— Ха! Эру никому не заколдовать!

— Моему прадедушке это — раз плюнуть, — засверкала глазами Хойя.

— Послушай, Хойя, — увещевающе заговорил Эру. — Ты ведь с динамитом играешь. Это может для тебя плохо кончиться. И ещё — в следующий раз, когда этот пакеха предложит тебе прокатиться, передай ему от моего имени, чтобы он оставил тебя в покое. Ясно? И добавь, что если он ослушается, то следующий поход на Ранги станет для него последним.

— Сам ему это скажи, — окрысилась Хойя. И присовокупила к этим словам крепкое маорийское выражение, заставшее юношу врасплох. Змейкой проскользнув мимо стоящего с отвисшей челюстью Эру, девушка припустила по тропинке.

Эру стоял, хмуро пялясь в землю. Истлевший окурок опалил ему губу. Эру сплюнул. Затем повернулся и медленно побрёл следом за исчезающей вдали Хойей.

Глава 2

Первое падение мистера Квестинга

I

— Звонил доктор Форстер, сэр, — сказал Дайкон Белл. Он метнул на хозяина взволнованный взгляд. Когда Гаунт стоял, вздёрнув до ушей плечи и доотказа засунув руки в карманы долгополого халата, нужно было держать ухо востро. Актёр вдруг резко обернулся, и бдительный Дайкон не преминул заметить, что ногу тот сегодня поутру подволакивает больше обычного.

— Ну! — прорычал Гаунт.

— Он сделал нам заманчивое предложение.

— Не поеду я на этот серный курорт!

— Вы имеете в виду Роторуа, сэр?

— А, он так называется?

— Он понимает, сэр, что вам нужно место поспокойнее. И поэтому подобрал нам уютный курорт в Нортленде. На западном побережье. Субтропический климат.

— И серная пневмония?

— Но, сэр, должны же мы вылечить вашу ногу.

— Да, должны. — Мгновенно преобразившись — качество, вызывавшее обожание зрителей, — Гаунт повернулся и весело похлопал своего секретаря по плечу. — Ты ведь, Дайкон, тоже соскучился по дому, верно? Хоть родом ты из Новой Зеландии, но тебя неудержимо влечёт в Лондон. А мы вынуждены торчать здесь. Ужасное ощущение, да? Как будто кто-то из близких тяжело заболел, а ты не в состоянии к ним приехать.

— Да, в чём-то вы правы, — сдержанно произнёс Дайкон.

— Пожалуй, я не стану тебя удерживать. Отправляйся домой, мой друг. А я подберу себе кого-нибудь из местного населения, — сказал Гаунт с оттенком грусти.

— Вы меня увольняете, сэр?

— Если бы они и впрямь поставили меня на ноги…

— Они поставят, сэр. По словам доктора Форстера, гидротерапия должна подействовать очень быстро, — повторил Дайкон слова врача. — Увы, в вербовочных пунктах меня уже видеть не могут. Не позволяют хоть чем-то помочь своей стране. А все из-за моего проклятого зрения. Можно, конечно, в какую-нибудь контору податься…

— Делай что считаешь нужным, — мрачно произнёс Гаунт. — Брось меня здесь, на растерзание стервятникам. Все равно Англии от меня толка нет. Да.

— Но ведь вы собрали для фонда уже двенадцать тысяч фунтов, сэр. Если Англии этого мало…

— Я теперь — никому не нужная развалина, — промолвил Гаунт таким тоном, что даже Дайкон без труда припомнил финальную сцену-апофеоз из «Джен Эйр».

— Чего ты так гаденько ухмыляешься? — прогромыхал Гаунт.

— Меньше всего на свете вы напоминаете развалину, сэр, — улыбнулся Дайкон. — Пожалуй, я всё-таки останусь, если вы меня не выгоните.

— Ладно, тогда расскажи про это ваше уютное местечко. Что-то мне подозрительна твоя хитрая физиономия. Что за каверзу вы мне подстроили? Признавайся.

Дайкон поставил свой атташе-кейс на письменный стол и раскрыл.

— Ваши поклонники сегодня превзошли себя, — сказал он, извлекая из кейса пачку писем и фотографий.

— Прекрасно! — расцвёл Гаунт. — Обожаю, когда меня обожают. Сколько из них прислали свои бессмертные творения с просьбой помочь протолкнуть их на сцену?

— Четверо. Одна дама даже посвятила свою пьесу вам. Об инопланетянах.

— О Боже!

— А вот письмо от доктора Форстера с приложенным к нему письмом доктора Джеймса Акрингтона, медицинского светила с Харли-стрит. Может быть, взглянете?

