Хэйвок громко рассмеялся.
— Вот оно! Наука Удачи, опять она не подкачала! Видите, как она сработала? Вот почему я вернулся — видите? Видите, чем мы тут на самом деле занимались?
— Переступали ступени, — вздохнул Эйврил, — Почти у самого дна.
— Вы это кончайте, — рука снова легла ему на плечо. — И слышать этого не желаю. Вы ведь рассказали мне одну-единственную штуку, которую я не знал — и я пришел ее узнать. А вы даже сами не поняли, зачем пришли!
— Но я знаю, — тихо, но упрямо возразил Эйврил. — Я пришел рассказать тебе то, что для меня очевидно более, чем для кого-либо еще, кого ты встретишь на своем пути.
— Вы пришли уговаривать меня, чтобы я дал слабину. Так скажем. Вы — выживший из ума старый идиот. Идите домой спать и…
Голос внезапно пресекся. В наступившей тишине холод казался до боли пронзительным. Высоко под сводами призрачные фигуры на витражах обретали очертания по мере того, как усиливался утренний свет.
Длинные пальцы сжимали ключицы Эй в рил а, и дрожь, передаваясь по ним, сотрясала тело старика.
— Слушайте. Клянитесь. Клянитесь на чем угодно, на чем вам нравится. Клянитесь — что будете молчать.
Но Эйврил узрел искушение, в кое его норовили ввести.
— О, — вздохнул он устало, — ты же сам знаешь, что для нас, для смотрящих внимательно, не существует поворотов наполовину. Я могу поклясться, и ты можешь меня отпустить, но едва я уйду, о чем ты подумаешь? Будешь ли ты уверен, что поступил правильно, или станешь ругать себя, что дал слабину? Тогда, как только ты пожалеешь о содеянном и проклянешь его, ты пойдешь прямиком вниз, убежденный в своей правоте. Ничего хорошего, Джон. Настало время, когда тебе следует либо полностью повернуть в противоположную сторону, либо идти дальше своим путем!
— Вы болван, болван, что вы делаете? Вы, что ли, этого хотите? Сами, что ли, нарываетесь? — мальчишка плакал от усталости и ярости, и слезы его капали на шею каноника. Старик ощущал их мучительность и был не в силах ничем помочь.
— Я очень хочу остаться в живых, — вымолвил он. — Невыразимо. Куда больше, чем мне раньше казалось.
— Но вы сделали это, сделали, вы посеяли во мне сомнение. Только я все равно не посмею. Вы же знаете — я не посмею дать слабину!
Эйврил наклонился вперед, ткнувшись головой в ладони. Его решимость была непоколебима.
— Я не могу тебе помочь, — сказал он. — Наши боги — в нас самих. Принуждать можно лишь самого себя. Наши души принадлежат нам одним.
Едва он успел дочитать до конца свою сокровенную молитву, как вспыхнул фонарик и ударил нож.
И в том, что Эйврил ощутил этот удар, было особенное значение. Впервые рука Хэйвока дрогнула, утратив толику мастерства.
Глава 18
Колесо поворачивается
Тридцать пять часов спустя, утром, когда солнце сияло сквозь свежевымытые окна кабинета столь ослепительно, словно никакого тумана вовсе не бывало. Чарли Люк сидел за своим столом на Крамб-стрит и обдумывал ситуацию с той отстраненностью, которая приходит вместе с усталостью.
Тридцать пять часов. Две ночи и день. Тридцать пять часов работы в неослабном ритме, растущей в обществе истерии, смесь осуждения и сочувствия со стороны взвинченной прессы, беспокойство высших инстанций, сменивших тон с сурового на жалобный, — и ничего, ни малейшего намека, ни одной подходящей версии.
Хэйвок, Тидди Долл, оба брата и Билл исчезли снова и полностью, словно их поглотила родимая клоака.
Этим утром Станислоса Оутса, первого заместителя комиссара, вызывал министр внутренних дел. Старший суперинтендант Йео сейчас в больнице Грейт-Уэстерн, и рассчитывает переговорить с каноником Эйврилом. После полуночи старик уже вне опасности и можно надеяться, что он сможет немного рассказать, когда проснется.
