Однако вместе с роскошными блюдами вернулось и прежнее неравенство в питании. В продуктовых лавках воцарилось изобилие, но далеко не всем это изобилие было по карману. Характерная для тех лет шутка Н. Зуба: «У окна кондитерской.

— Сенька! смотри, торты-то какие великолепные, вот этот в вишеньях так бы и схряпал.

— Ну-у его! одна кислятина.

— А ты пробовал его, что ли?

— Да… я его через стекло лизнул».

Именно в годы нэпа развернулась особенно острая борьба против роскошных блюд. Конечно, прямых запретов на них, тем более в домашнем быту, никто не вводил (хотя истории такие примеры известны, например в Древнем Риме). Но эти кушанья постарались лишить главного — ореола желанности, неповторимого привкуса жизненного успеха. Тот, кто питался скромно и бедно, мог теперь чувствовать некое внутреннее превосходство над посетителем шикарного ресторана.

«Хорошо мне живется, — говорит нэпман на рисунке Том'а в 1924 году. — Семья одета, обута, на столе и водочка, и наливочка, и семга, и балычок, и икорка… Чего мне не хватает?»

«Совести», — хмуро отвечает ему рабочий.

Возглавляли съедобную «белую гвардию» блюда, которые все-таки были доступны простым людям, — но только по праздникам: такие яства, как рождественский гусь, пасхальные куличи… Их высмеивали сильнее всего. Рождественские частушки 1924 года:

Атаке подверглись и блины — одно из самых традиционных и древних блюд, ведущее свое происхождение еще из языческих времен. Совсем недавно господство блинов в русской кухне казалось вечным и незыблемым. В 1913 году был опубликован фантастический рассказ «Блинное видение». В нем описывалась казнь еретика, посмевшего отрицать блины. Но теперь такие еретики появились в реальности. Поэт Р. Волженин на Масленицу 1923 года писал (поставив в качестве эпиграфа к своим стихам слова Карла Маркса «Бытие определяет сознание»):

Общественные настроения и вправду удалось изменить: теперь лакомиться изысканными деликатесами было хоть и по-прежнему приятно, но совсем непочетно, даже неловко. Вдвойне стыдно ставить на стол «религиозные» блюда вроде творожной пасхи, куличей или рождественского гуся. Роскошь была сброшена с «кулинарного престола» — на целых два десятка лет.

Триумфальное возвращение большинства «белогвардейских блюд» произошло только в конце 30-х годов, вместе со знаменитой «Книгой о вкусной и здоровой пище».

«Вы к вину не привыкли, а грузинам будет обидно». На карикатуре ноября 1917 года пышно разодетая дамочка жалуется: «Уж если мой большевик меня прокормить не может — значит, в России действительно съестных припасов достать негде. Уж он бы добыл, потому что на все способен!»

Один из белогвардейских плакатов изображал советских граждан (как их представляли по ту сторону фронта) — иссохшие от голода скелеты толпятся у хлебной лавки, на которой красуется табличка: «Хлеба нет». На том же плакате изображен и Ленин. Он пирует за роскошно накрытым столом, уставленным разнообразными винами, блюдами с осетриной, курами, окороками… С бокалом в руке Владимир Ильич провозглашает тост: «Пью за тех, кого мы освободили от насилия и голода, кому дали возможность увидеть коммунистический рай».

Как же обстояло дело с винопитием в Кремле в действительности? Вино в Кремле было, хотя и поднимался вопрос о его запрете. Любопытный эпизод описал Лев Троцкий:

«В 1919 году я случайно узнал, что на складе у Енукидзе имеется вино, и предложил запретить.

— Слишком будет строго, — шутя сказал Ленин.

Я пробовал настаивать:

— Доползет слух до фронта, что в Кремле пируют, — опасаюсь дурных последствий.

Третьим при беседе был Сталин.

— Как же мы, кавказцы, — запротестовал он, — можем без вина?

— Вот видите, — подхватил Ленин, — вы к вину не привыкли, а грузинам будет обидно.

— Ничего не поделаешь, — отвечал я, — раз у вас нравы достигли здесь такой степени размягчения…»

«Думаю, — заключал Троцкий свой рассказ, — что этот маленький диалог в шутливых тонах характеризует все-таки тогдашние нравы: бутылка вина считалась роскошью».

Видимо, этот разговор не забылся и самому Ленину. В 1921 году, когда Сталину предстояла операция, Владимир Ильич направил записку его лечащему врачу: «Очень прошу послать Сталину 4 бутылки лучшего портвейна. Сталина надо подкрепить перед операцией»…

Ленин иногда выпивал немного вина на охоте. Его шофер Степан Гиль вспоминал такой случай: «У одного из нас оказалось немного вина. Владимир Ильич первый предложил:

— Надо подкрепить силы. Выпейте-ка, товарищи!

Некоторые стеснялись пить. Ильич это заметил:

— Если пьете, нечего стесняться. Пожалуй, и я с вами выпью за компанию…».

Что же касается более крепких напитков, чем вино, то они и в Кремле, и по всей стране оставались под запретом. Как это ни забавно, но большевики не решились отменить «сухой закон», введенный еще императором Николаем II. Газета «Вечерние вести» писала в 1918 году: «Ждали от советской власти отмены романовского запрета, как красного яичка к светлому празднику. Убежденные алкоголики готовы были прекратить всякий саботаж и признать советскую власть. Миг един, и нет волшебной сказки…»

Когда в морозы чинили мост через Волгу, то потребовалось разрешение самого Ленина, чтобы выдать рабочим спирт. Он встревожился: стал доказывать, что спирт не греет, а охлаждает, и поэтому в швейцарских горах при восхождении на вершины совершенно запрещается брать с собой спиртные напитки как способствующие замерзанию.

— Другой выпьет, — говорил он, — захмелеет, пойдет на эту ужасную высоту, да еще сорвется и расшибется! Что мы тогда будем делать? И это несчастье совершится из-за нашего решения выдавать спирт.

В конце концов Ленин уступил, но распорядился выдавать спирт только после работы. Он спрашивал у инженера: