— Мне бы хотелось пригласить тебя на ужин в пятницу вечером.

Этим он мгновенно лишил Сьерру возникшего у нее чувства легкости и безопасности.

— Не знаю, Рон. Не уверена, что я готова к этому.

— Я прошу тебя пообедать со мной, Сьерра. Я не прошу выйти за меня замуж.

— Знаю, но у меня ощущение, что одно может повлечь за собой другое.

Он кротко усмехнулся:

— Это было честно. Неужели я такой предсказуемый?

— Ты был открытым и искренним, Рон. Я же была слепой и глупой.

— Ты изо всех сил старалась сохранить свою жизнь целостной и осмысленной.

— До сих пор стараюсь.

— Добро пожаловать в человеческий мир, — заметил он. — Послушай, что если я пообещаю, что в течение шести месяцев не попытаюсь даже дотронуться до твоей руки? Разумеется, если ты сама не разрешишь мне сделать это.

Она рассмеялась:

— Да, такое будет облегчение, если не придется отбиваться от мужчин, — несколько принужденно пошутила Сьерра. На протяжении следующих пяти минут он поддразнивал ее, стараясь смягчить эффект, произведенный его приглашением. — Дай мне немного времени подумать, — наконец сказала она, вдруг обратив внимание на то, с каким выражением дети уставились на нее. Они ведь знали, что она разговаривала не с отцом.

— Я позвоню тебе в пятницу.

У нее осталось впечатление, что Рон был прекрасно осведомлен о встречах Алекса с детьми по пятницам и субботам, и что в это время она оставалась наедине с собой и раздумьями о жизни. Марша ведь знает об этом, а то, о чем знает Марша, по всей видимости, не остается секретом и для Рона.

— Кто это был? — спросил Клэнтон, когда она повесила трубку.

— Рон Пейрозо.

— Ого! Мы что, снова отправимся в морское путешествие?

Сьерра посмотрела на детей и поняла, что эта идея их нисколько не смущает.

— Возможно.

Мысленно я возвращаюсь к этому снова и снова.

Хочу понять, как это могло произойти. Джеймс сказал, что идет на речку, чтобы наловить рыбы на ужин. Когда затемно он еще не вернулся домой, я послала за ним Хэнка. Хэнк прибежал обратно и закричал, что папа в воде и не может выплыть. Он был уже мертв, когда я добралась до него.

Мы вдвоем с трудом смогли вытащить Джеймса на берег. Он был бледный и раздувшийся, а на лбу зияла рана. Должно быть, поскользнулся, упал и сильно ударился головой о камень. И, должно быть, потерял при этом сознание. Как еще иначе он мог утонуть в реке меньше фута глубиной?

Неприятности буквально преследуют меня. Не могу думать ни о чем другом, кроме той ужасной вещи, которую я сотворила с Джеймсом.

Чтобы подтащить тело Джеймса к дому, мне пришлось привязать его к лошади. Потом я умыла и одела его в чистую одежду для похорон. Так набегалась и устала к тому времени, когда закончила все приготовления, что уже ни на что не была способна до утра.

Джошуа выкопал могилу, но потребовалось участие всех, чтобы частично на руках, частично волоком подтащить тело к месту погребения. Я знала, что тяжкое зрелище погружения отца в могилу не для детских глаз, и не хотела, чтобы они смотрели. Хуже всего то, что я не смогла оставить одеяло на Джеймсе. Запасных ведь у нас нет, а на дворе зима. Так что я велела Джошуа увести детей к повозке.

Я сняла с Джеймса одеяло, и он упал в яму с ужасным глухим стуком. А потом я прокляла его. Так я взбесилась, что мне пришлось сделать это. Я прокляла его за то, что он умер и оставил нас. Я проклинала его и плакала, засыпая его тело землей.

И теперь я все время думаю о нем, лежащем там, в сырой и холодной земле.

Как ты мог оставить меня, Джеймс? Как ты мог провезти меня и детей две тысячи миль и умереть в конце пути? Я должна была послушаться тетю Марту и выйти замуж за Томаса Атвуда Хоутона. Я бы жила в милом уютном домике, в котором всегда полно еды. Дети мои были бы сыты, одеты и надежно защищены.

