— Обязаны, товарищ Михайлов. А когда я вызову вас к себе или, если для вас это более удобно, нанесу вам визит, то попрошу подписаться, что вы уведомлены об ответственности по закону за дачу ложных показаний.

— Я? Уведомлен?

— Ну разумеется! Я ведь обязан буду уведомить вас.

— Сейчас, значит, составлять протокол не будете?

— К сожалению, бланков не захватил. Вы давно знаете этого человека?

— Недавно. Случайно познакомились.

— Где, если не секрет?

— Какой же тут секрет, если я обязан по закону? В магазине с ним разговорился, в антикварном, на Арбате. Между прочим, имейте в виду, я только сейчас от вас узнал, что этот субъект иностранец!

— А фамилия?

— Мало ли у нас людей с нерусскими фамилиями? Может, он из Прибалтики.

— Резонно. Но все это к делу отношения не имеет. Он что, картину у вас хотел купить?

— Можно сказать, что и картину, — усмехнулся Михайлов. — Во всяком случае в этом роде.

— Вы-то сами картины пишете?

— Я, знаете ли, больше реставратор. Но и пишу, конечно, немного, для себя.

— Он у вас уже что-нибудь приобрел?

— Так, одну штучку. Пустячок.

— Платил советскими деньгами?

— Я же сказал вам, что принял его за нашего! А с валютой никогда дела не имел.

— Понимаю! — кивнул Люсин. — Сколько вы взяли с него за рублевскую «Троицу»?

— Ух ты! Не в бровь, а в глаз, товарищ начальник! Все знаете!

— Да нет, Виктор Михайлович, к сожалению, не все.

— Это он сам вам об иконе сказал или своим умом дошли? Дедуктивным, так сказать, методом?

— Я охотно отвечу на ваши вопросы, но сначала все же позвольте спрашивать мне. Сколько вы получили за икону?

— Пятьсот.

— Это за рублевскую-то школу?

— Она такая же рублевская, как… — Силясь найти сравнение, он пошевелил пальцами, словно раздавал карты. — Это старая, безнадежно испорченная доска, вновь расписанная в девятнадцатом веке. Цена-то от силы ей рублей семьдесят. Ну, сто!

— Сознательно, значит, обманули покупателя?

— Обманул? И не думал. Она ему понравилась, я назвал цену, а он взял. Все законно.

— Выходит, он сам обманулся? По неопытности?

— Не думаю. Рублевская школа потянула бы, как минимум, еще на два нолика. Эта же штучка вполне качественная, редкая.

Где ее достанешь? Тут и переплатить не грех. И тем более, вы говорите, что он иностранец. У них там она столько и потянет, да еще в долларах. Прямой смысл ему был купить.

— А вывезти?

— Это уж его дело. Я не знал, что он иностранец.

— Когда вы с ним познакомились?

— В понедельник.

— Где передали икону?

— У меня дома, на другой день.

«То есть во вторник, а в среду он уже не вернулся ночевать в свой номер. Так-то вот…»

— Кто-нибудь еще знал об этом?

— О чем это вы?

— Я имею в виду, знал ли кто-нибудь, что этот человек купил у вас за пятьсот рублей, как вы говорите, копию рублевской «Троицы»?

— Не думаю. Я-то, во всяком случае, никому ничего не рассказывал, но за иностранца, конечно, не поручусь.

— А если бы кто-то случайно узнал про это и, не будучи, конечно, осведомлен, что икона на самом деле представляет собой всего лишь копию, сделанную в прошлом веке, попытался ею завладеть? Улавливаете ли мою мысль?

— Тюкнул иностранца, чтобы присвоить ее?

— Ну не обязательно это… — поморщился Люсин, — но примерно. Возможно такое?

— Вам виднее, — пожал плечами Михайлов. — Скажу только, что и за меньшее убивают.

— Что вы имеете в виду?

— А вон таксиста позавчера какая-то сволочь по голове трахнула. Мне нынче шеф все рассказал, пока сюда в гостиницу вез. У него всего выручки-то семь рублей было, как потом по счетчику определили. А тут икона, за которую полкуска плачено, а она, может, куда больше стоит… Могли соблазниться…

— Не подозреваете кто?

— Кто ж его знает, с кем он тут познакомился?

— Ас вами как?

