и направил своего егермейстера Миллиненса испросить у Калиостро аудиенцию.

Но насколько самозваный граф был ласков и любезен с бедняками, настолько же любил он посмеяться над знатными особами. Однако таковы люди. Именно это свойство заставляло аристократов еще сильнее заискивать перед Калиостро. Посланца кардинала он встретил весьма надменно. «Если это у князя пустое любопытство, — резко ответил он, — то я отказываюсь его видеть; если же он имеет надобность во мне, то пусть скажет». Нечего говорить, что этот высокомерный ответ не только не рассердил кардинала, но, напротив, очень ему понравился.

Неотступные униженные просьбы этого блестящего кавалера, более знатного, чем сам король, победили наконец непонятное упорство таинственного иностранца, и он, как, впрочем, следовало ожидать, согласился дать князю церкви, пэру и великому милостынераздавателю Франции аудиенцию. С того момента Роган сделался нежным другом и восторженным почитателем графа Калиостро. Ловец душ, как всегда, не промахнулся.