— Представьте себе, сударь, что мой племянник считает вас единственным серьезным претендентом на руку мадемуазель де Вальженсез и отступает перед вами, а не перед господином Филиппом.

— Отступает передо мной, сударь! — изумленно заговорил Амори. — Передо мной! И кто-то мог подумать!..

— А что тут удивительного!

— И вы говорите, что он отступает передо мной?

— Да, если только вы не заявите официально, что не имеете никаких претензий на ее руку.

— Сударь, — сказал Амори, делая над собой заметное усилие, — я знаю, что мне делать, положитесь на меня. Я человек быстрых решений, и уже до вечера вы узнаете, что я достоин вашего доверия и следую вашему совету, который, как я понимаю, вы мне даете.

И Амори, поклонившись господину де Менжи, собрался уйти.

— Как, Амори, вы уходите, ничего не сказав Филиппу?

— Да, действительно, я должен извиниться перед ним.

— Подойдите, господин Оврэ, — сказал граф.

— Мой дорогой Филипп, — заговорил Амори, — теперь, когда вы стреляли в меня или по крайней мере в мою сторону, я могу вам сказать, что от всего сердца сожалею о том, что обидел вас.

— Друг мой, — вскричал Филипп, пожимая руку Амори, — видит Бог, я не хотел тебя убивать, я попал в шляпу твоего секунданта и очень сожалею о своей оплошности.

— В добрый час, — сказал господин де Менжи, — мне очень нравится, когда вы так разговариваете друг с другом. Теперь пожмите друг другу руки, и пусть все хорошо кончится.

Молодые люди, улыбаясь, обменялись крепким рукопожатием.

— Сударь, — сказал Амори, — вы, кажется, хотели поговорить с Филиппом. Я ухожу и выполню то, что я решил.

Он поклонился и медленно удалился, как человек, чувствующий серьезность поступка, который он собирается совершить. Он коротко поблагодарил Альбера, вскочил на лошадь и ускакал.

— Теперь мы одни, господин Филипп, — сказал граф, — я могу вам признаться, что господин де Леонвиль был прав, упрекая вас в том, что ваши ухаживания компрометируют Антуанетту. Я не знаю, сумеет ли Антуанетта с ее красотой и богатством выйти замуж после этой истории.

— Сударь, — сказал Филипп, — я только что признал мою неправоту, и я могу это повторить. И я знаю, как исправить мою вину. Я человек медленных решений, но, если я принял решение, ничто не изменит его. Сударь, имею честь откланяться.

— Но что вы собираетесь делать, Филипп? — спросил господин де Менжи, опасаясь, что под важным видом Филиппа кроется новая глупость.

— Вы будете довольны мной, сударь. Вот все, что я могу вам сказать, — ответил Филипп.

И, низко поклонившись, он тоже ушел, оставив господина де Менжи в глубоком изумлении.

— Дорогой друг, — сказал Филипп своему секунданту, — мне очень нужен фиакр для длительной поездки. Поэтому прошу вас дойти пешком до станции Этуаль, где вы найдете омнибус.

— Послушайте, сударь, — сказал Альбер, который все еще держал в руке пистолет Амори, — неужели вы уедете, не позволив мне сделать ответный выстрел?

— Ах, действительно… — пробормотал Филипп, — я совсем забыл… Если бы измерили расстояние, где мы…

— Ни к чему, — ответил Альбер, — и так хорошо, только не двигайтесь.

Филипп встал как вкопанный, глядя на Альбера, целящегося в него.

— Что вы делаете? — в один голос закричали поверенный и господин де Менжи, бросаясь к Альберу.

Но не успели они сделать и четырех шагов, как прозвучал выстрел, и шляпа Филиппа покатилась по траве, простреленная в том самом месте, где Филипп сделал дыру на шляпе Альбера.

— Теперь, господин Филипп, — смеясь, сказал молодой человек, — вы можете идти по своим делам, мы квиты.

Филипп не заставил себя просить дважды, подобрал шляпу, сел в экипаж, тихо сказал кучеру несколько слов и уехал в направлении Булони.

Альбер подошел к поверенному и предложил ему сигару и место в своей коляске.

Адвокат согласился принять и первое, и второе, Вежливо поклонившись графу, взяв друг друга под руку, они направились к другому концу аллеи, где стоял кабриолет.

