При моем появлении Сольвейг вздрогнула, стиснула ридикюль и впилась в меня не менее испытующим взглядом.

- Здравствуйте, госпожа Мирра! – сказала она, и я отметила, что даже голос ее изменился. Пропали неприятные визгливо-высокие нотки. Да и лицо немного округлилось, привычную желтизну впалых щек сменил вполне жизнерадостный румянец.

- Здравствуйте, Сольвейг! – так же просто ответила я с улыбкой. – Вы даже не представляете, как я рада вас видеть!

- И я, - призналась она, правда, без улыбки. Но пряный аромат любистка свидетельствовал о ее искренности.

Напрашивался вопрос: «Какими судьбами в наших краях?», но, надо думать, она сама обо всем расскажет.

- Присаживайтесь, - гостеприимно предложила я, указывая на скамью. – Сейчас нам подадут кофе. Или вы предпочтете чай?

Последнее я спросила, вспомнив, как кривилась Сольвейг при виде моего любимого напитка.

- Кофе, - ошарашила меня она. И я поняла, что неладно что-то в городе Ингойе...

За чашкой ароматной арабики я принялась аккуратно расспрашивать Сольвейг о том, как обстоят дела в Хельхейме. Сугубо местные вопросы вроде перспектив разных команд в чемпионате по катанию на санках меня волновали мало, а остро политические я старалась обходить. Даже теперь было больно вспоминать события трехлетней давности, и спрашивать о судьбе заговорщиков... Нет, я не хотела знать, кто из них умер на рудниках, а кто до сих пор томится в ссылке. Слишком много знакомых лиц, слишком много ненавидящих взглядов хранила моя память.

Сольвейг скупо отвечала, что все в порядке, волнения давно успокоились, и вообще жизнь течет своим чередом. А потом и вовсе замолчала, жуя пирожное.

- А вы знаете, что господин Ингольв умер месяц назад? – вдруг спросила она, и я едва не пролила кофе на платье.

- Что? – переспросила я. Разумеется, я знала, что Ингольва не казнили, а всего лишь приговорили к рудникам. Зато Петтера... нет, не думать об этом!

- Умер, - повторила Сольвейг. – На рудниках. В местных газетах было.

Я и сама не знала, что испытала при этом известии. Ингольв причинил мне много зла, и роль соломенной вдовы меня вовсе не радовала. Однако и думать о нем, как о чужом человеке, не получалось. И теперь мне было больно.

А ведь никто даже не подумал меня известить! Еще одна потеря, еще одна могила в вечных льдах Хельхейма.

- Понятно, - только и сказала я, отставляя тарелку. И, не выдержав, сказала без обиняков: - Но не думаю, что вы приехали, что сообщить мне об этом.

- Да, - выдавила она, уставившись в пол. Лицо ее заливал нездоровый румянец, а пахло от нее так пронзительно горестно – полынью, дубовым мхом, кипарисом, миртом - что я предпочла дышать ртом. – Я... мне нужна ваша помощь. Как аромага.

- Слушаю вас, - поощряюще кивнула я.

- Я... у меня дурная болезнь! – шепотом выпалила Сольвейг, и на этот раз я все же облилась кофе...

За суетой из-за испорченного платья я как бы между прочим пригласила ее остаться пока у нас. В конце концов, Сольвейг – гостья из моего прошлого, и не столь важно, что когда-то она была кухаркой, а я – ненавистной хозяйкой...

Впрочем, осмотреть ее в тот день мне не удалось. Едва мы пришли в приемную, как туда ворвался дедушка.

- Мирра, Розе плохо! – прохрипел он с таким беспомощным ужасом, что я сжала зубы. Лицо деда было бледным, а морщинистая кожа напоминала пергамент. И страх – едкий, как щелочь.

- Что с ней? – спросила я кратко, пытаясь не паниковать.

- Сердце! – так же кратко и исчерпывающе ответил дед. Руки его сильно дрожали.

Я молча схватила саквояж с маслами и лишь на пороге вспомнила о Сольвейг.

- Отдохните пока. Вас проводят. – Отрывисто проговорила я и, не дожидаясь реакции, вышла...

К счастью, все обошлось, однако устала я и переволновалась настолько, что о присутствии Сольвейг забыла напрочь. Лишь увидев ее на следующий день в столовой, я спохватилась:

- Ох, Сольвейг, простите, что я вас так бросила. Я займусь вами сразу после завтрака.

В столовой были лишь мы и Валериан. Дедушка и бабушка предпочли завтракать вместе, словно боялись, что это может оказаться последняя их общая трапеза.

