— Как его зовут?

— Моисей.

— Почему Моисей?!

— Так он и есть Моисей.

— В смысле, тот самый Моисей?

— Да, тот самый Моисей.

— Почему ты так думаешь?

— А он умеет на прогулке так изгваздаться, что перед ним вода в ванне от ужаса расступается.

К беседе с удовольствием подключается бармен: «А ты не можешь попросить Моисея прийти ко мне домой и забрать мою дочь в какое-нибудь путешествие по пустыне лет на тридцать-сорок?» Дочь, красотка лет пятнадцати, подрабатывающая у папы в кафе во время каникул, снисходительно хмыкает.

— Что ты хмыкаешь? У тебя восемь бойфрендов, они сидят тут с утра до ночи и жрут мои бесплатные оливки! Хотел бы я жить во времена Моисея — ты б давно была замужем, а у меня во дворе паслись бы пятнадцать верблюдов!

— Папа, ты боишься даже хомяков! Что бы ты делал с пятнадцатью верблюдами?

— Продал бы их кому-нибудь и выкупил бы тебя обратно, моя лапочка, моя деточка.

Деточка ласково лягает отца длинной молодой ногой. Пятнадцати верблюдов могло бы и не хватить.

…Есть такой израильский художник — Эран Решеф, гиперреалист, с душераздирающей точностью воспроизводящий элементы израильской уходящей натуры: старые настенные аптечки, белые рычажки, которыми когда-то почти во всех израильских квартирах включался свет, почти отступившие на чердак детские эмалированные ванночки — прошлое, которое исчезает из сферы видимого и цепляется только за мелкие вещи, случайно завалившиеся в щели времени. А есть еще один израильский художник — Йоава Эфрати, примитивист, автор минималистских карандашных рисунков: их подчеркнутая сиюминутность, их почти детская напряженность как будто бы вообще не выстраивает никаких отношений между жизнью и временем, между нами и прошлым. Можно поставить слепой эксперимент: зайти в магазин при Музее современного искусства в Тель-Авиве, взять оба каталога, веером перемешать края страниц, как края двух колод карт, и смотреть работы Решефа и Эфрати в том порядке, в котором они легли: вперемешку, как получится. Вот тогда отношения Израиля с собственным прошлым становятся, что ли, немного яснее. Это очень трудно объяснить, но очень легко понять.

Самодостаточные антилопы

Израильтяне привыкли делать сами абсолютно все. Так уж исторически сложилось. Может, из-за того, что государство маленькое и рассчитывать, кроме себя, не на кого. Может, из-за того, что обстоятельства жизни у этого государства сложные — ну, понятно. Но проще всего предположить, что дело тут в другом: народ, с которым Бог пять тысяч лет разговаривает напрямую, по-свойски, и при этом все время пристает то с одним поручением, то с другим (туда пойди, это принеси, того роди, этого завоюй), как-то привыкает, что — всё сам, всё сам. И не просто «всё сам», а еще и в любой момент всё сам. Сидишь ты, например, такой весь сам по себе в кафе «Какао» на улице Ротшильда. Сидишь, облаченный в белоснежную футболочку с надписью I’m Too Cool to Write Anything on My T-Shirt («Я слишком крутой, чтоб носить майку с надписью»); пьешь латте, шуршишь страницами айпада. И вдруг откуда-то из-под люстры — Глас:

— Мужик, подкинь вверх сахарницу!

— …Господи, это ты?!

— Ну.

— …Господи, это ты мне или, скажем, пророку Иеремии говоришь?..

— Тебе, рас#$%#$%, — сосредоточься!

И понимаешь: да, кроме тебя, некому Господу на старости лет сахарницу подать. Не говоря уже об исполнении других поручений. Так что, рас#$%#$%, сосредоточься. Всё сам, всё сам.

В Библии единорог упоминается в качестве очень, очень быстрого животного. Это наверняка вызывало у многих желание за ним гоняться. Что заставляло единорога быть очень, очень быстрым животным.

