Уверяют, что изюбры, содержимые здесь при домах, проживают от 12 до 15 и даже до 20 лет в неволе. Я этому мало верю и не допускаю, чтобы дикие звери, совершенно неприрученные и не сделанные домашними, резвые и легкие от природы, имея ограничение в пище, движении и, главное, лишенные свободы, могли проживать такое количество лет. А неволя и свобода — вещи совершенно разные, которые противоположно действуют на продолжительность жизни всякого животного. Г. Гуфеланд в своей известной «Макробиотике» между прочим говорит, что «жизнь рогатых животных вообще короче, чем не рогатых» и что между четвероногими животными можно «эпоху возмужалости принять за пятую часть всего продолжения их жизни». По этому расчету изюбр, как достигающий полного возраста только в 7 или 8 лет, должен доживать до 35 и до 40 лет, как я уже и сказал. В 1858 году около станицы Боринской (на р. Чаче, в Нерченском горном округе) тунгус убил изюбра, который до того был стар, что у него во рту не было почти ни одного зуба, глаза его уже провалились и были совершенно тусклы, как бы матовые, около них было много слезы и скопившегося гноя, а шкура его до того была ветха и тонка (не толще листа толстой чертежной бумаги), что ее нельзя было употребить на домашние поделки, и потому ее бросили. Мясо же так было жестко, сухо и вяло, что его в состоянии были есть только тунгусы, которые в этом случае неприхотливы и едят все без разбору: свежину, падаль, козу, волка, рябчика, белку — словом, все, что только в состоянии переварить их неразборчивый желудок. Тунгусы насчитывали этому старожилу до 50 лет!.. Острое зрение изюбра, а также и другое обстоятельство, достойное замечания, должно быть, издавна обратили особое внимание здешних суеверных инородцев, которые впоследствии привились и к русским промышленникам Забайкалья. Именно: у изюбра под глазами есть особенные сосудцы в костяных углублениях, наполненные вязкой, темного цвета материей, которая и называется изюбриными слезками. Эти сосудцы с материей находятся непосредственно под кожей, несколько заметны снаружи и кажутся темными пятнами: над сосудцами, в коже, есть продолговатые, в величину глаза, отверствия, так что, смотря на изюбра издали, кажется, как будто он с четырьмя глазами. Вот это-то обстоятельство и имело такое впечатление на здешних жителей, что между ними ходит поверье, будто бы изюбр был сначала четырехглазым. Эта особенность зверя, вероятно, и была причиной сложившейся легенды, которая и доныне существует между промышленниками и как бы объясняет то обстоятельство, почему изюбр, быв сначала четырехглазым, сделался только о двух глазах, лишившись двух нижних, которыми он видел так же хорошо, как и настоящими верхними. Вот как рассказывают здешние промышленники эту легенду.

«Давнося, когда еще мир только зачинался и, значит, когда все животные были вместе, у изюбра с конем были великие споры. Тогда еще изюбр был четырехглазым. Он и захвастался перед другими животными своей красотой, зоркостью и легкостию бега. Коню стало забедно, что изюбр так выхваляется своею резвостью бега, а его и в грош не ставит. «Э, нет, друг, погоди», — думал конь, взял и пошел к изюбру. Приходит к нему маленько сконфузившись (т. е. осердившись) и говорит:

— Ты зачем, изюбр, хвастаешься перед всеми зверями, что тебя нет прытче и легче на всем белом: свете? Неужели же ты думаешь, что уйдешь от коня?

— Конечно, уйду, — говорит изюбр.

— Нет, не уйдешь.

— Нет, брат, уйду. Не спорь. Да и чем нам спорить по пустякам, так давай ударимся об заклад. — говорит изюбр.

— Давай, брат, давай. Что держишь? Да уж давай биться голова об голову, то есть коли ты от меня убежишь, то с меня голова прочь — не существуй я тогда и на сем белом свете; а коли я убегу, с тебя голова прочь, ты с миру долой, понимаешь? Ну, согласен, что ли? — спросил конь.

Вот и стало изюбру забедно, что его конь так пристыдил перед всеми зверями и зовет на такой большой заклад. Ретивое у него так и взыграло.

— Ну ладно, я согласен, — говорит изюбр. — Только дай мне три дня сроку, чтобы приготовиться к бегу.

— Ладно, — отвечал конь, — я и на это согласен: только смотри, изюбр, мы станем гоняться трое суток сряду, хорошо?

— Хорошо, — отвечал изюбр.

Они ударились по рукам, значит, при свидетелях; стало быть, и тогда друг другу не верили!.. Началось трехдневное приготовление: изюбр стал больше есть и пить, а конь почти ничего не стал употреблять в пищу и начал держать себя на выстойке, чтобы подобрать брюхо, то есть подъяроватъся и быть легче, чтобы во время бега не разгореть от жира. А изюбр все ест да ест. Вот однажды в продолжение этих трех дней приходит он к коню и видит, что тот почти ничего не ест, потерял брюхо и подъяровался. Изюбру стало смешно.

— Ты что за дурак, конь, — сказал изюбр, — что почти ничего не ешь? Ну, куда ты голодный-то побежишь? Много ли надюжишь? Вот я так все время ем и пью, чтобы не пристать после.

