К широкоплечему кавказцу в белом костюме подошла девушка лет двадцати. Рядом с ним она выглядела невзрачной мышкой, худенькая, в очках и на тоненьких ножках.

— Извините, вы Буба?

Он взглянул на нее.

— Какой я тебе Буба?

— Вам просили передать вот это, — она протянула ему сотовый телефон. — Сейчас вам позвонят.

Ноздри великана вздулись как паруса.

— Где она?

— Подошла ко мне на улице. Я в театр иду. И попросила: «Будете проходить мимо шашлычной, передайте телефон мужчине, который будет выглядеть ярче остальных, и скажите, что я ему позвоню. Пусть ждет».

Девушка повернулась и ушла. Рамзес скрипнул зубами, и тут зазвонил телефон. Не ясно только, какой звук был громче.

— Это ты, курица? Опять?

— Слушайте меня внимательно, Буба, и не перебивайте. Все испортило глупое стечение обстоятельств. В сберкассе находился вор, настоящий вор. Он украл портфель. Я его увидела, когда он выходил на улицу. Но вряд ли он бы мне его отдал. Я его проследила. Он живет на Кутузовском проспекте, дом двадцать четыре, квартира сорок восемь. Третий подъезд, четвертый этаж. Портфель с документами у него. Однако я в этом не виновата. Со своей стороны я все сделала так, как мы договаривались.

— А облава в сберкассе тоже случайность?! Двух моих ребят подстрелили, как щенков! В этом тоже вор виноват?

— Я ничего об этом не знаю, я ехала следом за его машиной. У него «четверка», номер о297НА77. Поторопитесь, Буба, я очень беспокоюсь за документы. Он все равно в них ничего не поймет, а от ненужного хлама избавится. Дубликата-каталога больше не существует. И отпустите моего отца…

— Заткнись, курица! Смотри, если ты меня и на этот раз кинешь, я из твоего папаши шашлык сделаю и псам скормлю.

Рамзес с силой швырнул телефон на каменные ступени, и аппарат разлетелся на мелкие кусочки.

Журавлев зашел в свою конспиративную квартиру. О его убежище не знала ни одна живая душа. Вадим снимал три квартиры в Москве и использовал их как склады и перевалочные пункты. Они были забиты чемоданами, коробками с аппаратурой и прочими предметами повышенного спроса. В марьинской квартире Журавлев хранил самое ценное и деньги. Она походила на жилое помещение, в ней даже стояли кровать и платяной шкаф. В кухне работал холодильник, забитый выпивкой, закусками и фруктами. Когда ему хотелось уединиться и никого не видеть, он говорил отцу, что уезжает в командировку, прятался в марьинской квартире, как таракан в щели, и пил по несколько дней, не приходя в себя.

Окна выходили на пустырь, где, кроме дымившихся труб Капотни и печально известного факела нефтеперегонного завода, ничего видно не было. Этот вид Журавлева устраивал. Ему казалось, что он выброшен на свалку и вокруг него отсутствует жизнь, будто на вымершей планете из фантастического романа. Насмотревшись вдоволь на грязь за окном, он поворачивался лицом к комнате и начинал разглядывать развешанные на стенах картины, статуэтки, ювелирные украшения и прочие шедевры искусства, конфискованные у богатых коллекционеров. Так он делал часто и называл это состояние «кофе по-восточному», когда горячий густой кофе запивают холодной водой, чтобы острее почувствовать его вкус и аромат.

Деньги Журавлев высыпал в чемодан, стоявший под кроватью. Он был и без того набит до предела, и, чтобы его закрыть, приходилось прижимать крышку ногой. Интереса к деньгам он не испытывал. У него было все, что он желал иметь, а роскошные автомобили, особняки его не интересовали. Они не давали ему духовного насыщения. От яхты он не отказался бы, но если бы рядом было море и по нему не курсировали бы пограничники. Но бросить отца и уехать к морю он не мог. Самое дорогое и ценное, что у него еще оставалось в жизни, это сгорбившийся старик, слабый и беззащитный, как ребенок, но гордый и сильный, как скала.

