Я бросился к ней, опустился на колени и услышал ее бормотание о том, что кто-то больше не хочет. Больше не хочет. Втащил старушку на коляску и покатил к тротуару. В паре метров над нашими головами просвистело крыло, и электролет пошел на посадку, унося с собой обломки электробусов, электромобилей и электромопедов. Вокруг были только вспышки пламени и дым, за которым не было видно ни зги.

Старушке было все равно — она стучала по мотору под сиденьем.

— Больше не хочет.

Она снова достала гребешок и посмотрела на меня с такой злобой, будто это я сломал ее коляску.

— Это не она не хочет, это все сейчас сломалось, — пояснил я.

— Больше не хочет!

— Где вы живете? Давайте я вас туда отвезу.

— Больше не хочет.

— Хорошо, где мы можем ее починить?

Старушка схватила сумочку, вытащила оттуда пластиковую карту и сунула мне. «Пенсионерский лагерь “Солнечный денек”. Резидент № 3353».

Наконец-то я снова обретал контроль над происходящим.

— Где пенсионерский лагерь? — спросил я старушку.

— Больше не хочет, — ответила она, откинулась на спинку и прикрыла глаза.

Вокруг разгоралась еще большая паника.

«Где ближайшая больница?»

«Что происходит?»

«А в зоне А сейчас то же самое?»

— Где здесь «Солнечный денек»? — спросил я мужчину, пробегавшего мимо меня в сторону горевшего лайнера.

Вряд ли кто-то из них стал бы сейчас искать в моем лице черты супертеррориста. Я — беспомощный санитар из соседнего квартала, потерявший дорогу обратно, вот и все.

Я обернулся на переулок, из которого вышел, постарался вспомнить, где был бар и где, соответственно, «Солнечный денек», и помчался, лавируя коляской между разбросанными повсюду обломками электротранспорта.

На первом перекрестке я свернул налево и оказался перед баром. У входа были брошены развороченные электромобили полиции, которой, впрочем, простыл и след. Я пересек улицу и остановился у ворот из тонированного пластика.

Пока я думал, как попасть внутрь, со внутренней стороны кто-то медленно отодвинул одно стекло. Парень, выглянувший с той стороны, оказался не сильно старше меня. Поперек его черного дождевика был желтый логотип «“Солнечный денек” — достойное проживание для достойного возраста».

— Номер 3353! — воскликнул он, становясь перед коляской. — Да где вас носило? Тут террористы повсюду, а наша старая 3353 опять намылилась в путешествие!

Санитар положил ей в сумочку упаковку надора, которую та немедленно вытряхнула и снова достала зеркальце и гребешок. Санитар ругнулся, а я почувствовал необходимость вмешаться.

— Мне кажется, с ней все в порядке, она просто…

— Начальство приказало, — перебил меня санитар. — По две таблетки каждые два часа каждому. Чтоб был солнечный денек у всех, пока вся эта хрень снаружи не закончится.

Спорить было бессмысленно.

— А вы случайно не Роб? — ткнул в меня пальцем санитар, выпростав руку из-под дождевика.

Я уставился на него, вспомнив про экстренное включение в баре, и молчал.

— Ну тот, который на двенадцать часов к своему дедушке?

— Дедушке? — удивленно переспросил я. Тут я вспомнил, до чего все должно быть таинственно.

— Ах да, конечно, я… э-э-э… Так где же он?

Санитар удивленно приподнял бровь, потом покачал головой и кивнул в направлении какой-то двери. Над входом горело: «Внутренний дворик: солнечный денек на пенсионерской площадочке». Подойдя к двери, я обернулся, чтобы помахать номеру 3353, но она уже была в окружении двух других санитаров, державших ее за руки, покуда первый закатывал рукав.

Я отвернулся. Смотреть, как ей кололи надор, не было никакого желания, и я обеими руками въехал по двери. Дверь распахнулась.

Дождь снова усилился. Тяжелые капли барабанили по теннисному корту возле лагеря. Падали в бассейн. Стучали по пластмассовым листьям высокого пластмассового дерева неопознанной породы. Под деревом меня поджидал мужчина с длинными седыми волосами.

— Арне! — воскликнул я и бросился к нему, но уже через несколько шагов понял, что это был не он. Мужчина вытащил из кармана часы на пластиковом ремешке, как это часто делали мы с Йойо, и высветил время на разделявшую нас лужу.