— Нужды нет, — говорит конь, — не твоя беда — моя. Про то я знаю, что делаю. Ты, поди-ка, слыхал пословицу: «Не хвались идучи на рать»…

Изюбр ушел. Настал час бега. Закладчики собрались в условное место. Изюбр разжирел, растолстел — печка печкой, а конь похудел, подобрался. По условному знаку закладчики пустились бежать. Ну, коню где же гнаться за изюбром? Тот скочил раза три-четыре — так конь и потерял его из виду. Вот к обеду изюбр обождал, приостановился; подбежал и конь.

— Ну что, брат, видел ли ты меня хотя издали? — хвастал изюбр.

— Нет, не видел, — говорит конь.

— Отдохнем, что ли?

— Нет, брат, пущайся; на это и заклад.

Побежали. Изюбр снова оставил далеко за собой коня. Наконец, к утру, опять остановился и сождал коня, который уже прибежал скорее прежнего.

— Отдохнем, что ли? — говорит опять изюбр.

— Нет, — молвил конь, — пущайся!

Побежали. Конь уже стал брать на вид изюбра, который в обед, на другие сутки, остановился и хотел сождать коня. Оглянулся — а конь тут и есть.

— Отдохнем, брат, я уже пристал, — говорит изюбр.

— Нет, пущайся, а то голова прочь; до заклада еще далеко, а ты уж и пристал, хвастунишка!

Вот опять побежали, но уже рядом; конь не отстает от изюбра, а его же хвостом понукает. Дошло дело до вечера других суток. Изюбр пристал и упал на землю.

— Отдохнем, — говорит он коню.

— Нет, брат, беги. Вперед не хвастайся!

— Не могу, пристал я, моченьки моей нет, только и силы; ноги не несут дальше.

— Ну, как знаешь, а беги!

— Что хошь делай, а бежать не могу, — говорит изюбр.

— А помнишь условие заклада?

— Помню, брат; прости великодушно! Теперь никогда не буду хвастаться.

И стал изюбр слезно плакать и просить коня о пощаде. Вот плакал-плакал, и наконец дело дошло до того, что выплакал свои нижние глаза и остался только при двух верхних, а два нижних со слезами вытекли».

— Ведь хитрый зверь, — прибавляют рассказчики. — Верхними-то не плакал же — дескать, конь сжалится, и хоть потеряю два глаза, так два чистых все же останутся.

Действительно, конь, видя увечье изюбра, в самом деле сжалился над ним и простил хвастуна, удовольствовавшись тем, что тот потерял два глаза, а главное — своею победою.

Так вот оно отчего изюбр потерял два нижних глаза, а то он был, как говорят, взаболь четырехглазным; вот почему теперь изюбр и покорен коню, вот отчего промышленники и загоняют изюбров на удалых конях, — заключают рассказчики.

Теперь посмотрим, как сибиряки добывают этих зверей, и расскажем тут же два истинных случая.

Добывание изюбров

Охота за изюбрами в Забайкалье бывает во всякое время года и производится различным образом. Зимою изюбров обыкновенно облавят: узнав достоверно, что изюбры находятся в известном месте, несколько охотников заезжают вперед и садятся на ходовых местах и перевалах (собственно этих зверей), а другие спустя несколько времени, чтобы дать возможность засесть стрелкам на места, заезжают с противоположной стороны и гонят зверей. Вся гоньба состоит в том, что загонщики осторожно, без шуму едут верхом или идут по лесу, тихонько покрикивая и постукивая палками о деревья, отчего изюбры, если тут находятся, тотчас бегут в противную сторону от загонщиков и попадают на стрелков, которые должны быть постоянно наготове. В засаде нужно сидеть как можно тише, выбирая для этого такие места, на которых бы ветер дул от охотников в поле, по отнюдь не в ту сторону, откуда должны прибежать изюбры. При облаве изюбров стрелкам надо садиться на пути бега, выбирая для этого самые высокие точки, как-то: увалы, вершины грив и проч., а не лога, как при сохатиной облаве, потому что изюбр бежит обыкновенно на самое высокое место, прямо гривами, солнопеками и сиверами хребтов, тогда как сохатый направляется постоянно падью, логом или перевалом, как козуля. Как только стрелок увидит приближающихся к нему изюбров, то, допустив их в меру выстрела, он обыкновенно куркает по-вороньи или же свистнет или стукнет чем-нибудь о дерево. Это делается потому, что изюбры, услыхав стук, крик или свист, всегда ненадолго останавливаются и начинают прислушиваться. Вот тогда-то нимало не медля и должно стрелять, причем еще надо охотнику также смотреть на бегущих зверей и примечать, заложили они уши назад или нет. Если заложили, то нечего и стучать — они не остановятся, и тогда стуком их еще больше напугаешь; в таком случае нужно немедля стрелять на бегу, ибо примета эта означает, что они «переняли дух человека» и, следовательно, сильно испугались. Надо заметить, что изюбр чрезвычайно крепок к ружью, потому стрелять нужно в самые убойные места, но лучше всего по лопаткам, особенно когда пуля пройдет обе лопатки и заденет легкие. Если же пуля пройдет по кишкам, по брюшине, как здесь говорят, то изюбр уйдет далеко и забьется в сивер, в чащу, так что его и собаками не всегда отыщешь.