Возражение. Как запрещенные книги только из книжной лавки, а в магазине осмотра от управы благочиния не было. Сие упущение сделано, кажется, не дельно, однако ж после взяться из лавки книг те же самые книги, бывшие в магазине, все их сборище продавать осмелились.
15. Вопрос. В Москве в ответе своем говорили вы, что те запрещенные книги печатали только для раздачи масонам, но на самом деле оказалось, что вы их пускали в продажу, а сверх сего называли те книги нравственными, против вольнодумства. Сии твои изречения обличают твое коварство и сокрытие дурных твоих намерений, по самому благоразумению доказываешься ты таковым, а тому что буде бы были они нравственными, то правительство тебе печатать оные не запретило, да буде бы и сам ты их таковыми считал, то не было бы нужды отдавать их только одним масонам, а посему и должен ты о сем самую истину показать.
Ответ. В московском моем на допрос ответе говорил я о тех книгах, которые печатаны были в особливой типографии и взяты ныне у меня в деревне. Сии книги истинно печатаны были с тем намерением, чтобы их употреблять только между собою, а в продажу не употреблять, и истинно, что из них кроме масонского магазина ни одна книга за деньги не была отдаваема. Масонский же магазин давали за деньги, и то только масонам в ложах, а посторонним не продавали, а печатно было всех сих книг, которые взяты у меня в деревне, не больше как по 300 экземпляров, а масонского магазина печатано было по 600 или 1200 экземпляров каждой книжки, не помню, а разошлось их понемногу. Переводили сии книги все свои члены: кн. Трубецкой, Кутузов, Гамалея, Тургенев с немецкого языка и одну книгу с французского языка Багрянский, а посторонним сих книг переводить не давали. Все сии книги печатаны были в особливой типографии, которая была в том доме, в котором жил прежде профессор Шварц, жили и студенты, а после и при бароне Шредере. Когда же г. обер-полицмейстер Толь осматривал покои, в которых собирались ложи, и также и те, в которых жили студенты, то мы, убоясь, с общего согласия, ночью уклавши все те книги на подводы, отправили в подмосковную деревню кн. Черкасского; увязывали и укладывали сами с приехавшими людьми кн. Черкасского. У него же в деревне лежали они, кажется, года с полтора, но как он сказал, что они лежат в сыром покое и начинают гнить, то и согласились перевезть их ко мне в деревню, где они и лежали до взятия. Дом этот куплен был при Шварце на имя Лопухина и года с три назад как продан. Все сии книги печатаны с согласия всех, которые показаны управляющими. Типография состояла из двух только станов и отделена от заведенной под именем Лопухина типографии и считалась под его именем, а между нами она называлась тайною типографиею, потому что она ни в счетах, ни в чем с университетскою, бывшею у меня, ни с компанейскою ни в чем сообщения не имела, и рабочие люди из тех типографий в эту не ходили, а наняты были особые из немцев, которые тут же в доме жили, и плата им производилась особо. Все сии книги напечатаны были в этой типографии, а кроме сих книг других никаких, которые в продажу употреблялись, книг печатано не было; печатали сии книги истинно с тем намерением, чтобы употреблять только между собою, а не для рассевания, потому что мы их почитали важными и давали между себя, с тем чтобы их никому не показывать и читать не давать. В цензуру управы благочиния отдавал их Ив. Вл. Лопухин, но все ли они были не цензурованы, не могу упомнить, и по напечатании каждой книги подписанные листы брал он к себе для сбережения. Корректуру, или поправку, во время набирания сих книг держали сами и корректорам не давали. Все сие написал я не во извинение, но только чтоб сказать все обстоятельства, до сих книг касающиеся. Мы виноваты потому, что печатали их с намерением хранить тайно, и сокрывали их, и прятали. В сем себя как одного из виновников искренне признавая и раскаиваясь в сем поступке, повергаюсь к стопам Ее Императорского Величества, со слезами испрашивая монаршего Ее Величества и помилования.
Возражение. В переводе, печатаньи, и укрывательстве при осмотре, и в продаже после осмотра виновен не один Новиков, но все их сборище, ибо они видели, что те книги для государства вредны и уже правительством запрещены, но они, однако ж, и за сим печатали тайно и продавали, то сие не явное ль противу правительства умышленное преступление?