— Господи, как меня воротит от всех этих светил.

— И все же будет лучше, сэр, если вы прочитаете.

Гаунт скорчил гримасу, но письма взял и опустился в стоявшее возле стола кресло. Дайкон следил за ним с некоторым трепетом.

Из сорока пяти лет своей жизни Джеффри Гаунт провёл на сцене двадцать семь, причём последние шестнадцать — в утвердившемся качестве звезды. Прославившийся в амплуа героя-любовника, он затем быстро достиг сценических высот в интеллектуальных ролях. К его наивысшим достижениям относили поразительную способность доносить до зрителей не только пафос, но и скрытую музыку шекспировского слога. Среднего роста, темноволосый и поджарый, Гаунт не отличался необыкновенной красотой, но обладал двумя бесценными для актёра дарами: величественно посаженной головой и изумительными руками. Что же касается его характера, то шесть лет назад Дайкон Белл, прослуживший к тому времени у Гаунта ровно неделю, отправил своему другу письмо, в котором описал нового хозяина такими словами: «Он горазд на выдумку, непредсказуем, влюблён в театр, необычайно одарён, скор на расправу и невероятно эгоистичен, но с каждым днём все больше и больше мне нравится». За все шесть лет службы у молодого человека ни разу не возникло повода усомниться в верности этой первоначальной характеристики.

Гаунт пробежал глазами записку доктора Форстера, затем внимательно прочитал письмо доктора Акрингтона.

— Черт побери, — вскричал он, — и где только Форстер откопал такого старого фигляра? Ты заметил, сколько яда он вылил на своих родственников? И такие помои Форстер называет рекомендацией! Предлагать мне полное отсутствие комфорта взамен на безграничную доброту ослов-домочадцев! Ха! Да ещё столь наглый выпад против меня в последнем абзаце. На месте Форстера я бы уничтожил это письмо, если, конечно, он и впрямь хочет запихнуть меня на свои дурацкие грязи. То же мне психолог.

— Психолог в данном случае я, — скромно потупился Дайкон. — Форстер и в самом деле хотел уничтожить это послание. Я же взял на себя смелость показать его вам. Я подумал, что если вы не остановитесь у Клэров, сэр, то никогда не получите возможность утереть нос доктору Акрингтону. А так хотелось бы сбить с него спесь.

Гаунт метнул на секретаря подозрительный взгляд.

— Что-то ты у меня сегодня слишком умный, приятель, — задумчиво проронил он.

— Как-никак, — убеждающе заговорил Дайкон, — он всё-таки пишет, что «эта грязь и впрямь чудодейственна».

Гаунт захохотал, потом неловко дёрнулся, и тут же его лицо исказила болезненная гримаса.

Дайкон сочувственно покачал головой.

— Вот видите. Нет, сэр, мне всё-таки кажется, что ради того, чтобы подлечить вашу ногу, стоит стерпеть некоторые неудобства. Да и книга продвинется.

— Да, в этом чёртовом отеле я не сочиню ни строчки. Господи, до чего я же ненавижу отели! Слушай, Дайкон! — вскричал вдруг он. — А не махнуть ли нам в Америку? Поставим там «Генриха V». Они же просто обалдеют! «И Криспианов день забыт не будет отныне до скончания веков»[5]. Да, положительно нужно сыграть «Генриха» в Нью-Йорке.

— А не лучше ли вам сыграть его в Лондоне, сэр? На самодельных подмостках, для солдат, только что вернувшихся с поля боя?

— Разумеется, лучше, черт тебя дери!

— Тогда вам тем более нужно попытать счастья в этом местечке. А потом, залечив ногу, с новыми силами рвануть в… Лондон.

— Ты говоришь, прямо как моя впавшая в детство няня, — капризно произнёс Гаунт. — Должно быть, вы с Колли сговорились, чтобы заманить меня в эту дыру. Кстати, где этот тип?

— Гладит ваши брюки, сэр.

— Позови-ка его сюда.

Дайкон куда-то позвонил, а минутой спустя дверь номера распахнулась и в её проёме возник тщедушный человечек с физиономией, напоминающей смятую детскую перчатку. Это и был Альфред Колли, камердинер и персональный слуга Гаунта. Прослужив у Гаунта уже много лет, он так и не усвоил лакейских привычек. Он относился к хозяину со смешанным чувством фамильярности, собачьей преданности и преклонения. Войдя, Колли повесил отутюженные брюки на спинку стула, повернулся, скрестил на груди руки и заморгал.