У такого расклада немало плюсов, но есть и несколько существенных минусов. Израильтянин — он же еще и еврей в большинстве своем; а еврей — он на генетическом уровне уверен, что делает любое конкретное дело лучше всех. Соответственно, израильтяне уверены, что они делают лучше всех абсолютно всё. Чтобы признать обратное, нужны чрезвычайные обстоятельства. Вот по рынку Кармель идет молодая мать удивительной, совсем недавно появившейся породы. Больше всего она похожа на уверенную в себе антилопу.

Одета эта молодая мать по всем требованиям умеренного иудаизма, но при этом у нее роскошные дреды, собранные кверху ярким африканским платком; под закрывающей колени узкой джинсовой юбкой — в африканских же узорах леггинсы, на ногах — высоченные «платформы». Крупные звенящие серьги, идеальный макияж с длинными стрелками, сумка из этнической коллекции Proenza Schouler. За холеной молодой матерью идут пятеро ее детей, причем систему их передвижения (самостоятельно этой матерью, кстати, изобретенную) стоило бы запатентовать: у самой матери в руке зажата одна ручка пакета с яблоками, у старшей дочки — другая; во второй руке у той же девочки — одна ручка пакета с грушами, у ее брата поменьше — другая, — и так далее. Жарко, шумно, маленькие антилопчики уже получили по пите, по порции мороженого, по браслетику из конфет, напоминающих вкусом «аскорбинки» из нашего детства. Они переполнены впечатлениями, устали, ноют, роняют пакеты, старательно наступают друг другу на пятки, но матери удается кое-как сохранять боевой порядок. Паровозик подходит к благоуханному, открыточно яркому прилавку со специями, останавливается — и тут же рассыпается. Дети начинают яростно спорить о том, кем является слоняющийся по лавочке кот — мальчиком или девочкой. Молодая мать начинает присматриваться к специям.

— Это что? — спрашивает она у лавочника, указывая на миску с ярко-алой смесью ярко-алым ноготком.

— Это приправа для курицы.

Продавец подает молодой матери приправу для курицы на кончике пластмассовой ложечки. Дети, тем временем, не могут прийти к консенсусу касательно кота и решают проверить все выдвинутые теории органолептически. Молодая мать острым язычком пробует приправу и неодобрительно качает головой.

— Приправу для курицы я делаю лучше. А это что?

— Приправа для рыбы.

Ложечка, язычок, недовольное покачивание головой на фоне тихих повизгиваний изловленного кота.

— Приправу для рыбы я делаю лучше. А это что?..

— Я буду рад помочь госпоже, если она заранее скажет мне, что она делает плохо, — сообщает продавец сахарным голосом.

Утробный вой несчастного кота. Молодая мать наклоняется к продавцу и тихо, доверчиво говорит:

— Детей?..

При этом слова «нету» израильтяне практически не понимают; нету — значит, придется самим сделать так, чтобы было. Это касается атомных электростанций, космических кораблей, рэпа на арамейском языке. Вот на собачьей площадке в Герцлии несколько айтишных начальников переходного возраста — то есть лет тридцати пяти — обсуждают здоровье своих такс. Сами начальники привыкли много работать, принимать решения, нести ответственность, смотреть в будущее — ну, понятно. Всё сами, всё сами. Поэтому таксы у них — ленивые, раскормленные, капризные маленькие негодяйки. Таксы не делают сами ничего, им куриное суфле надо в пасть заносить. Это у их хозяев такой компенсаторный механизм. Таксы нехорошо смотрят друг на друга красными налитыми глазами и отказываются срать друг с другом на одной площадке. Здоровье такс очень беспокоит айтишных начальников.

— В Лос-Анджелесе есть водная йога для собак. Мой двоюродный брат работает в «Гугле», у них все водят собак на водную йогу для собак!

При слове «Гугл» израильтяне обычно вздрагивают. Они не понимают, как это так вышло, что «Гугл» сделали не израильтяне.

— У нас тоже есть йога для собак. В Тель-Авиве есть йога для собак. Посмотрим, как твоя Миранда будет ходить на йогу для собак!