16. Вопрос. Открыться ты должен о взятии на откуп университетской типографии, каким образом и через кого ты оную получил, кто тебе в оном помогал и из каких видов?
Ответ. Ко взятью на откуп университетской типографии поводом и случаем было мое короткое знакомство с домом князя Николая Никитича Трубецкого и Михаила Матвеевича Хераскова. Когда поехали они из Петербурга в Москву, то звали меня и я обещался приехать хотя на короткое время в Москву. В 1778 году был я в Москве и был в доме у них весьма часто, слышал многократно неудовольствие его на типографию; я, выпрося дозволение осмотреть оную, после сообщил мое намерение Михаилу Матвеевичу и князю. Он поручил директору университета со мною торговаться, и я остановился на 4500 р. чистого дохода университету. За всем оным содержанием, типография была крайне в худом состоянии, и газет больше не расходилось, как от пяти до шести сот. Представлено было его высокопревосходительству Ивану Ивановичу Шувалову, у которого я по приезде в Петербург был, наконец, по происходившим у них перепискам, с прибавкою еще некоторых выгод университету, его высокопревосходительство кондиции мои апробовал и послал в Москву ордер на сих кондициях заключить со мною контракт, который в 1779 году, в апреле, и заключен. Пристрастного же пособия или взяток и тому подобного истинно ничего не было, да и быть не могло, потому что университет едва ли имел половину сего дохода. И сие все начальники университета свидетельствовали, что кондиции мои университету были весьма прибыточны. Похлебственного же интересного пособия не было никакого ни от кого, что объявляю по сущей справедливости.
Дополнение. В дополнение 16-го пункта о взятии университетской типографии на откуп, что касается до собственного моего побуждения к сему, то, признаваясь искренне, скажу, что хотя любовь к литературе и великое в сем подвиге участие имела, но главнейшее побуждение было, конечно, гордость и корыстолюбие, ибо я видел, что типография была в крайне худом состоянии, и я по знанию моему надеялся в скором времени ее поправить и тем себя выказать. Второе, что тогда типография сия была во всей Москве одна, через что и надеялся иметь великий прибыток, и располагался так, чтобы, продержав 10 лет типографию, сие упражнение оставить и спокойно жить в деревне.
Возражение. Хотя Новиков и показывает, что-де типография взята на откуп без всяких видов, но сие неправда, ибо сам он говорит, что отдача оная сделана по препозиции Хераскова, а как Херасков есть тут директор, а их сборища товарищ, то тут не явный ли умысел к обогащению себя, а казне убыток; доказательство сие тем, сам Новиков в Москве показал, что он в четыре года барыша получил 150 000 руб., а из сего довольно ясно, как продажею книг грабил публику, а посему можно ли, как он себя почитает, благонамеренным и непорочным, держась истины, назвать.
17. Вопрос. Открыть вам саму истину о всех поборах, при приеме в ваши ложи людей, и до какой суммы в год, а как известно, что живущие в России называемые вами масоны дают подати чужестранным, то объявить вам, сколько тех податей из России выходило и кому именно?
Ответ. Во всех масонских ложах, с нами бывших, по возвращении профессора Шварца заведенных, при вступлении в ложу и при повышении в градусы совсем никаких поборов не было от вступающих, кроме предписанного, чтоб во всяком собрании ложи собиралось на бедных в кружку, кто что хочет дать, и таковые деньги, сколько их собиралось, оставались в той ложе, в распоряжении мастера ложи и членов, и что в течение года собиралось, то и раздаваемо было не нищим, которые ходят по улицам, но осведомлялись о бедных и больных; других же поборов в ложах не было никаких, кроме что когда содержаны были студенты, то сколько кто мог и хотел, давали в помощь их содержания, которые деньги и отдавали профессору Шварцу, а по смерти его, помнится, поручено это было князю Енгалычеву; при вступлении в теоретический градус по предписанию каждый давал по 7 руб., и сии деньги, сколько могу упомнить, отдаваны были на содержание студентов же. К чужестранцам же при профессоре Шварце взял от меня для пересылки на корреспонденцию 300 р. и сказал, что послал из них 200 р. к Вельнеру и 100 р. к секретарю герцогскому по масонству. После еще при бароне Шредере, помнится, 300 р. послано или в бытность его в Берлине сам он отдал, подлинно не помню. Больше же этой посылки мне известной не было.