С Анной Железняк дело обстояло сложнее всего. Мне пришлось подстерегать ее возле дома почти сутки. И я едва ее узнал. Помогло то, что она что-то долго искала в кустах рядом со своим подъездом, а когда приехали крепкие парни и ворвались в дом, она пустилась наутек, и только после этого я узнал ее по плащу. Хорошо, что автобус подошел не сразу, и я успел добежать до остановки. Там я и передал ей часики. После сообщения в газетах о гибели Анны я не получил стандартного письма с благодарностью. Вот и вся история.

— Очень правдоподобна, — заметил Трифонов. — Скажите, когда вы передавали портсигар Хмельницкому, ваши пальцы были покрыты лаком?

— Разумеется, я был без перчаток. Держал его аккуратно, но инструкции мне не следовало доставать его из футляра до последней минуты.

— Когда вы проникали в театр, вас видели?

— И тут же обо мне забывали. Я умею это делать и не верю вам, что свидетели меня вспомнят. Говорить меня заставили другие причины. Мои показания невозможно обойти стороной, а значит, из меня нельзя сделать козла отпущения. Сейчас на вас начнут давить, и очень серьезно. Это я точно знаю. Наверху требуют результатов любой ценой. Обстановка в Москве такова, что ждать можно любого взрыва. Я отлично подхожу на роль маньяка.

— Постараемся этого не допустить. Сейчас следователь Судаков составит протокол, и вы его подпишете.

— А как же акты?

— Он их порвет у вас на глазах. Какова общая сумма, которую вы получили в письмах?

— Около двадцати тысяч долларов. — Убийца небедный человек. И важно то, что он эти деньги не вернет. Что упало, то пропало.

— Такая игра стоит недешево, разумеется. И если кому-то понадобился роскошный фарс, то о деньгах он не думал, — заметил полковник Хитяев. — А теперь поговорим о моем деле.

Трифонов не стал мешать и вернулся в кабинет генерала Черногорова.

— Ох, и втянул ты меня в историю, Александр Иваныч! Ты же в любом случае в стороне останешься, а мне башку оторвут! Ты понимаешь, что вся наша тактика построена на блефе?! Все эти акты, состряпанные тобой, статьи в газетах…

— С волками жить — по-волчьи выть, но Фишер купился на мой блеф.

— Видел по монитору. И слышал. Можете рвать липу на его глазах, плевать, но он же не продвинул тебя ни на шаг вперед.

— Еще как продвинул! Убийца имеет деньги, богат, отлично знает о том, что творится в нашем доме. За смерть Анны убийца не стал благодарить Фишера.

— Колодяжный? Он человек небедный, хорошие гонорары получает. А главное — только он мог нанять Фишера в начале апреля. Он автор.

— Я это скоро узнаю. Мне придется съездить в издательство, где издают книги Колодяжного, вернуть рукописи.

— Когда?

— Жду сигнала стилиста, но давить на него не могу.

— Не пора ли заняться Антоном Грановским?

— Пора, он тоже человек небедный, а главное, заинтересованный.

— Эта самая заинтересованность и наша афера выходит теперь боком. На имя прокурора Москвы поступило заявление от мужа Анны Железняк. Он требует предъявить ему тело Анны для опознания.

— Придется потянуть время.

— А что это даст? Где мы возьмем ее тело?

— Мне нужна неделя, Виктор Николаич. Я уже совсем рядом. Запах чую, но не вижу. Темно. Мне нужен маленький просветик.

— За неделю я из генералов в сержанты превращусь. Оформляй кого угодно, потом разберемся.

— Тяжело быть генералом, но и сержантом быть почетно, если ты честный человек.

— Тебе с твоей пенсией можно так рассуждать. А мне на что надеяться? Осталось три года, и вышибут на покой. Только кем?!

— Не шуми, Виктор Николаич. Потерпи совсем немного — и либо в сержанты, либо в генерал-лейтенанты прыгнешь. Давить на меня бессмысленно.

— Ладно, аферист, иди. Загонишь ты меня на эшафот.

— Загоню, но убийцу. Это как пить дать!

Трифонов вышел.