Милый старый дуралей. Люку казалось, что он в состоянии понять каноника и надеялся в один прекрасный день простить его. Это Сэм Драммок спас своего пРиятеля. Рано утром, пробираясь из дома, чтобы отнести статью о боксе на Флит-стрит, он обнаружил, что Засов в парадном отодвинут, а постель Эйврила не смята. Перепуганному жильцу хватило двадцати минут, чтобы найти старика на полу ризницы, куда тот успел добраться, прежде чем его подкосила слабость, вызванная потерей крови. Сама по себе его рана являла чудо, которое Люк считал совершенно необъяснимым. Почему такой мастер своего дела, как Хэйвок, вдруг промахивается на несколько дюймов, так что вся сила удара приходится на ключицу, и почему, точно зная, что промахнулся, он не наносит повторного удара — можно только развести руками. Непонятно почему вслед за этим не развилась пневмония. Остается только предположить, что Господь своего не оставил. «На удивление малая потеря тепла, — заявил хирург, — как если бы вся система не испытала никакого потрясения».
Люк вышвырнул эти соображения прочь из своего усталого сознания и, хотя и был в это время в полнейшем одиночестве, сделал жест, словно бы выкидывая скомканную бумагу в корзину для черновиков.
Он был готов держать пари, что Эйврил ничего не расскажет Йео по доброй воле. Он слишком давно знал своего Арчбалда, чтобы ждать каких-то особых усилий вытянуть из старика побольше. Страница 483… «хотя согласно букве закона не существует никаких привилегий, от священнослужителей не следует требовать», и т. д. К делу тут, разумеется, мало что относится, поскольку речь в данном случае идет не о вопросах веры, хотя впрочем, о чем-то довольно близком — так что сгодится на тот случай, если старина не пожелает рассказывать всего, а он не пожелает, тут Люк даже не сомневался. К тому же, что нового каноник бы смог сообщить? Хэйвок напал на него, это и так ясно, вся церковь в отпечатках его пальцев. А что до остального, то сомнительно, чтобы парень с ним побеседовал перед тем, как пустить в ход свое умение, и уже вряд ли сообщил старику свой дальнейший маршрут.
А ведь Люк работа! Положив на руки свою утомленную темноволосую голову, инспектор отметил, что на его надгробии стоило бы высечь: «Тупой, но старательный. Покойся с миром». Не только вся церковь, но и крипт, с явными следами недавнего в нем пребывания, тщательно осмотрены. Бедняга сержант Пайкот, еще слегка пошатывающийся после тех таблеток (какое фантастическое стечение неблагоприятных обстоятельств!) нашел выход оттуда через угольный сарай приходского домика.
Люк сидел, уставившись покрасневшими уже глазами на лежащие перед ним записи, анализируя каждый пункт мрачного списка и время от времени довольно колоритно его комментируя.
Мамаша Кэш внизу, в КПЗ, по подозрению в соучастии. Весь вчерашний день она отказывалась давать показания. И он, Люк, дал ей сроку до обеда, прежде чем начать ее допрашивать по новой. Кремень тетка! При мысли о ней кристаллы его глаз расширились и в их глубине сверкнуло невольное восхищение. «Я не знаю. Ничем не могу вам помочь. Сами выясняйте». И так на каждый вопрос — ну ни дать ни взять гангстер из боевика! По-своему неглупая линия, заключил он, если не считать того, что тут нет ловких адвокатов, которые бы тыкали тебя носом в НаЬеаз согриз, так что достопочтеннейшая леди может беспрепятственно сидеть там и дальше, поскольку в ее случае была особая просьба к полиции — задержать ее на недельку-другую.
Люк сомневался, что она скоро расколется, если расколется вообще.
Какая-то нечеловеческая сила таилась за этим ясным непроницаемым лицом с шустрыми глазками. Даже теперь он вовсе не был уверен, что в его версии о подмене ребенка уж совсем ничего нет. Миссис Эйврил могла ошибиться. Ведь что-то придает этой злющей тетке в камере поразительную отвагу.
Он вздохнул. Все равно это никуда не ведет. Одно слово, рутина. Работа, конечно, идет неуклонно, неустанно, несмотря на помощь общественности, которой лучше бы не было. Двух полисменов, которым лично он бы нашел лучшее занятие, с утра забрали на регулировку транспорта на Сент-Питерсгейт-сквер. Слава Богу, старый Сэм Драммок умеет обращаться с репортерами, и мисс Уорбертон тоже — когда ее удалось выманить из больницы, она проявила изрядную толику здравого смысла. Он возблагодарил свою звезду, что хоть тех четверых сейчас тут нет, и позволил своему воображению ненадолго устремиться за ними следом, в погоню за сокровищами.