Сердце мое защемило от мысли, что они действительно уже в том возрасте, когда любая минута может оказаться последней. Впрочем, это касается всех.

- Конечно, госпожа Мирра! – кивнула она. – Я понимаю. Просто... Я же не могла пойти к доктору в Ингойе!

Я кивнула, принимая объяснение. Надо думать, для Сольвейг я была меньшей из зол.

Валериан искренне обрадовался появлению Сольвейг и взахлеб расспрашивал ее о каких-то мелочах. Только посматривал странно, словно не решаясь задать главный вопрос.

А ведь мне придется ему сказать!..

На этот раз мне дали довести осмотр до конца, и лишь когда Сольвейг одевалась, вдруг раздался стук в окно, после чего его створка распахнулась во всю ширь.

Признаюсь, до сих пор никто не наносил мне визитов через окно, тем более на втором этаже!

Впрочем, отчаянный посетитель явился вовсе не ко мне.

- Солнышко, все не так, как ты думаешь! – с надрывом провозгласил господин Льётольв, с некоторым трудом забравшись в комнату. – Уф!

И отряхнул перепачканное побелкой пальто. Пахло от интенданта решимостью – кофе с перцем, а также сладким фенхелем – желанием объясниться.

Я бросила взгляд на Сольвейг, которую он называл столь поэтично.

- А как?! – воскликнула она, сжав кулаки. На щеках у нее рдели пятна румянца.

И запахи: страстная алая роза, оскорбленная добродетель мирта, полынь и хрен – боль и отчаяние.

- Ты заразил меня этой пакостью, а теперь еще отпираешься?! – продолжила она, повышая голос. Вспомнив, какие концерты умела закатывать Сольвейг, я содрогнулась, но вмешаться не успела.

- Солнышко, да ты чего?! – возопил господин Льётольв, падая на колени. Учитывая, как привычно ловко он это проделал, напрашивались подозрения, что вымаливать прощение ему не впервой. – Ну хочешь, пусть госпожа Мирра меня тоже осмотрит! Нет у меня ничего такого! Чем хочешь клянусь!

- Ну да! – фыркнула Сольвейг, отвернувшись. Вот только пахло от нее от нее цветущими яблонями – надеждой.

- У меня же никого, кроме тебя!– неисправимый ловелас ткнул себя кулаком в грудь. - В моем сердце только ты!

Каюсь, смешок сдержать мне не удалось, и господин Льётольв воззрился на меня с таким негодованием («И вы тоже?!»), что я подняла руки, сдаваясь.

- Простите, просто вспомнилась забавная история. – Я шагнула к выходу, уходя с линии огня. – Кстати, Сольвейг, я не успела вам сказать. У вас не... хм, дурная болезнь. Просто дерматит.

- Чего-о-о?! – совсем по-простонародному протянула Сольвейг.

- Раздражение, - поправилась я. – Так что я пропишу вам мазь, но это немного попозже. А пока рекомендую вам помириться с господином Льётольвом!

- Я же тебе говорил! – вскричал означенный господин, резво вскакивая с колен, и бросился к возлюбленной.

- Любимый, прости меня! – всхлипнула Сольвейг, бросаясь ему на шею. Их окутал столь насыщенный аромат роз и жасмина, что я поспешила исчезнуть, дабы не мешать.

Последнее, что я услышала, закрывая за собой дверь, было сдавленное: «Ты выйдешь за меня замуж?!»

Я усмехнулась, не сомневаясь в ответе.

На каждого господина Льётольва найдется своя Сольвейг...

Примерно в середине мая, к вящему восторгу Валериана, мы с ним сели на поезд в Альвхейм. Сын чуть не подпрыгивал от предвкушения, напряженно вглядываясь в окно, словно надеялся таким образом ускорить ход поезда.

А я слушала перестук колес, делая вид, что дремлю, и наблюдала за сыном из-под ресниц. За зиму он вытянулся, обещая со временем стать высоким и статным мужчиной. Теперь же он походил на кузнечика – мосластый, с длинными руками и ногами, еще не до конца освоившийся с новым ростом.

Мой мальчик, мой маленький сын. Теперь ты обидишься, если я назову тебя так...

Взяв на вокзале такси, мы отправились прямиком на аэродром. По правде говоря, мне бы хотелось прогуляться по Альвхейму, пройтись по магазинам и поглазеть на столичные достопримечательности, но Валериана переполняло нетерпение. Казалось, оно станет бить из него фонтаном, стоит задержаться хоть на полчаса.