Возле театра «Триумф» никакого ажиотажа не наблюдалось, было тихо, спокойно, и даже билеты в кассах имелись. Огромная афиша гласила о новой премьере «Тройного капкана», назначенной на десятое ноября. В репертуаре шли только молодежные спектакли, не вызывающие интереса у публики.

***

На служебной проходной Трифонову и Забелину сказали, что Антон Викторович на сцене репетирует с новым составом. Они прошли в зрительный зал и устроились в последних рядах под бельэтажем, стараясь не мешать творческому процессу. В зале стоял полумрак, сцена освещалась софитами и прожекторами. В центральном проходе на уровне восьмого ряда стоял столик с небольшой лампой, за которым в кресле сидел режиссер. Шел прогон первого акта, и Грановский не вмешивался в игру актеров, но постоянно делал какие-то пометки в своих бумагах.

Кроме Дмитрия Кутепова, из труппы «Триумфа» на сцене никого не было. Остальные исполнители — люди именитые — работали по контрактной системе. Рисунок мизансцены изменился, и появились новшества в оформлении.

— Может быть, на сей раз мы увидим первый акт до конца, — шепнул капитан. — Если только мальчишку не пришибут.

— Не пришибут, — заверил его Трифонов. — Он убийцу не интересует. К тому же наш мститель обожает эффекты, предпочитая убивать на публике.

— Я только не могу понять, почему Колодяжный назвал пьесу «Тройной капкан»?

— Мы это узнаем, когда опустится занавес, Костя.

— Придется пойти на премьеру.

— Я имел в виду финал нашего расследования.

— Этого, мне кажется, даже Колодяжный не может предсказать.

— Колодяжный не может, а вот автор сего фарса знает. Камикадзе! Он сам управляет торпедой, которая должна взорваться. Собственная смерть для него не имеет значения, важно поразить цель. В этом его сверхзадача, как учил Станиславский. Пока ему сопутствует удача, благодаря тройному капкану, выстроенному по принципу матрешки. Мы попадаем в ловушку и находим в ней еще одну мышеловку, в которой нам заготовлена еще одна западня. Так задумано. Но мы пока ходим вокруг да около, не замечая того, что лежит на поверхности. Кто-то убедил нас надеть темные очки в безлунную ночь, и мы послушно выполняем данное предписание. Театр марионеток! Нами управляет невидимая рука!

— Скорее — театр мертвецов, театр обреченных.

— Нет, просто рука обрезает одну ниточку за другой — и куклы падают. Рука руководит куклами, а самой рукой должен руководить мозг.

— Это для меня слишком сложно, Александр Иваныч, я не философ, я мент. Мне бы взять след — и вперед. Если я поймаю убийцу, вот тогда вы с ним и философствуйте, докапывайтесь до причин. А по мне, всех их к стенке ставить надо без суда и следствия. Сволочь она и есть сволочь.

— У каждого своя позиция. Тут я тебе не советчик. Давай-ка лучше спектакль посмотрим, а то с этого места он начинает буксовать. Никак мы не увидим, что дальше.

На сцене пылали страсти. Работали профессионалы высшего пилотажа. Действия казались более оправданными. Очевидно, этому составу никто не чертил крестики на полу, их движения были непосредственными, а диалоги живыми. Вырисовывался четкий узор, петелька цеплялась за крючочек, крючочек за петельку. В какой-то момент сыщики уже забыли, куда и зачем пришли. Кульминация первого акта. Выстрел из пистолета. Но что это?

В темном зале промелькнула молния. Тонкая серебристая лента на сумасшедшей скорости проскользила где-то над потолком, пронеслась над рядами и вонзилась в голову Грановского.

Он лишь взмахнул руками, как птица при взлете, и рухнул на стол, уткнувшись носом в свой блокнот. Из головы торчала стрела с веером перьев на конце. Тусклая настольная лампа осветила красное пятно на затылке, пятно разрасталось, превращаясь в лужу на столе.

— Костя, живо наверх! Стреляли с балкона над нами.

Забелин словно с цепи сорвался. Громыхая креслами, он рванулся к задним дверям, ведущим в фойе. Трифонов хромая последовал за ним, больная нога не позволяла ему бегать, но, превозмогая боль, он старался не отставать. В фойе не было ни души. На следующий этаж вела мраморная лестница. На скользком паркете разъезжались ноги.