Чеховым, 10–11 апреля 1887

256. ЧЕХОВЫМ^*

10-11 апреля 1887 г. Таганрог.

7, 8, 9 и 10 апрель. Скучнейшие дни. Холодно и пасмурно. Все дни меня «несет». Бегаю днем и ночью. Ночью чистое мучение: потемки, ветер, трудно отворяемые скрипучие двери, блуждание по темному двору, подозрительная тишина, отсутствие газетной бумаги… Купил гуниади, но здешний гуниади — бессовестная подделка, с полынною горечью. Каждую ночь приходилось жалеть и бранить себя за добровольное принятие мук, за выезд из Москвы в страну поддельного гуниади, потемок и подзаборных ватеров. Постоянное чувство неудобной лагерной жизни, а тут еще непрерывное «ета… ета… ета… да ты мало ел, да ты ба покушал… да я забула засипать хорошего чаю»… Одно только утешение: Еремеев с женой и с своей удобной квартирой… Судьба щадит меня: я не вижу Анисима Васильича и еще ни разу не был вынуждаем говорить о политике. Если встречусь с Ан<исимом> Васил<ьичем>, то — пулю в лоб.

Меня «несет», а потому редко выхожу из дому. Выехать нельзя, ибо холодновато, да и хочется поглядеть на проводы^*. 19-го и 20-го я гуляю и шаферствую в Новочеркасске на свадьбе^*, а раньше и позднее буду у Кравцова^*, где неудобства жизни в 1000 раз удобнее таганрогских удобств.

11-го апр<еля>. Пьянство у Ер<емеева>, потом поездка компанией на кладбище и в Карантин. Был в саду. Играла музыка. Сад великолепный. Пахнет дамами, а не самоварным дымом, как в Сокольниках. Круг битком набит.

Каждый день знакомлюсь с девицами, т. е. девицы ходят к Ер<емееву> поглядеть, что за птица Чехов, к<ото>рый «пишить». Большинство из них недурны и неглупы, но я равнодушен, ибо у меня катар кишок, заглушающий все чувства.

Теперь о текущих делах. Умерли: д-р Шремпф, Сила Маринченко, Марфа Петровна… Видел Марью Никифоровну^*, к<ото>рая величала меня «братцем». Егорушка служит в Русском общ<естве> пароходства. Уходит на службу в 5 часов утра, возвращается к обеду, в 5 вечера опять уходит и в 9 ч<асов>, утомленный, голодный, идет из агентства в сад гулять с барышнями. Малый рабочий и приличный. Курит тайно от отца; Л<юдмила> П<авловна> прячет этот сыновний грех и боится, чтобы Митрофаша не пронюхал ересь. Егорушка свободен и от лавки, и от церкви, ибо некогда. Ходит на службу каждый день, не исключая больших праздников. Ему позволено возвращаться домой поздно ночью и говорить о женщинах; Владимирчик глядит на его жизнь и облизывается.

Каланча выкрашена в красный цвет. А. Ф. Дьяконов по-прежнему тонок, как гадючка, носит коленкоровые брючки и сковороду вместо картуза. Чакан жив, но я его еще не видел. Курдт и Файст умирать не собираются.

Видел похороны. Неприятно видеть раскрытый гроб, в котором трясется мертвая голова. Кладбище красиво, но обокрадено. Памятник Котопули варварски ощипан. О. Павел по-прежнему черен, франт и не унывает: пишет на весь мир доносы и бранится. Идет он по рядам и видит Марфочку, сидящую около своей лавки.

— Какого чччёрта вы тут сидите? — говорит он ей. — Ччёрт знает, как холодно, а вы не запираетесь! Чччёрта вы уторгуете в такой холод!

Дядя ездит с ревизором^*. Ревизор — податной инспектор — играет тут такую роль, что Л<юдмила> П<авловна> дрожит, когда видит его, а Марфочка едва не выкрасила свои турнюры в желтый цвет от радости, когда он пригласил ее в кумы. Заметно, большой пройдоха и умеет пользоваться своим положением. Выдает себя за генерала, в каковой чин веруют и дядя и Лободины.

Покровский — благочинный. В своем муравейнике он гроза и светило. Держит себя архиереем. Его матушка мошенничает в картах и не платит проигрыша.

Чеховой М. П., 11 апреля 1887

257. М. П. ЧЕХОВОЙ^*

11 апреля 1887 г. Таганрог.

11 апрель…

Милейшая Марья Павловна!

Сейчас я получил письмо от папаши^*, который пишет, что до 7-го апр<еля> Вы денег еще не получали. Во избежание недоразумений считаю нужным раз навсегда заявить следующее:

в неполучении денег виноваты не редакция, не я, а Александр, к<ото>рый за своим горем^*, естественно, мог забыть про мое поручение. Ему послан счет и объяснено, как высылать деньги^*.

На предбудущее время старайтесь поступать так: если через 3–4 дня после отсылки счета Александр не высылает денег, то шлите ему новый счет с просьбой не мешкать. Между нами: боюсь, что он болен или выпивает.

Мне живется так себе. Было бы скучно, если бы всё окружающее не было так смешно. Продолжение дневника^* вышлю завтра или послезавтра.

Я не совсем здоров. Во вторник или среду еду дальше^*.

Кланяйся Носу, Без носа, бестурнюрной^*, Яшеньке, Яденьке и протчим.

Весьма возможно, что я возвращусь в Москву раньше, чем думал. Погода великолепная, но людишки… брррр!

Завтра еду с визитом к о. протоиерею Покровскому. О. Василий вчера был болен, при смерти, а сегодня, говорят, ожил.

Прощай. Поклон всем нашим.

Эх, здешний климат да московским бы людям! Не умеет дура природа распорядиться!

А. Чехов.

Получил от Шехтеля письмо. Пишет, что влюблен в m-lle Эфрос.

Стыдитесь, Е<вдокия> И<сааковна>!

Шехтелю Ф. О., 11 апреля 1887

258. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ^*

11 апреля 1887 г. Таганрог.

Милейший Маэстро!

Я на юге!!!^* Впрочем, из этого не следует, что мне тепло. Вот уже 6-й день, как в Таганроге дует холодный ветер, заставляющий облачаться в теплое пальто.

Мне скучно и скверно. У меня понос. Денег мало. Будущее неопределенно. Обыватели опротивели. Еда плохая. Улицы грязны. Сплю не вовремя.

Когда ветер перестанет дуть, я поеду дальше^*. Мой адрес: г. Таганрог, д. М. Е. Чехова. Отсюда мне будут пересылаться все письма.

Если Назаровы способны не на одно только изнасилование, а и на великие подвиги, то обратный билет вышлите не иначе как заказным. Можете и не высылать, так как от этого землетрясения и потопа не будет.

Таганрог очень хороший город. Если бы я был таким талантливым архитектором, как Вы, то сломал бы его.

За Вами «пручент»: я маклерую у дяди, чтобы избавить Вас от ангелов^*. Нечистые духи Вам более к лицу, чем чистые.

Еду сейчас к одной дамочке. Буду у нее «писать»

Прощайте. Избегайте вина и женщин.