Журавлев бросил портфель на кровать, сходил в кухню, выпил фужер шампанского, сунул в рот виноградину и, закурив, вернулся в комнату.

Портфель не был заперт на ключ. Когда он откинул крышку, его ожидало разочарование. В черной папке лежала стопка бумаги, листов тридцать с непонятными надписями. Можно выбросить в корзину и забыть о глупой выходке в сберкассе, но Журавлев, как мы помним, был человеком любопытным и не любил выполнять работу впустую. Принес — так разбирайся!

Листы представляли из себя номерной список от первого номера до одной тысячи десятого. После каждой цифры шел неясный кодированный текст:

Из всей этой белиберды понять что-либо не представилось возможным. В конце списка к последнему листу был прикреплен скрепкой конверт. Журавлев вскрыл его. В нем лежала записка без обращения к конкретному лицу, написанная женским почерком.

Журавлев трижды прочитал текст и вновь просмотрел список. Теперь он его заинтересовал. В этой непонятной писанине скрывалась какая-то важная тайна, если она кого-то так интересовала. Вадим вспомнил рассказ Эдгара По «Золотой жук», где по засекреченным кодам герой нашел клад. Может быть, вся эта чушь не имела никакого отношения к сокровищам графа Монте-Кристо и дело, в конце концов, не в этом. Романтическая натура Вадима, страсть к приключениям, необузданная фантазия создали в его воображении целую картину. Он словно очнулся от долгой спячки, и в его глазах сверкнул огонек. Не зря этот тип в сберкассе привлек его внимание. Все-таки у него есть чутье и нюх еще не притупился. В жизни Журавлева появилась цель, и мрачный вид из окна ему больше не нравился.

Возвращаясь домой, он строил планы, как и с чего ему начать поиски. Он уже догадался, что в списке даны какие-то ориентиры, но там не значилось отправной точки. Вероятно, должна существовать какая-то карта или еще один список. Сейчас он не хотел забивать себе этим голову. Идея должна созреть, отлежаться и возникнет сама в самый неожиданный момент, когда он не будет ждать. Так уже бывало не раз. Озарение приходит неожиданно, как снег на голову.

Он въехал во двор и тут же остановился. Возле его подъезда толпились люди, стояла «скорая помощь» и несколько милицейских машин. У Вадима сжалось сердце, но тут же отпустило. Он вспомнил девчонку в лифте и подумал о том, что днем не ошибся.

Припарковав машину, он направился к подъезду. К нему подскочил паренек лет семнадцати из соседнего подъезда.

— Привет, Дик. Ты в курсе?

— Что случилось, Монах?

— Неприятности в твоей квартире. Долго там не оставайся, приходи к нам. Отец тебя повидать хочет.

Парнишка ретировался. У Журавлева появилась горечь во рту. Сердце вновь заныло. Он подошел к милицейскому оцеплению и сказал офицеру, что живет в сорок восьмой квартире. Его пропустили. Вадим бегом взлетел на четвертый этаж. Дверь квартиры была распахнута, на площадке курили мужчины, двое в штатском, один в форме капитана милиции.

— Что здесь произошло, Степан? — бросился Вадим к капитану.

— Извини, Дик, и прими мои соболезнования.

— Что ты несешь, дурак!

Журавлев ворвался в квартиру. Все перевернуто вверх дном, ящики столов и шкафов выдернуты, вещи разбросаны по полу, матрацы вспороты, кресла перевернуты. Вадим бросился в кухню.

Отец лежал на полу рядом со своей инвалидной коляской. Седые волосы были окрашены кровью, открытые глаза застыли, а лицо сохранило выражение скорее удивления, чем испуга. Кожа приобрела восковой оттенок, а губы посинели.

На глазах Вадима появились слезы. Он даже не понял, что его отец мертв. Ему стало его жаль, будто отец упал и ударился.