Симптом катастрофы — новое не поддается привычным понятиям, ускользает от них. «Неописуемый кризис», «непрозрачное общество», «непредсказуемое будущее» — все эти формулы обнаруживают подлинный кризис понятий, когда не хватает слов даже для выражения и осмысления повседневного опыта.
«Мы не знаем, куда мы идем. Общество действительно больше не в состоянии понимать само себя. Это политика, но политика тоже больше не является сегодня главным водоразделом, практики совершенно изменились, но у нас нет нового языка, который бы им соответствовал на всех уровнях»,
— утверждает Оливье Монжен.
Кризис понятий выражается не только в стремлении пишущих «закавычить» практически все значимые слова или термины, чтобы никто не подумал, что автор в простоте душевной употребляет их буквально, в соответствии с их традиционным «старым» смыслом. Понятийная катастрофа подняла настоящий шквал словотворчества, который до сих пор не привел ни к чему лучшему, чем создание квази-, мета- или псевдопонятий, наскоро слепленных из обломков старых — либо с помощью приставки «пост», либо добавлением слова «новый»:
«„Популизм“, „неоконсерватизм“, „национал-республиканизм“… Слова, которые используются, чтобы обозначить этот феномен (движение „новых реакционеров“. — Д.Х.), освещают его крайне недостаточно <…> На самом деле это новая реакция, несмотря на то что реакционеры редко бывают новыми в ином смысле, чем в смысле банальной смены поколений. <…> По сути, антиэгалитаризм, который развивается сегодня среди некоторых интеллектуалов, является также новым „антилиберализмом“, у которого нет практически ничего общего с традиционным гошизмом. Хотя на деле, современная реакция не похожа ни на одно привычное политическое размежевание последних лет»[133].
Этот отрывок из вызвавшей скандал в Париже осенью 2002 г. книги Даниэля Линденберга «Призыв к порядку: исследование о новых реакционерах» служит точной иллюстрацией сказанного. Книга представляет собой гневную отповедь врагам демократии, причем в их число наряду с националистами и правыми писателями попали и вполне респектабельные философы, вся вина которых заключалась в том, что их анализ современной демократии не всегда превращается в панегирик. В воображении автора все они слились в единую политическую силу. Как и во многих других подобных случаях, автор сам расписывается в том, что бриколаж, склеивание новых слов из обломков старых терминов, их «ремонт» скорее затрудняет, чем облегчает понимание. Сами изобретатели таких понятий мгновенно начинают путаться в их значениях, тщетно пытаясь отделить новый смысл от старых коннотаций.
Характерно, что дискурс, наполненный темами «исчезновения политики», распада базовых отличий между правыми и левыми (что подробно обсуждается во Франции не только аналитиками, но и самими политиками), служит обычным примером реальных трудностей, возникающих вследствие «сбоя языка».
«Главная трудность для определения природы глобальных изменений — это проблема практик чтения, обремененных теми антиномиями культуры, которые окружали меня, когда я был студентом. Например, дебаты „правые-левые“ продолжаются, хотя эти понятия больше не имеют смысла, но ни у кого нет альтернативы…»
— считает Оливье Монжен.
Бессилие старых понятий, их неспособность наполниться новым смыслом хорошо видна на примере использования понятия «реального» в современной левой критике. Речь идет об идее Славоя Жижека, согласно которому особенность современности состоит в «прорыве» к «непосредственному опыту Реального» в противоположность «повседневной социальной реальности»[134]. Эта идея ясно отражает потребность и автора, и читателей изменить понятие «реальность», придать ему смысл, противоположный тому, который утвердился за ним в истории идей, а точнее, приписать реальности все то, что ранее противопоставлялось ей. Попытка поменять «реальность» и «ирреальность» местами вряд ли сможет лечь в основу оригинальной онтологии — скорее, она служит показательной иллюстрацией кризиса понятий.
