Венский конгресс медленно приближался к концу. Итоговый договор о соглашениях был поспешно составлен для подписания союзниками, которые намеревались покинуть Вену для вновь созданного штаба в Гельбруне. Там они собирались ждать известий о сражении, которое, как думали в целом мире, могло произойти в любое время.

– Это сумасшествие, такое ожидание, не правда ли? – заметил сэр Эдвард Фрай своему персональному секретарю, когда они читали «Британские новости» на страницах «Курьера» в элегантной комнате для завтраков в Венецианском дворце лорда Чарльза Стеворта, стоявшем у подножия средневековых стен, окружавших императорскую резиденцию Хофбурга. Благодарение Богу, Артур Уэлсли имеет крепкие нервы, клянусь, я бы потерял голову и бежал из Парижа задолго до этого. Вот что я могу добавить.

Его секретарь, который до недавнего времени служил клерком у бригад-майора Тарквина Йорка, военного атташе британского посольства в Париже, мрачно произнес:

– Майор Йорк упоминал в донесении на прошлой неделе, что несколько подготовленных батальонов разоблачены в Бельгии. Он, похоже, считает, что лучшие войска ожидают своего часа в Англии. Он полагает, что наше правительство совершило большую ошибку, отказавшись обратиться к миллионной армии, чтобы регулярные воинские части могли Быть освобождены для службы за границей.

– Майор Йорк абсолютно прав, – заметил лорд Стеворт, входя в комнату и слыша слова секретаря. – Я имел в виду то же самое в докладе лорду Ливерпулу прошлым месяцем, убеждая его прислать лучшие части.

– Но, конечно, Йорк преувеличивает неподготовленность наших войск в Бельгии! – запротестовал Эдвард Фрай.

– Хотелось бы, чтобы это было так, сэр. Но боюсь, мы должны считаться с мнением майора Йорка. Так как, находясь в лагере лорда Аксбриджа, он хорошо знает, насколько плохо складывается общая ситуация.

Это мнение разделялось в остальном мире. Вся Европа была возбуждена, и искаженная информация о развитии событий продолжала наводнять Брюссель. Паника по поводу вторжения Бонапарта достигла безумных размеров в Брюсселе к концу апреля, и город стал напоминать Париж в феврале. Но меньше чем неделю спустя в городе перестали обращать внимание на слухи, в то время как его продолжали наводнять разбухавшие части «бесславной» армии Веллингтона.

В конце мая генерал Блюхер расположился с прусской армией в тысяч человек в Шарлеруа, и сразу снова внимание европейцев было приковано к театру военных действий. И хотя атакам французов не хватало подкрепления, ставки резко поползли вверх. Заключались новые пари. Двадцать к одному в пользу Бони. Герцог Веллингтон, которого сначала хвалили за крепкие нервы и терпение, становился мишенью все более громко звучащей критики. Чего ждал «старый Нози»? Разве он не собирался мобилизовать свои войска? Неужели англичанин ежечасно утрачивал свою миссию спасителя мира? А что касается самого Наполеона? Где была его сила, с которой он побеждал в прошлом своих врагов? Разве он не был осведомлен о том, что русская и австрийская армии быстро приближались к Бельгии, и не надеялся взять поле сражения до того, как кончится лето? Было ясно, что должно что-то произойти. И скоро.

В Шаранте цветение поздней весны наполняло землю. Зазеленели виноградники, покрылись цветами клумбы. Сирень, тюльпаны и гиацинты украсили землю, наполняя своими запахами разбуженный сад. Яблоневые и грушевые деревья были покрыты бело-розовыми цветами, и на пастбищах рядом с кобылицами резвились долговязые жеребята.

Ровена Йорк стояла у окна дома в Шартро, думая о Квине. С того давнего утра, когда она с Исмаилом уехала из Парижа, мысли о муже никогда не покидали ее. Сначала она убедила себя, что никогда не захочет видеть его снова, и, ошеломленная его предательством, не желала говорить о нем с кем бы то ни было, так как ее рана была еще слишком свежа. Но как только Исмаил уехал в Бельгию, она ждала, сгорая от нетерпения, что Квин напишет ей, пришлет хоть слово. Любое слово – даже ненавидящее. Но друг за другом тянулись длинные недели, а он не писал. Конечно, Исмаил сказал ему, что она сожгла письмо, которое он прислал ей из Мальмезона, и Квин принял это как знак того, что их брак окончен. Сердце Ровены изведало всю мыслимую глубину отчаяния, так как теперь, конечно, она глубоко раскаивалась за свой импульсивный порыв.