— Да простит меня Бог, — сказал господин де Менжи, тоже направляясь к карете, — но мне кажется, что все это поколение просто-напросто сумасшедшее.

LIV

Через час, то есть в половине одиннадцатого, Амори приехал в Виль-Давре к дому господина д'Авриньи. Он ехал очень быстро, боясь, что при меньшей скорости его решимость выполнить задуманное улетучится.

Экипаж Антуанетты тоже подъезжал к крыльцу.

Девушка, узнав Амори в человеке, протягивающем ей руку, не могла удержать радостного восклицания, и яркий румянец заменил бледность на ее щеках.

— Амори, это вы! Это вы! Но, Боже мой, как вы бледны! Вы не ранены?

— Нет, Антуанетта, успокойтесь, — сказал Амори, — ни я, ни Филипп…

Антуанетта не дала ему закончить.

— Но почему у вас такой мрачный и озабоченный вид?

— Я должен сделать господину д'Авриньи важное сообщение.

— Я тоже, — сказала Антуанетта, вздыхая.

Они молча поднялись по ступенькам крыльца вслед за Жозефом и вошли в комнату, где их ждал господин д'Авриньи. Когда они оказались перед ним, старик поцеловал Антуанетту в лоб и протянул руку Амори. Он показался им настолько изменившимся, исхудавшим и неузнаваемым, что они на мгновение остановились от удивления и обменялись взглядом, в котором читалось их тайное опасение. Но настолько они чувствовали себя взволнованными и расстроенными, настолько же господин д'Авриньи казался спокойным.

Они оставались жить и были грустны, он умирал и был весел.

— Вот и вы, дорогие дети, — сказал он племяннице и воспитаннику, — я вас ждал с большим нетерпением. Я счастлив видеть вас и с большим удовольствием посвящаю вам весь этот день. Я вас очень люблю, потому что вы оба молодые, красивые и добрые. Но что случилось? Ваши лица озабочены. Не потому ли, что ваш старый отец уходит?

— О, мы надеемся еще долго встречаться с вами! — воскликнул Амори, забыв, что он разговаривал с человеком, отличающимся от всех других людей. Затем он добавил:

— Я хочу поговорить с вами о серьезных вещах, и мне кажется, что Антуанетта тоже желает подобной беседы.

— Ну что ж, я к вашим услугам, друзья мои, — сказал господин д'Авриньи, и веселость на его лице сменилась заинтересованностью и вниманием. — Садитесь рядом со мной. Антуанетта, садись в это кресло, а ты, Амори, на этот стул. Дайте мне ваши руки, нам хорошо вместе, не правда ли? Погода сегодня прекрасная, небо чистое, а напротив мы видим могилу Мадлен.

Амори и Антуанетта посмотрели на эту могилу и, казалось, набирались решимости, глядя на нее. Однако оба молчали.

— Итак, — продолжал господин д'Авриньи, — каждый из вас хочет мне что-то сказать. Я к вашим услугам, я вас слушаю. Говорите первая, Антуанетта.

— Но… — пробормотала девушка в замешательстве.

— Я понимаю, Антуанетта, — сказал Амори, быстро вставая. — Прошу прощения, Антуанетта, я ухожу.

Антуанетта покраснела, потом побледнела, произнесла несколько извинений, но не старалась удержать го. Амори поклонился и вышел из комнаты, провожаемый растроганным взглядом старого доктора.

— Слушаю тебя, Антуанетта, — сказал господин д'Авриньи, переводя взгляд на девушку, — мы одни, что ты хочешь мне сказать?

— Дядя, — сказала Антуанетта дрожащим голосом, опустив глаза, — вы мне часто говорили, что ваше самое горячее желание — увидеть меня женой любящего человека, уважаемого мной. Я долго колебалась, долго ждала, но поняла, что бывают трудные положения, которые девушка не может разрешить одна.

Я сделала выбор, дядя, не честолюбивый, не блестящий. Но я уверена, что буду любима, и это сделает обязанности супруги легкими и утешительными. Вы хорошо знаете человека, на которого указал мне рассудок, — голос Антуанетты задрожал еще больше, и она посмотрела на могилу Мадлен, черпая там новую силу. — Это господин Филипп Оврэ.

Доктор слушал Антуанетту, не перебивая и не подбадривая, его добрые отцовские глаза были устремлены на нее, и доброжелательная улыбка играла на губах, готовых заговорить.