Ты даже не подумал построить хоть какую-нибудь хибару и оставил нас в этой глуши зябнуть в том, что осталось от нашей повозки. Ты не подумал о том, как мало провизии у нас осталось, и что зима на носу. Ты просто смотрел во все глаза на запад, правда, Джеймс? Тебя только распирало любопытство, а что там за той горой? Ты ни разу не задумался, что будет с нами, если с тобой что-нибудь случится! И что станется с нашими детьми, если я умру, нося этого ребенка, которого ты сделал мне?

Я ненавижу тебя, Джеймс Эддисон Фарр. Надеюсь, ты будешь гореть в аду за то, что ты сотворил с нами.

Я не хотела этого. Я так напугана, Джеймс. Что я буду делать без тебя? Куда мне идти за помощью? Как мы выживем в этой дикой, не тронутой цивилизацией глуши?

Как сможем вынести это жуткое безмолвие без тебя? Эту безумную боль внутри, что с каждым днем становится острее?

Лучше бы я умерла. Ты бы знал, что делать, как сохранить жизнь остальным.

Я использовала последний кусок просоленной свинины и всю оставшуюся муку этим утром. Дождь льет, не переставая. Холод пробирает до костей. Джошуа говорит, что нам следует идти в форт. Я слишком плохо себя чувствую, чтобы тронуться в путь. Я велела ему взять детей и отправляться.

Вечером мы съели последние бобы. Джошуа утром отправляется в форт Росс. Хэнк, Мэттью и Бет остаются со мной. Джошуа сказал, что он поедет на запад до океана и затем только повернет на север. Он оседлал лошадь Джеймса и берет с собой свою для перевозки вещей. Я отдала ему все оставшиеся у нас деньги на продукты. Это было последнее из того, что дала мне тетя Марта.

Господи, пожалуйста, помоги ему найти дорогу туда и вернуться к нам.

Четыре дня как Джошуа покинул нас. У нас нет ни еды, ни дроби. Рыба не клюет.

Господи, я не буду просить Тебя помочь мне. Но, пожалуйста, помоги моим детям.

Ты, должно быть, хранил нас, Господи. По крайней мере, не могу придумать другого объяснения этому странному событию.

На нашу лужайку вышел гризли. Я подозвала детей, предупреждая об опасности. Мальчики быстро юркнули в повозку, а Бет буквально застыла. Я закричала, чтобы она бежала, но она так испугалась, что не могла сдвинуться с места при виде этой громадины, надвигающейся прямо на нее и издающей страшный, будто исходящий из самого ада рык. У меня не было ни минуты на раздумья. Я просто бросилась к ней и стала молиться. Господи, как же я молилась! Во весь голос. Я была в таком диком ужасе, что слова просто лились из меня. Так страстно я не молилась со времени болезни матери.

И Ты услышал меня! Ты подсказал мне спеть этому чудовищу, и я спела. Да, так я и сделала. Я думала, что, должно быть, схожу с ума от ужаса, но все равно продолжала петь. Теперь я вспоминаю, что Маклеод как-то советовал мужчинам петь животным во время грозы. А у нас как раз и была жуткая гроза, ливень, гром, молния и этот ужасный зверь, вышедший из леса. Я пела так громко, что Джеймс в могиле мог бы меня услышать. Я пела все, что приходило тогда в голову, в основном гимны, которые тетя Марта играла на фортепиано и которым учила меня мама. Я не пела этих гимнов уже многие годы. Но я вспомнила их. Зверь поднялся на задние лапы в двадцати футах от нас. Я решила, все, смерть наша пришла. Этот гризли был готов растерзать нас, а я стояла перед ним, заслоняя собой Бет, и пела гимны как полоумная.

Но медведь остановился! О, Господи, в самом деле, остановился! Он опустился на все четыре лапы, поднял голову и уставился на меня. Я не смотрела ему в глаза, а обратила взор к небесам и пела что есть сил. Зверь стал мотать головой из стороны в сторону. Я боялась, что у меня пропадет голос, но нет, не пропал. Слова продолжали литься из меня, я вспоминала один гимн за другим. Медведь стоял как вкопанный и слушал так долго, что я подумала, я поседею за это время! И потом он вдруг так неуклюже, мирно и, главное, тихо заковылял в сторону леса и исчез за деревьями.