— Однако четверть первого, господин Роб!

— Вообще-то господин Зоннтаг, раз уж на то пошло. Роб, или Роберт, — это имя, а не фамилия. Впрочем, если вам так больше нравится…

— Не очень-то вы пунктуальны, господин Зоннтаг, — перебил меня он. — Опоздали на пятнадцать минут, если вы не заметили.

Я не мог поверить, что притом, что творилось снаружи, он еще имел смелость отчитывать меня за опоздание. Но времени ссориться не было.

— Вы ранены? — спросил он и, взяв меня за руку, начал ощупывать запястье.

Стоило ему добраться до косточки, как я вскрикнул. Он взял меня за локоть и потащил к бассейну. Нагнулся. Мне пришлось опуститься на колени. Мужчина сунул мою руку в воду, и я зарычал от боли.

Через пару секунд кровь ушла, и я увидел, как из руки торчит осколок длиной примерно в половину дужки Примочек. Меня затошнило, и перед глазами всплыли разбитая витрина и пятеро парней, уносивших коробки с ароматаблетками. Прежде чем я успел что-либо сказать, седовласый мужчина схватился за осколок и выдернул его.

— Вот прямо сейчас? — завопил я. — Подождать нельзя было?

— Пораните Гутенберга.

— Пораню кого? Какого еще чертова Гутенберга?

Мужчина зашагал по направлению к сарайчику и распахнул дверь. Я заглянул внутрь. На меня смотрела белая лошадиная морда. Даже притом, что я в жизни ни одной настоящей лошади не видел, я почему-то не сомневался — это была именно она, причем живая.

— Вы что, шутите?

— Ничуть. Вы любите животных?

— Кое-кто меня вчера об этом уже спрашивал.

— Хорошо держитесь в седле?

— Да вы что, издеваетесь?

Впрочем, кажется, тут было не до издевательств. Поперек спины Гутенберга красовалось огромное седло.

— К вашему сведению, Иоганн Гутенберг изобрел в пятнадцатом веке печатный станок, что положило начало всей истории книгопечатания, — полилась на меня очередная порция ненужной информации. Я же тупо уставился на лошадь. — Со стороны господина Бергмана было весьма остроумно назвать жеребца именно так.

— Да я даже не знаю, где к нему лестница, — сказал я.

— Вон там, впереди, как раз для пенсионеров сделали, — указал мужчина рукой на трехъярусную подставку на колесиках.

Я кое-как взобрался, схватившись одной рукой за седло, а другой — за то, за что мог уцепиться на Гутенберге.

— И куда теперь?

Старик наподдал Гутенбергу под зад, и тот, еще секунду назад смирно стоявший, набрал скорость, как добрый метромаглев.

— Он сам знает, — донеслось мне вслед откуда-то издалека.

Лошадь взяла курс наружу.

— Эй, стоять! — крикнул кто-то, но тщетно. Даже если бы мне очень захотелось, я все равно не знал, как это делается.

Я закрыл глаза. Максимум, о чем можно было мечтать, — это о том, чтоб не свалиться раньше времени. Мы вылетели на улицу, и до меня долетали лишь обрывки фраз.

«Катастро…»

«На по…»

«…и полиция, и…»

«Моя нога-а-а!..»

«Пожа-а-ар! Пожа-а-ар!»

«Баба, баба, лоша-а-адка!»

Чтобы не видеть этого, я зарылся лицом в волосатую шею лошади.

— Давай, коняшка, прочь отсюда, — прошептал я ему.

Я разговаривал с лошадью. Да и вообще, с животным! Такое было со мной первый раз. По законам гигиены держать домашних животных было запрещено. У моих бабушки с дедушкой еще была собака. Терьер.

Через шесть месяцев после принятия закона его вынуждены были усыпить. Как и всех собак, кошек и хомяков, которых я с тех пор мог увидеть только появлявшимися из аниматора на уроке биологии. Пахли они, правда, совсем как настоящие.

Разрешение держать лошадь наверняка обходилось владельцам — и, конечно, резидентам «Солнечного денька» — в немалую сумму. Мои бабушка с дедушкой со стороны мамы умерли в доме престарелых, где не было ни бассейна, ни корта, ни лошади.