По мере того как медленно проходили недели, отчаяние Ровены сменилось гневом, и она решила написать Квину, что считает его мелочным, дурно воспитанным и несправедливым человеком, потому что он наказывает ее таким образом. Перепачканные чернилами и пестрящие подчеркнутыми словами письма каждую ночь оставались высыхать на ее туалетном столике только для того, чтобы быть разорванными на кусочки или сожженными в припадке раскаяния на следующее утро.

Постепенно гнев Ровены исчез, но глухая боль утраты не проходила. Беспокоило не только страстное желание снова увидеть Квина, вытеснявшее все другие эмоции, но и страх за него, ужас, порожденный страхом смерти, постоянная мука каждой офицерской жены, особенно потому, что новости, приходящие в те дни из Брюсселя, были почти зловещими.

Наиболее пугающие известия Ровена недавно узнала из длинного письма от Шарлотты Йорк. С ее слов следовало, что части, где служил Квин, будут направлены на передовую, когда линия фронта окончательно выяснится. И там он и его солдаты должны будут отразить натиск французской атаки. Было невыносимо думать, что он может быть ранен или убит. Какое значение имели какие-то размолвки между ними, когда для него возникла реальная угроза погибнуть от пушечного ядра или сабли?

– Я должна увидеть его, – подумала Ровена, глядя на заречные холмы с зелеными виноградниками и распаханными полями. – Я все ему прощу. И, конечно, он простит меня. Невозможно, чтобы такие недостойные чувства, как гордость и обида, встали между нами.

Она должна ехать в Брюссель. Но как? Ее тетя и дядя никогда не позволят ей. Не позволит и Симон, с каким бы пониманием он к ней не относился. Джейми, возможно, согласится сопровождать ее, если она его об этом попросит, но он еще слишком слаб, чтобы выдержать долгое путешествие. Она должна ехать одна или рассчитывать на помощь друзей. Но на кого?

Слоняясь по комнате из угла в угол и ломая руки, Ровена перебирала в уме знакомые имена. Никто в доме не мог ей помочь, ни Жюсси, ни Мадлон, ни кто-то из слуг. Джерард и Полина остались в Париже. Если бы она могла передать письмо Исмаилу! Конечно, он приехал бы и увез ее.

В конце концов Ровена отправилась на поиски Джейми, который, она могла на это рассчитывать, с сочувствием отнесется к ее страхам. Она обнаружила его сидящим на террасе и наслаждающимся солнцем, как он делал каждый полдень, до того как Жюсси забирала его обратно отдыхать. За время болезни он очень похудел, и хотя солнце подрумянило его красивое лицо, загар не скрывал острые очертания его скул и запавшие глаза.

Он дремал, когда Ровена вышла на террасу, но шорох ее юбки по теплым камням разбудил его. Подняв голову, он улыбнулся ей той особой улыбкой, которая, казалось, была у него специально для нее. Протянув руку, он притянул ее к себе, и Ровена села на низкие перила террасы.

Какое-то время оба молчали. Лицо Ровены хранило замкнутое выражение. Солнце сверкало в ее неприбранных рыже-золотых волосах. Она выглядела небрежно, но – Джейми не мог не отметить этого – все равно оставалась очаровательной. Несмотря на ее беспокойство, на ее непричесанные волосы, на то, что она, как и он, сильно похудела, она казалась ему более прекрасной, чем раньше.

И, конечно, Джейми знал почему. Тот, кто глубоко любил сам, видел эти признаки в другом. Хотя случайная трещина пролегла между Квином и его женой, Джейми почувствовал при возвращении Ровены в Шартро, какие большие перемены вызвала в ее бурном темпераменте любовь к его брату. Она сделала Ровену более мягкой, более прелестной, более соблазнительной, чем прежде, и сердце Джейми заныло, когда он увидел печаль в ее глазах и отпечаток острого страдания на лице.