— И еще вопрос. Если картины останутся грабителям, но как они переправят их за границу.

— А зачем? Чтобы потом возвращать обратно. В стране, де находится галерея, места очень много, чтобы спрятать и Законсервировать картины на сотню лет.

Украли, отвезли, спрятали и со спокойной душой возвращайся домой. Пусть полиция хоть на голове тут стоит. Не пойман — не вор! Работник музея спокоен, его заговорить не заставишь, свидетелей нет, а грабители могут только тешить свое самолюбие воспоминаниями об ограблении и следить за расследованием из газет.

Они-то точно знают, что через десть лет, Чтобы ни случилось, свои миллионы они получат. Пожалуй, такое приключение пережить интересней, чем переехать пустыню на велосипеде.

Гортинский глянул на собеседника. Возможно, он и говорил в каком-то интервью о велогонках в пустыне, разве все упомнишь. Швед не глуп, успел немало узнать о случайном курортнике из России, а вот он о нем ничего не знал.

— Как вас зовут?

— Герман Шверник. Мой дед был русским. И вообще, я люблю Россию и ее народ. Удивительная и непредсказуемая страна.

— И сколько, по-вашему, должно быть грабителей?

— Шесть человек. По количеству картин. Дело в том, что работник музея сможет отключить сигнализацию на тридцать секунд. По-другому не получится.

Значит, один человек успеет за это время снять только одну картину и замкнуть провода.

— Любопытный ход. Шесть человек. Значит, роман может строиться на взаимоотношениях шестерых, после пролога, в котором совершается ограбление.

— Ну вот, видите, как лихо вы вывернули сюжет наизнанку. Потрясающий ход.

— Ход будет в другом. Каждый из миллионеров за десять лет разорится. Ведь Россия непредсказуема. И каждый из десятерых захочет сам, один, получить все картины в свои руки, а друзей убрать со своего пути.

— Блестящая мысль. Ведь работнику музея важны картины, а не тот, кто ему их принес. Он выплатит все деньги с процентами тому, кто вовремя и в целости доставил товар!

— Хорошо. Что-то в вашей идее есть. Мне надо подумать. Давайте завтра встретимся в это же время, в этом месте. Я обмозгую ваш сюжет. Возможно у меня возникнут вопросы. И позвольте мне взять этот журнальчик. Я еще не читал собственное интервью. Обычно они фантазируют сами, я не возражаю. Мне жаль времени на репортеров. Кажется, с журналом «Профиль» я дел не имел.

— Вспомните новогоднюю ночь. Кто-то сумел сфотографировать вашу компанию.

— Репортеров в «Метрополе» хватало. Там любят отмечать праздники светские особы.

— До завтра, Вениамин Борисович.

— До завтра, Герман.

Гортинский взял со стола журнал и отправился в свой номер.

2.

В отличие от своего нового знакомого из Швеции, Вениамин Гортинский эту ночь не спал. Он был человеком впечатлительным, с богатым воображением, и, если ему на зуб попадала какая-то неординарная идея, то он ее разжевывал, пока она не стиралась в порошок.

Гортинский над новым замыслом работал круглые сутки. Даже во сне прокручивались сценки, эпизоды и неожиданные решения. Многие не подозревали, беседуя с ним, что он пребывает совсем в другом мире и его мысли далеки от темы разговора. После вчерашнего знакомства с Германом Шверником, он вновь потерял покой. А если высказаться более точно, то вошел в привычное свое состояние.

Многие считали его романы очень кинематографичными. И в этом они не ошибались. Гортинский видел сюжет в голове, словно сидел в кинотеатре и ему прокручивали пленку. Но все дело в том, что он сам проигрывал все роли и был режиссером, подчиняя себе весь творческий процесс. Варианты пролистывались, как книжка с яркими картинками. Он уже видел тот самый музей, картины и перебирал варианты действий. Полночи просидел над журналом, где была напечатана новогодняя фотография его друзей, и отбирал кандидатуры, отводя каждому свою роль. По старой традиции все друзья, а их было девять, Новый год всегда встречали вместе и без жен. Девятого в кадре не оказалось, его место пустовало.