Несмотря на то что проблема нехватки понятий, «дефицита языка» остро и болезненно переживается интеллектуалами, они склонны воспринимать ее скорее как досадную неожиданность, с которой приходится сталкиваться в отдельных ситуациях, чем как структурную проблему сегодняшнего дня. Даже в тех редких случаях, когда над забастовкой языка задумываются, ее пытаются объяснить приверженностью «старым идеологическим пристрастиям» или особенностью того конкретного явления, о котором идет речь.
«Сейчас существует полный разрыв между политическим действием и способом переживания этого действия. Не хватает языка. Работа интеллектуала всегда, с античности, состояла в поиске языка. Сегодня нет нового языка, мы не в силах его изобрести, мы тупо следуем за тем, что называется новыми технологиями.
— Почему же мы не можем найти язык?
— Французские интеллектуалы исходят из предвзятой идеологии и из своих политических убеждений»,
— отвечает Оливье Монжен.
По сравнению с конкретной задачей выработки адекватных понятий для современного политического дискурса вопрос о причинах, в силу которых возникла необходимость в создании нового языка, рассматривается как инструментальный, подчиненный. Потребность в новых понятиях очевидна интеллектуалам только в той мере, в какой речь идет о расширении и дополнении существующего понятийного аппарата, тогда как его основа — основа традиционного инструментария социальных наук — представляется им неизменно актуальной. Понятия социальных наук обозначают для них логический предел словотворчества. «В процессе отказа от европоцентризма социальным наукам потребуются новые термины и концепты. Поэтому необходим диалог между европейскими исследователями и исследователями из развивающихся стран, например Китая или Индии», — говорит Морис Эмар.
Нежелание задуматься над причинами немоты языка, столь послушного, гибкого и выразительного еще недавно, свидетельствует о неготовности принять глобальность перемен. Действительно, рассуждения ad hoc о кризисе понятий встречаются довольно часто[135]. С диагнозом нехватки или неадекватности старых понятий согласны все, но размышления о том, что привело к такой ситуации и что произойдет, когда старые понятия окончательно «откажут», остаются скорее случайной игрой ума, но не становятся предметом серьезного внимания. С правом таких вопросов на существование с готовностью соглашаются, но их не изучают даже самые увлеченные теоретическими новациями исследователи.
«— В последнее время историки все больше размышляют о возникновении нового режима исторической темпоральности, презентизма, который заставляет нас мыслить историю в терминах настоящего, практически сводя на нет значение прошлого и будущего для восприятия времени современным человеком. Как влияет презентизм на представление о временной триаде? Можем ли мы продолжать говорить сегодня о существовании прошлого, настоящего и будущего?
— Это интересный вопрос… Возможно, триады больше нет, но мы продолжаем функционировать согласно этим категориям. Это структуры повседневности для людей, для общества… В любом случае не найдено другого способа говорить об этом. Возможно, мы находимся в моменте, когда это уже не так, но когда это еще невозможно сформулировать иначе. Конечно, самым интересным было бы, если бы эти вечные категории, которые структурируют опыт общества, просто перестали бы функционировать. <…> Как говорить о времени, когда древние категории больше не удовлетворяют и не имеют основы в современной жизни, но новые еще не созданы? <…> Как найти новое определение для „до“ и „после“? Именно в этом вопрошании и отсутствии ответа должен сегодня работать историк»,
133
Lindenberg D. Le rappel à l′ordre. Enquete sur les nouveaux réactionnaires. Paris, 2002. P. 10.
134
Долго эксплуатировавшееся историками и антропологами представление о «жажде реальности» средневековых людей или дикарей, отрицающее «подлинную» реальность во имя мифа, находит параллели в идеях этого современного философа. Подробнее см. в: Хапаева Д. Время космополитизма. СПб., 2002. Гл. «Монотонное время социальных наук».
135
Например: «Сегодня все основные понятия, используемые нами для описания существующего конфликта — „борьба с терроризмом“, „демократия и свобода“, „права человека“ и т. д. и т. п., — являются ложными понятиями, искажающими наше восприятие ситуации вместо того, чтобы позволить нам ее понять» (Жижек С. Добро пожаловать в пустыню реального! М., 2002. С. 8).