— Да разговорился я с ним, на свою беду, в комиссионке. Там три миниатюрки продавались на финифти: «Преподобный Серафим», «Сергий Радонежский» и «Нечаянная радость» — всего сто рублей. Он их в лупу разглядывал, сомневался насчет трещин. Финифть, конечно, дело верное, чистый восемнадцатый век. Я ему и посоветовал купить. Он уже и чек велел выписывать, да махнул вдруг рукой и сказал, что возьмет одного Будду — он еще и Будду там присмотрел, — потому как хочет настоящую, писанную на доске икону и, по возможности, древнюю. Ему, конечно, идола завернули и говорят, что иконами не торгуют! Тут я сказал, что зря он миниатюры не купил, долго они на прилавке не пролежат. Я как в воду глядел, потому что в среду их уже не было. Будь у меня тогда деньги, я бы сам их купил. Одним словом, вышли мы из магазина вместе, разговорились, я и пригласил его к себе кое-что поглядеть, не для продажи, конечно, тогда я об этом и не думал.

— У вас много икон?

— Нет, не очень… Случайно попадаются, конечно, я же реставратор.

— Ваши иконы, Виктор Михайлович, меня не волнуют, — заверил его Люсин, — собирайте себе на здоровье, дарите их или там продавайте, если это не нарушает закона. Меня только иностранец интересует. Он что, сам предложил вам продать ему икону?

— Конечно, сам! Он сразу на нее глаз положил. «Подлинник»? — спрашивает.

— А вы?

— А что я? Я говорю: «Подлинник, хотя и не рублевской школы». Разве не правду сказал? Он же спрашивает: «А время приблизительно то же?» — «Ну, — сказал ему я, — время точно установить не удалось». Он тут же полез за бумажником и спросил: «Сколько?» Я назвал ему цену, он без звука отдал. Вот так…

— Вы говорите, он в тот день приобрел в магазине Будду?

— Да, в понедельник.

— Не сможете ли описать мне его?

— Отчего же? Бронзовый, со стершейся позолотой. Страшный такой. Волосы, как пламя, пузатый, с натуралистическими подробностями.

«Он самый и есть. Надо будет позвонить — справиться, когда продали!»

Люсин сделал в блокноте пометку, потер лоб, сморщившись, помолчал с минуту, потом спрятал свои записи и сказал:

— Ладно, товарищ Михайлов. Спасибо за информацию. На сегодня, думаю, все. Простите, что отнял у вас, — он взглянул на часы, — двадцать пять минут. Вы сейчас куда?

— Домой, с вашего позволения. Не возражаете?

— Помилуйте, Виктор Михайлович, какие могут быть возражения? Я вас даже подвезу.

— Ай, спасибо, дорогой! — Михайлов вскочил, раскланялся, поводя по полу пером воображаемой шляпы. — Вот уважил! А если я пешком хочу прогуляться, подышать свежим воздухом после дождя? Имею право?

— И то правда, — согласился Люсин, — воздух свежий, чистый, пыль всю прибило. Давайте пешочком пройдемся. А машина за нами поедет на тот случай, если устанем.

— Во! То-то и оно. Зачем же спрашивать да записывать, если у вас с самого начала доверия к человеку нет.

— Э, Виктор Михайлович, опять старая песня! Поймите же вы наконец, что я на работе и есть определенный порядок… Ну что, опять все надо сначала? У меня ведь, — он опять глянул на часы, которые по старой морской привычке носил циферблатом внутрь, — рабочий день уже кончился. Неужели надо милицию вызывать?

Они, конечно, быстро установят вашу личность и все потом мне доложат. Но спрашивается: по какому моральному праву я так с вами поступать буду? В благодарность за ваш рассказ, который очень нам помог? Право, Виктор Михайлович, давайте уважать друг друга… Ну что, поедем или пройдемся пешком?

— Ладно, — махнул рукой Михайлов, — поехали. Только в гости к себе я вас не приглашаю. На лестницу паспорт вынесу, а то не поеду.

«Боится за свои иконы», — решил Люсин и, улыбнувшись, спросил:

— У вас лестница не очень темная?

— На площадке окошко есть, разберетесь, — ответил Михайлов и вдруг рассмеялся.

«Ну и жук ты, парень! Самый настоящий жук».

Люсин раскрыл дверь и чуть не зашиб притулившегося к косяку администратора.

— Виноват. Мы заняли ваше помещение? Простите, уважаемый, и большое-пребольшое спасибо.