Возможно, отошел отдать распоряжения метрдотелю. Именно он всегда занимался организационными вопросами, так как сам держал ресторан и разбирался в тонкостях застолья. Но пустое место Вениамина Борисовича не смущало. Ему хватало воображения вернуть друга на место и поставить рядом с другими.

Разглядывая лица своих потенциальных сообщников, он давал им точные и однозначные оценки. Все правильно, не один пуд соли съели, вот только гонки на велосипедах в пустыне не устраивали. Успеется еще. Самому старшему среди них исполнилось сорок два, младшему — тридцать три. Сил и энергии еще не на один подвиг хватит. Вопрос состоял в другом. Одно дело — сумасбродные выходки вроде прыжков в Москву-реку с Крымского моста, за что всем пришлось переночевать в ближайшем отделении милиции, другое дело — ограбление. И пока он не почувствовал себя в шкуре грабителя, как в том самом белом смокинге с фотографии, сюжет стопорился. Тут самое важное, считал Гортинский, войти в роль. Представить себе некий образ, вдохнуть в него жизнь, создать характер и даже вообразить его прошлое, вплоть до таких деталей, как биография его родителей. Когда герой готов, необходимо слиться с ним в единое целое.

Соотнести и присвоить! Соотнести свое "я" с его "я", а чужое "я" присвоить себе. Только так может получиться достоверный образ, если, конечно, таланта хватит. В своих талантах Гортинский никогда не сомневался. Писатель без амбиций, что мотогонщик на трехколесном велосипеде. Если ты не считаешь себя по меньшей мере Джеком Лондоном, то нечего и за перо браться.

К утру Гортинский уснул, сидя в кресле и проспал завтрак. Пепельница, перегруженная окурками, источала ядовитое зловоние, а форточка осталась закрытой с вечера, когда дул ледяной ветер.

Их встреча состоялась в то же время и в том же месте. Вениамин Борисович умел скрывать свои чувства и переживания, перевоплощаться в эдакого разгульного повесу с иронией смотрящего на окружающий мир. Впрочем, масок У него на все случаи жизни хватало. Сегодня он немного переиграл, сделав удивленный вид, при встрече со вчерашним знакомым, будто успел забыть о нем. Он и сам понял, что перегнул палку. Никогда не надо недооценивать противника. Не тот случай, когда строят рожи. Швед его тут же поставил на место.

— Доброе утро, Вениамин Борисович.

— Уверены, что утро? Обед на носу.

— Вы не пришли к завтраку, и я решил, что вы проспали после бессонной ночи. Утро для вас началось в полдень. Но это так, одни домыслы.

— Вы прекрасно говорите по-русски, почти без акцента.

— Я очень люблю русскую литературу, а ее надо читать только в первоисточнике. Я рад, что у меня появился новый любимый автор. Снимаю шляпу.

— Приятно слышать. Но на дифирамбы реагируют после первой-второй книги, а потом ты слышишь слова, которые не усваиваются самолюбием. Писатель сам должен знать себе цену, видеть свои плюсы и минусы и уметь делать выводы и исправлять собственные погрешности и ошибки. Если он способен на это, то из него получится хороший ремесленник, в противном случае его вытеснят с прилавка и забудут, как прошлогодний снег. Удел многих скороспелок, любящих мурлыкать, когда их гладят по шерстке.

— Однако вы строги! По вашим меркам можно с уверенностью оценить вас, как добротного ремесленника.

— Я профессионал.

— Это как?

— Человек, не зависящий от вдохновения. Мне полагается писать не меньше десяти страниц в день. Я сажусь и пишу, и мое настроение и желание тут ни при чем. Это работа. Если ты не поймал своего Пегаса, то сотвори его собственными руками. С истинным воодушевлением я написал не более трех книг. Они не лучше или не хуже других. Никто, кроме меня, об этом не знает.

— Я всегда поражался людям вашей профессии. Для меня письмо написать — целое событие и уйма угробленного времени. А вы пишете по десять страниц в день. Вашей рукой водит какая-то неведомая сила?